Гастон Леру - Призрак Оперы
— Мадам, где Кристина?
— Так ведь она со своим добрым гением, — спокойно ответила старушка.
— Каким еще добрым гением? — вскричал бедный Рауль.
— С ангелом музыки.
Потрясенный виконт де Шаньи рухнул на ближайший стул. Выходит, Кристина с ангелом музыки! Госпожа Валериус со своей постели улыбнулась ему, приложив палец к губам, призывая к молчанию. И добавила:
— Только не следует никому говорить об этом.
— Можете на меня рассчитывать, — ответил Рауль, сам не соображая, что говорит, потому что мысли его о Кристине, и без того беспокойные и разрозненные, путались все больше и больше, и ему показалось, что комната начинает кружиться вокруг него и этой славной женщины с седыми волосами, с глазами цвета бледно-голубого неба… «Можете на меня рассчитывать…»
— Знаю, знаю, — снова заговорила она с доброй улыбкой. — Подойдите же поближе, как тогда, в детстве. Дайте мне ваши руки, как в прошлый раз, когда вы прибежали рассказать мне историю маленькой Лотты, которую услышали от папаши Даэ. Знаете, месье Рауль, я вас очень люблю. И Кристина тоже вас любит.
— …Она меня любит, — вздохнул юноша, с трудом собирая воедино свои мысли, путавшиеся теперь вокруг «доброго гения» госпожи Валериус, «ангела», о котором как-то уклончиво и загадочно говорила Кристина, о мертвой голове, увиденной, будто в кошмарном сне, на ступенях алтаря в Перросе, а также о Призраке Оперы, чье имя он услышал однажды за кулисами от машинистов сцены, припоминавших таинственную гибель Жозефа Бюкэ. — Откуда вы знаете, мадам, что Кристина любит меня? — тихо спросил он.
— Да она целыми днями только и говорила, что о вас!
— Правда?.. А что она говорила?
— Что вы объяснились ей в любви.
И старушка расхохоталась, обнажая свои удивительно сохранившиеся зубы. Рауль поднялся, и на его покрасневшем лице изобразилось страдание.
— Вы куда? Ну садитесь же. Неужели вы собираетесь уйти вот так, сразу? Не сердитесь, бога ради, что я смеюсь, и простите меня… В конце концов, не ваша вина, что так получилось. Ведь вы же думали, что Кристина свободна…
— Разве Кристина обручена? — спросил несчастный Рауль.
— Да нет же, нет! Вы знаете, что Кристина не может выйти замуж, даже если бы захотела.
— Как! Я ничего об этом не знал. Но почему она не может выйти замуж?
— Из-за ангела музыки!
— Вы опять…
— Да, он запрещает ей.
— Запрещает? Ангел музыки запрещает ей выходить замуж?!
Рауль наклонился к госпоже Валериус, как будто собираясь укусить ее. Никогда и ни на кого не смотрел он более свирепым взглядом. Бывают моменты, когда чрезмерная наивность вызывает раздражение и даже ненависть. Именно такой казалась теперь Раулю наивность госпожи Валериус.
Она и не догадывалась, сколько злобы и муки в обращенном на нее взгляде, и продолжала самым естественным тоном:
— Не то чтобы он запрещает… Он просто говорит, что если она выйдет замуж, то никогда больше не увидит его. Вот и все. И что он уйдет навсегда. А вы ведь понимаете, что она не может отпустить ангела музыки. Это вполне естественно.
— Да, да… — рассеянно откликнулся Рауль. — Это вполне естественно.
— Кстати, я думала, что Кристина сказала вам об этом, когда вы приехали в Перрос, где она проводила время со своим добрым гением.
— Так она была в Перросе со своим гением?
— Дело в том, что он назначил ей свидание там, на кладбище в Перросе, на могиле Даэ, и обещал сыграть ей «Воскрешение Лазаря» на скрипке ее покойного отца.
Рауль де Шаньи встал и произнес строгим и решительным голосом:
— Мадам, вы знаете, где он живет, этот гений?
Старушка, казалось, ничуть не удивилась таким словам. Она подняла глаза к потолку и ответила:
— На небе.
Такая простота и такая бесхитростная вера в гения, который по вечерам сходит с небес и посещает артистические уборные в Опере, сбила Рауля с толку. Теперь он начал представлять себе, в каком состоянии духа находилась бесхитростная девушка, воспитанная суеверным сельским музыкантом и доброй, осаждаемой видениями дамой, и вздрогнул при мысли о возможных последствиях.
— Кристина — честная девушка? — неожиданно спросил он.
— Клянусь спасением! — воскликнула старушка, не на шутку оскорбленная. — И если вы в этом сомневаетесь, сударь, тогда уж и не знаю, зачем вы сюда пришли.
Рауль нервно затеребил перчатки.
— Давно она знакома с этим «гением»?
— Примерно три месяца… Да, три месяца назад он начал давать ей уроки.
Виконт отчаянным жестом вскинул руки и бессильно уронил их.
— Так, значит, он дает ей уроки! И где же это происходит?
— Я не знаю, где теперь, но две недели назад это было в артистической Кристины в театре. В моей квартирке это невозможно. Их услышал бы весь дом. А в Опере в восемь утра никого нет, никто их не беспокоит. Вы ведь понимаете…
— Еще бы! Еще бы не понять! — вскричал Рауль и поспешно распрощался со старой женщиной, которая, покачав головой, подумала, уж не рехнулся ли случаем молодой виконт.
Проходя через гостиную, Рауль столкнулся с горничной, на какой-то миг ему пришла мысль расспросить ее обо всем, но он заметил на ее губах легкую, почти незаметную усмешку, и промолчал. Разве недостаточно того, что он узнал, с горечью подумал он, выходя на улицу. До дома брата Рауль брел пешком, и вид у него был потерянный и жалкий.
Ему захотелось сделать себе больно, биться лбом о стены… Так доверять ее невинности и чистоте, поверить с такой наивностью и с такой простотой в девичью непорочность… Гений музыки! Теперь-то он знает его! Он наверняка его видел! Ясно как день, что это какой-нибудь смазливый тенор, который завывает неестественным голосом. «Ах, несчастный, незадачливый, раздавленный, молодой и глупый виконт де Шаньи! — бичевал себя Рауль. — А она — ловкая и дьявольски хитрая бестия!»
Прогулка по городу пошла ему на пользу и несколько остудила его ярость. Оказавшись в своей комнате, он хотел лишь одного — броситься на кровать и разрыдаться. Но пришел брат, и Рауль кинулся ему на грудь, обиженный, как ребенок. Граф по-отечески утешил его и не спросил объяснений, да и вряд ли Рауль рассказал бы ему эту глупую историю о «гении музыки». Есть на свете вещи, которыми не хвастаются, существуют и такие, жаловаться на которые слишком унизительно.
Граф решил повести брата на обед в кабаре. Рауль был в отчаянии и, быть может, отказался бы от приглашения, если бы граф, чтобы окончательно убедить его, не упомянул, что накануне вечером в Булонском лесу даму его сердца видели в весьма приятной компании. Поначалу виконт не поверил, но, получив очень убедительные подробности, перестал спорить и замолчал. Что, в конце концов, в этом удивительного? Ее видели в экипаже с опущенными стеклами, и она довольно долго дышала холодным ночным воздухом. Ярко светила луна, так что ошибиться было невозможно. Что же до ее спутника, виден был лишь неясный силуэт, оставшийся в тени. Карета медленно ехала по пустынной аллее за трибунами Лошана.
Рауль одевался с лихорадочной поспешностью, пытаясь забыть обо всем и намереваясь броситься, как говорится, в вихрь удовольствий. Увы, он оказался не слишком веселым сотрапезником и, рано покинув брата, около десяти вечера уже сидел в экипаже, который медленно двигался позади трибун.
Стоял собачий холод. Аллея была пуста и ярко освещена лунным светом. Он велел кучеру оставаться на углу узенькой боковой дорожки и, постаравшись спрятаться как можно тщательнее, стал ждать, слегка пританцовывая на одном месте, чтобы не замерзнуть окончательно.
Не прошло и получаса такой зарядки, как со стороны Парижа показалась карета, свернула на главную аллею и не спеша поехала в ту сторону, где стоял Рауль.
«Это она!» — подумал он сразу же, и сердце забилось часто и гулко, как в тот вечер, когда он услышал мужской голос за дверью артистической уборной… Бог ты мой! Как же он ее любит!
Экипаж приближался. Рауль ждал. Если это она, он бросится наперерез, остановит лошадей и непременно потребует объяснений у ангела музыки.
Еще несколько шагов, и экипаж поравняется с ним. Он уже не сомневался — это она: внутри кареты был виден женский силуэт. И вдруг бледный луч лунного света упал на ее лицо.
— Кристина!
Он не смог сдержаться: благословенное имя вырвалось из его груди, и этот крик, брошенный в холодное лицо ночи, послужил сигналом к бешеному рывку — лошади промчали мимо, и он не успел остановить их. Стекло дверцы быстро поднялось, лицо женщины исчезло, а экипаж скоро превратился в черную точку на белой дороге.
Он снова позвал:
— Кристина!
Потом остановился, и все стало тихо.
Он отчаянным взглядом оглядел небо, усеянное мерцающими звездами, ударил кулаком в свою пылающую грудь. Он любит — но не любим!
Долго и мрачно смотрел он в зябкую, неуютную аллею, в мертвенно-бледную ночь. Аллея была пуста, как и его сердце. Он любил в Кристине ангела, но презирал теперь земную женщину.
