Анна Данилова - Дождь тигровых орхидей
– Не бойся, подумаешь, гром. Тебе хорошо? Я люблю тебя, Маша.
– Ой, Митя, а что ты сейчас чувствуешь, кроме любви ко мне?
– Только тебя, Машенька. И еще что-то.
– Еще что-то – это варенье, которое течет сверху на тебя и на меня, по-моему, клубничное. И это пошло. Ты лишил меня девственности в кладовке с мышами и теперь страшно горд этим.
– А ты попытайся теперь, ничего не делая, поужинать. Смотри, открываешь рот, и варенье, такое сладкое и тягучее… О, блаженство.
Дымов после трех выставок и утомительных переговоров с Абросимовым и работницами Худфонда чувствовал себя просто больным. Он отобрал несколько работ, договорившись о встрече с художниками, пообедал в кафе жирными котлетами с голубовато-крахмальным пюре и вернулся к Руфиновым, поскольку утром вести разговор с Ольгой Владимировной было невозможно. Он понимал, что у них что-то случилось, но дело не терпело отлагательства, и вскоре он уже звонил в знакомую дверь. Его встретила яркая брюнетка в пурпурном костюме, которая одной только динамичной цветовой гаммой раздражала невозможно как. Он даже не успел как следует рассмотреть ее лицо, настолько быстро она исчезла в одной из комнат. Ольга приняла его в кабинете мужа. Казалось, она немного пришла в себя и успокоилась, на ее лице уже появились нежно-розовые тона. Дымов вкратце обрисовал ей ситуацию на выставках и аукционах, рассказал в подробностях о своей встречи с Абросимовым.
– Я так приблизительно и представляла. Он, наверное, сказал вам, в каком состоянии находятся мастерские. Если честно, я последнее время занималась пенсионерами и инвалидами, поэтому бригаду строителей, которую собиралась нанять, перехватили другие. А я не доверяю людям и стараюсь всегда работать с постоянными кадрами. Сейчас они реставрируют старинный табачный магазин, расписывают под хохлому. А у меня к галерее, в сущности, мало требований: белые стены, в меру лепки по потолку, непременно паркет, а дальше уже работа дизайнеров. Понимаете, мне бы хотелось прежде, чем картины уйдут – или не уйдут, – чтобы город посмотрел на них, запомнил, что ли. Я не большой знаток живописи, но те фамилии, которые вы мне сейчас назвали, удивительным образом совпадают и с моим предполагаемым списком, взгляните. – И Ольга протянула ему список.
Дымов оценил ее эстетическое чувство и вкус, но внешне это никак не проявилось на его озабоченном лице.
– Вы не сказали мне ничего о… Дорошеве.
– А кто это? Я не знаю никакого Дорошева.
– Ну как же, Виктор Дорошев, мне даже дали ваш телефон и сказали, что именно здесь живет его сестра, которая…
– А, Анна, ну конечно, это та самая женщина в красном, которая открыла вам дверь. Виктор Дорошев – ее брат, он дипломированный художник, но, между нами говоря, – Ольга перешла на шепот, – он не художник, он… он пишет с претензией на авангард, но, поверьте, это мерзость что такое!
– Но в Москве о нем говорят совершенно противоположное. Я, признаться, не встречал его работ, но мне рассказывал о нем небезызвестный вам Франсуа Планшар, у него около тридцати его работ, Планшар не такой человек, чтобы выбрасывать деньги на ветер. Неужели вы просмотрели Дорошева?
Ольга, задумавшись, мысленно перенеслась в комнатку Вика, куда в апреле ее последний раз привозила Анна. Действительно, несколько пейзажей были хороши, хоть и воспринимались скорее как случайность, тем более что они ну совсем уж выпадали из стиля Вика, ведь его полногрудые розовотелые бабы с пауками на детородных органах и непонятные существа, совокупляющиеся с похотливо улыбающимися кроликами и котами, никак не вязались с тихими речными заводями, написанными в традиционной манере, и уж тем более с теми портретами изящной работы, на которых прикрывали свою нежную наготу юные натурщицы. Она хотела все это объяснить Дымову, но, подумав, решила, что уж лучше отвезти его к Вику да и посмотреть вместе с ним на его последние работы. Может, действительно в мире что-то изменилось настолько, что произошел сильный крен со стороны абсурда и «мнимой» пошлости, кто знает.
Ольга, оставив Дымова перед чашкой остывшего кофе, вышла к Анне и попросила ее организовать эту встречу.
– Но я не могу, – Анна тут же принялась шарить в кармане в поисках сигареты, – он не разрешил мне.
– Слушай, неужели это правда, что у Вика покупал работы сам Планшар? И ты молчала? Ты, которая знала, что я готовлю выставку, ты, которая видела, с каким трудом мне удалось выманить из Москвы Дымова, молчала? Да его, оказывается, только твоим братцем можно было вызвать еще полгода назад. Аня, неужели Вик так изменился?
Анна не знала, что ответить.
– Понимаешь, Вик – непрактичный человек, его могли бы обмануть.
– Да я не об этом! – Ольга уже была не в силах сдерживать себя и едва не накричала на Анну. – Неужели ты не понимаешь, что я имею в виду? Кто же так на него повлиял, что он переменил манеру письма? Ведь он сроду не писал пейзажей, он из города-то ни разу не выезжал, и ты прекрасно это знаешь. Ничего не понимаю.
– Я тоже не понимаю твоего раздражения, что плохого в том, что он пошел в гору? Радоваться нужно! Я и сама удивилась, когда ты весной не взяла ни одной его работы.
– Это вполне объяснимо, мой голос все равно не был решающим, я решила, что это случайность и… – Ольга не сказала, что вполне допускала мысль, что работы принадлежат вовсе не Вику. Она посмотрела на Анну, и ей показалось, что та прочла ее мысли.
– Не надо думать плохо о моем брате. В сущности, он несчастный человек, и кто знает, что ждет нас в будущем. Я, например, всегда считала его неудачником, жалела его, кормила, одевала, но потом, видишь, он стал неплохим декоратором. Возможно, театр оказал на него такое влияние. Я не знаю. Поэтому не могу обещать, что устрою встречу твоего Дымова с Виком. Мне прежде надо увидеться с ним и поговорить. Обещаю, что сделаю это сегодня же.
– Сейчас. – Ольга сбавила тон и умоляюще посмотрела на Анну. – Ты не смотри, что Дымов на вид такой невзрачный и скажем, невпечатляющий, он – известный человек, страстный коллекционер, он работает в паре с Планшаром, уполномоченным нантских аукционов, таких людей еще называют комиссарами. У него огромные связи! Дымова ждут, на него надеются, а ты прячешь от него Вика! Я не понимаю.
Она вернулась к Дымову.
– Оставьте мне адрес, где вы остановились, и телефон, хорошо? Я вам позвоню сегодня же вечером. Обещать, сами понимаете, ничего не могу, поскольку это не мой брат, хотя… – Она вдруг решила про себя, что, если Анна ответит отказом, она сама отвезет Дымова к Вику. В конце концов, это просто глупо!
Анна, вернувшись в Машину комнату, не находила себе места и вздрагивала от любого звонка, но потом вспомнила голого Дымова в квартире Дождева: его непосредственность, как он разговаривал с ней и пил коньяк, совершенно не заботясь о том, какое впечатление производит на нее, – и подумала, что он действительно не от мира сего, что нормальные мужчины так не поступают. Решив, что ей все же действительно лучше не откладывать свой визит к Вику, она в последний раз взглянула на заправленную Машину кровать, на великое множество разноцветных пушистых зверюшек, расставленных повсюду, на кукол, книги, ноты, аккуратно разложенные на полках, и смутное чувство, очень напоминающее материнское, больно обожгло ее сердце. Она глубоко вздохнула и вышла из комнаты.
Марта позвонила в дверь и напряглась, волнуясь. Она должна была прийти сюда намного раньше, но почему-то не сделала этого. За дверью послышались шаги. Увидев на пороге Ядова, она вдруг вспомнила все: и жуткую белизну палаты, и страшную боль в ноге, и даже услышала собственный крик.
Ядов налил ей чаю и предложил миндального ликеру:
– Поминдальничаем?
Они были в квартире одни. Марте показалось, что уже одним своим визитом к Ядову она изменяет Сергею. Ведь она уже успела внушить ему и прежде всего себе, что хромота – ее удел, а теперь вот пытается нарушить что-то в порядке жизни, хочет как-то измениться, чтобы, соответственно, изменилась и его жизнь. Как Дождев будет относиться к ней, если вместо прихрамывающей рядом с ним костюмерши с исколотыми иголками пальцами будет идти известная в городе Марта Миллер, привлекая своей изящной походкой взгляды мужчин. Скорее всего, он вновь, как со старыми друзьями, встретится со своими комплексами и ничего не предпримет, чтобы удержать Марту. А ведь она захочет от него уйти, особенно после того, что увидела в Кукушкино, на летней кухне в саду. Он любит Лизу, а Марта нужна ему лишь для контраста, чтобы на ее бледном фоне он казался более мужественным и сильным. А ведь это она ему внушила, что он соблазнил ее тогда, в театре, на самом же деле все было наоборот. Она стосковалась по мужчине, а Дождев оказался таким ласковым, понимающим. Он понимал, что Марту бросили, и пусть это были не мужчины, а зрители, которые еще недавно дарили ей свои аплодисменты, но ведь и его тогда бросили, а это означало, что они должны были испытывать схожие чувства, которые в итоге сблизили их и сделали родными. Она все же упрямо не хотела признаваться себе в том, что была счастлива с Сергеем и что, может, в ее последних страхах и неуверенности в себе виноват Митя.
