Татьяна Луганцева - Crime story № 3 (сборник)
Первым сквозь вату небытия пробрался запах. Пыль, изъеденные сыростью полы, мышиный помет. «Значит, так, совсем по-земному, и пахнет в аду?»
Потом в черную пелену вокруг ворвались звуки. Отдаленное поскрипывание половиц. Шорох шин по мокрому асфальту. И совсем уж непонятно откуда взявшиеся аккорды плохо настроенного пианино. «Бах. Фантазия до минор», – мелькнуло смутное, очень давнее воспоминание.
А затем дальние, смикшированные расстоянием звуки прорезал телефонный звонок. Наглый, требовательный и тоже очень знакомый. И Лена вдруг поняла – она вполне может открыть глаза. И дотянуться до сумки. И достать из нее мобильник. И нажать на кнопку приема…
– Мамочка! – Раздался в трубке такой знакомый и испуганный голосок.
– Ми-ша!.. – Одними губами выговорила Лена.
Сын. Забытый в прошлой жизни семилетний Мишенька. Одинокий. Несчастный. Робкий.
– Мамочка! – повторил в трубке детский голос. – Когда ты придешь домой? Я так по тебе скучаю!
Ленино горло стиснуло спазмом. Глаза застлали слезы. А вместо Мишенького в трубке уже звучал недовольный мамин голос:
– Сколько можно где-то шляться? Девять часов! Хлеба в доме ни крошки. А твой сын опять все обои в коридоре изрисовал. Буквы он, видите ли, изучает!
– Ты имеешь в виду – обои изрисовал твой внук? – вырвалось у Елены.
– Что-о? – опешила мама.
– Твой внук испортил обои? – отрезала дочь. – Так и что же? Он ребенок, ему положено. А за хлебом можешь и сама выйти. Заодно и с ребенком прогуляешься… В общем, жди. Буду через час. И не забудь, кстати, меня с днем рождения поздравить.
Она выключила телефон. Еще раз удивленно огляделась по сторонам. Нет. Никакой ошибки. Все тот же подлестничный закуток. Вечерняя консерваторская почти тишина. И она, Лена, – опять двадцатитрехлетняя, бедная, одинокая, задерганная концертмейстерша… С незадавшейся жизнью и малолетним ребенком на руках.
Так что же – ей опять браться рыдать? Проклинать судьбу? Опять рваться в блестящую жизнь? Но ведь она уже была богатой и беспроблемной – и как все кончилось? Пулей в сердце…
Лена легко вскочила на ноги. Одинокая? Бедная? Всеми презираемая? Ничего подобного! У нее есть замечательный сын. И родители – пусть придиры, но все равно такие родные! И профессия. И внешность. И ум.
А бриллианты? Да, бриллиантов нет. Они остались в прошлой жизни. Ну и пусть – зато как вспоминать-то приятно!
«Правда, „Гран-при“ ни в этой жизни, ни в той я так и не взяла, – усмешливо подумала Лена, выбираясь из своего закутка. – Но в конце концов и что? Мне ведь всего двадцать три. Еще успею».
Елена Логунова
Гений мужской красоты
– Это что за красная бурда? – мимоходом заглянув в мою плошку, с подозрением спросил Денис.
Не хотелось признавать, но с определением цвета он не промахнулся – краска, призванная придать моим волосам стойкий цвет «сияющего золотого апельсина», была именно красно-бурой. Меня это беспокоило. Я никогда не видела в природе сияющих золотых апельсинов, но подозревала, что такой неаппетитный колер они могут иметь лишь на стадии глубокого гниения. Очень хотелось надеяться, что мои волосы после окрашивания будут выглядеть как-то иначе, однако переживать по этому поводу было уже поздно: я успела намазать красной бурдой половину головы.
– Пока, Инночка! Увидимся вечером! – Пошевелив носом, любимый раздумал одаривать меня прощальным поцелуем и поспешно открыл дверь.
Я не стала заранее терзать себя вопросом, узнает ли он меня, когда увидит в следующий раз, и ответила коротко:
– До свидания!
– Здра-авствуйте! – словно в насмешку, в один голос пропели мужчина и женщина, притаившиеся за дверью на лестничной площадке.
– Инночка, к тебе пришли! – даже не притормозив, крикнул Денис, по пути к лифту успевший заметить в руках незваных гостей журналы и книжки.
Точно, периодическая печать во всех ее проявлениях – это по моей части. В нашем рекламном агентстве я отвечаю как раз за работу со СМИ. Однако по субботам я не работаю!
– Что вам нужно? – неприязненно спросила я парочку с журналами.
– Мы пришли поведать вам о том, какой мэр угоден господу нашему! – елейным голосом сказала невзрачная, как застиранный мешок, тетка в убогом наряде смиренной странницы по святым местам.
Это было весьма неожиданное заявление. Не скажу, что я совсем уж не думала о господе нашем и о нашем же мэре, однако я никогда не объединяла их в комплект.
– Оригинальный ход предвыборной кампании! – заметила я, покачав наполовину покрашенной головой.
Тут капля красной бурды звучно ляпнулась на линолеум, и я вспомнила, что нахожусь в процессе, который не стоит прерывать даже ради душеспасительной беседы. Надо было продолжать золотить и апельсинить свой волосяной покров.
– Извините, мне некогда! – сказала я и решительно закрыла дверь.
– Нехристи! – негодующе выкрикнула невзрачная тетка, вмиг утратив кротость и благостное смирение.
– Барклай, голос! – позвала я.
Бассет, дрыхнувший в теплом углу под батареей, поднял башку и с готовностью разразился оглушительным басовитым лаем. За дверью послышались испуганные возгласы, дробный топот, шлепки и шорохи разлетевшихся печатных изданий.
– Спасибо, милый! – с признательностью сказала я собаке. – С меня мороженое!
Барклай обожает мороженое, и непременно двадцатипроцентной жирности. За пломбир в вафельном стаканчике он спляшет на брюхе, а за шоколадное эскимо еще и споет.
– М-м-м, м-м-м! – просительно заскулил бассет, тщетно пытаясь выговорить сладкое слово «мороженое».
– Через час, ладно? – попросила я, взглянув на часы, чтобы заметить время начала фиксации краски.
Барклай, добрая собачья душа, терпеливо дождался, пока я закончу с парикмахерскими процедурами, и в начале десятого мы вышли на прогулку. Пес с ускорением рванул по своим собачьим делам на пустырь, и на этот раз уже я без возражений уступила ему. Очень хотелось посмотреть, как развивается дуэль кандидатов в наши мэры.
Длинный глухой забор, огораживающий вырытый на пустыре котлован, с началом предвыборной кампании превратился в эффектную выставку черных пиар-технологий. Началось все вполне традиционно: в ночь с воскресенья на понедельник группа поддержки кандидата В.В. Голикова заклеила забор красочными плакатами с изображением своего кумира и надписью: «Уважаешь себя? Голосуй за Голикова!» На следующий день голиковские портреты оказались залепленными афишами с парадным фото кандидата А. С. Казанского. Еще днем позже на облагороженных профессиональной ретушью ликах Альберта Семеновича Казанского появились гитлеровские чубчики и усики. После этого противники Казанского стали называть его не Альбертом, а Адольфом Семеновичем. В среду ночью все плакатные наслоения были соскоблены, и вплоть до пятницы стена сияла девственной чистотой. Избиратели заинтересованно ожидали продолжения и дождались: в пятницу утром с забора им улыбнулся Василий Витальевич Голиков в новом для себя образе маргинального забулдыги. В руке, заскорузлые цыпки на которой были нарисованы с рембрандтовским мастерством, господин Голиков держал щербатую рюмку, подчеркнутую издевательски переиначенным слоганом: «Ты м-меня ув-важаешь?» Это был серьезный удар по репутации Василия Витальевича, и его команда затруднилась с ходу отразить нападение. Ночью стена снова очистилась, и в позиционном бою кандидатов наступило затишье.
Зато зашумел мой мобильник.
– Ты где? – напористо спросила Трошкина.
– Мы гуляем, – расслабленно ответила я, нюхая цветочек.
– До сих пор?! – праведница-подружка искренне возмутилась. – Десятый час утра, а ты до сих пор в загуле?! Опять застряла в ночном клубе?! И с кем на этот раз?
– С кобелем, – хихикая, ответила я. – Успокойся, мать-настоятельница, я не в ночном клубе, я на утреннем пустыре гуляю, с собакой. А ты почему такая взвинченная, случилось чего?
– Случилось, – Алка вздохнула. – С пустыря беги прямо ко мне, есть разговор.
Я поняла, что разговор будет неприятный, поэтому по пути к Алке забежала в булочную за свежими кексиками – они неплохо помогают при душевных расстройствах.
– Это ты? – подружка недоверчиво прищурилась на мой золотой апельсиновый скальп. – Если бы не Барклай, я бы тебя не узнала!
С кексиками я не промахнулась, только нужно было взять их побольше: у Трошкиной уже сидела одна гостья. Прилично одетая пожилая дама, вопреки общей ухоженности организма, имела такое кислое выражение лица, что я подумала: Неприятный Разговор – это ее второе имя. Первое мне сообщила Алка:
– Это Маргарита Андреевна, любимая тетя Руперта.
Я кивнула и приветливо улыбнулась. Роберт Руперт по кличке Крошка Ру – один из бывших Алкиных бойфрендов, добродушный гигант, помешанный на компьютерных играх. А его тетя, как вскоре выяснилось, фанатеет от телевизора и обожает интерактивные ток-шоу с письмами в редакцию и звонками в студию. Она пристрастилась к ним после смерти мужа, когда осталась в трехкомнатной квартире тет-а-тет с попугайчиком и ощутила удушающую нехватку простого человеческого общения. Из его телевизионных заменителей Маргарите Андреевне особенно полюбилась программа «Суровая правда» с Максимом Смеловским, однако именно эта любовь разбила ей сердце.
