Алан Брэдли - Здесь мертвецы под сводом спят
Он не кричал на меня. Даже не повысил голос.
– Гм. Совсем рядом, – заметил он, предлагая мне покрытую ворсинками конфету, которую я приняла дрожащими пальцами. Я с трудом нашла свой рот.
Когда я вырасту, – подумала я, – хочу быть похожей на него.
– Давай посидим на воротах, – предложил он. – Нам обоим надо перевести дух.
Через секунду я уже беззаботно болтала ногами в воздухе, а через минуту-другую ко мне присоединился и доктор Дарби.
– Как ты? – поинтересовался он.
Я несколько раз моргнула. Солнце слепило глаза.
– Я в порядке, – ответила я и добавила: – Спасибо.
– Что у тебя новенького происходило за последнее время? Интересные эксперименты?
Я чуть не обняла его. Он не собирался копаться у меня в душе.
Возможность, посланная богами. Я не смогла устоять.
– Я подумывала провести кое-какую работу с аденозинтрифосфатом, – выпалила я, – но не знаю, где его раздобыть.
Воцарилась молчание.
– Боже мой, – наконец произнес доктор Дарби. – АТФ?
Я кивнула.
– Надеюсь, ты не планируешь вколоть его в какое-нибудь несчастное, ничего не подозревающее создание?
Это был философский вопрос того рода, который мог бы поставить в тупик Платона – и даже Даффи.
Была ли Харриет несчастной? Ничего не подозревающей?
В том смысле, который вкладывал в эти слова доктор Дарби, нет, я уверена.
Была ли она созданием?
Что ж, это зависит от того, к какому определению прибегнуть. Не так давно я искала это слово в «Оксфордском словаре английского языка», пытаясь выяснить, грешно ли это – убить муху во имя Науки.
В церкви мы пели:
Весь мир земных творений —
От мошки до кита,
От волн до песнопений,
Бог создал на века.
«Что и требовалось доказать» не особенно помогло. С одной стороны, говорилось, что «создание» означает все, что создано, одушевленное и неодушевленное, в то время как другое определение утверждало, что оно относится к живому существу или животному, в противоположность человеку.
Нравственный выбор оставался на усмотрение конкретного человека.
– Нет, – ответила я.
– Не то чтобы это было мое дело, – улыбнулся доктор Дарби.
Несколько минут мы молча сидели по соседству с могилами на церковном кладбище, постукивая об стену каблуками.
– Хорошо сидеть летним днем на стене в обществе молодой женщины, – произнес доктор.
По моей ухмылке он мог понять, что я полностью с ним согласна. Он мне льстил, но я не возражала.
– Компенсирует менее счастливые случаи.
Я позволила молчанию затянуться, и он, наконец, добавил:
– Сегодня мы потеряли девочку… твою ровесницу. В больнице. Ее звали Маргарита, и она не заслуживала смерти.
– Соболезную, – сказала я.
– Временами мы все, доктора, чувствуем, что наших хваленых умений недостаточно. Смерть нас побеждает.
– Должно быть, вам грустно, – заметила я.
– Да. Чертовски грустно. Она болела тем, что мы называем идиопатической невропатией. Знаешь, что это такое?
– Это значит, что вы не знаете причину, – ответила я.
– Мы работаем над этим, – утомленно кивнув, сказал доктор Дарби, – но еще только начало пути. То есть начало для всех нас, но конец для бедной Маргариты.
– Она была красивой? – спросила я. Мне показалось это ужасно важным.
Доктор Дарби кивнул.
Я представила себе умирающую Маргариту с золотыми волосами, разметавшимися по подушке, бледным и влажным лицом, закрытыми глазами, окаймленными черными кругами, и разумом, уже ушедшим в другой мир. Представила ее горюющих родителей.
– И вы ничего не могли сделать?
– Мы собирались использовать АТФ в качестве последней попытки, но… очень странно, что ты заговорила о нем.
– АТФ? Аденозинтрифосфат?
– Он у меня в чемоданчике. – Он указал на еще дымящийся «моррис». – Один мой старый школьный друг сумел добыть несколько пробных доз. Теперь в них нет особой нужды, боюсь.
Действительно ли доктор Дарби говорил мне то, что он говорил? Я едва осмеливалась дышать.
– Если хочешь, он твой, – сказал он, соскальзывая по стене и подходя к автомобилю. – Мне надо сказать Берту Арчеру, чтобы он занялся старушкой Бесси.
– Мне очень жаль, что так вышло с вашей машиной, – сказала я. – Мне следовало смотреть, куда…
Доктор Дарби поднял руку ладонью ко мне.
– Поэт Купер, – произнес он, – который знал, о чем говорил, однажды написал: «Пути Господни неисповедимы». Мы, простые смертные, никогда не должны подвергать сомнению то, что нам кажется иногда слепыми деяниями Судьбы.
Он извлек черный медицинский чемоданчик из «морриса», покопался в его квадратной пасти и извлек два закрытых стеклянных флакончика.
– Вот почему я верю в тебя, Флавия, – сказал он и протянул их мне, не говоря больше ни слова.
Полагаю, мне следовало быть преисполненной теплом и благодарностью, но нет. Я сидела на солнце, но меня обдало холодом.
С какой смехотворной легкостью, если подумать, мне удалось добыть тиамин и АТФ у Аннабеллы Крюикшенк и доктора Дарби. Почти как если бы их действиями управляла некая высшая сила.
Что, если это дух моей покойной матери, где бы он ни был, проникает сквозь покровы из иного мира, чтобы обеспечить свое воскрешение?
Что, если мы все – лишь марионетки в мертвых руках Харриет?
15
Мои лодыжки отрастили перья на манер Меркурия, бога с крыльями на ногах, когда мы с «Глэдис» неслись домой – окольным путем, разумеется: на запад к Хинли, потом на юг по той же самой дорожке, по которой мы приехали, до западной части Букшоу.
Я проталкивала «Глэдис» через дыру в изгороди, готовясь совершить финальный рывок через поля, когда из-за заросшего травой разъезда появился знакомый синий «воксхолл» и на угрожающе медленной скорости покатил ко мне.
Конечно же, это был инспектор Хьюитт.
– Я подумал, мы можем поймать тебя на этом пути, – произнес он, опуская стекло. Сидящий рядом с ним за рулем детектив-сержант Вулмер слегка кивнул и медленно повернул лицо, одарив меня бесстрастным взглядом полицейского.
– Я надеюсь, вам не пришлось ждать слишком долго, инспектор, – небрежно ответила я, но его это не позабавило.
Дверь открылась, и он вышел на дорожку.
– Давай прогуляемся, – сказал он.
Мы прошли в молчании ярдов пятьдесят, перед тем как инспектор остановился и повернулся ко мне.
– Так жаль твою мать, Флавия. Даже не могу представить себе, что ты чувствуешь.
По крайней мере у этого человека хватило здравого смысла это признать.
– Благодарю, – искренне ответила я.
– Если мы с Антигоной можем что-то сделать, обращайся.
– Я бы хотела, чтобы вы оба пришли на похороны, – внезапно сказала я без размышлений. Понятия не имею, что мною двигало. – Это завтра.
Антигона, жена инспектора, была для меня солнцем. Я обожаю эту женщину. Одна мысль о том, что она разделит со мной похороны Харриет, немного утишала мой страх.
– Мы в любом случае планировали прийти, – ответил инспектор. – Но спасибо за приглашение.
Формальности были соблюдены, правильные слова произнесены. Настало время перейти к настоящей цели его появления.
– Полагаю, вы хотите задать мне вопрос о том мужчине, которого убили на вокзале.
– Убили? – повторил инспектор. Он чуть – но все же нет – не подавился этим словом.
– Кто-то сказал, что его толкнули. Не знаю, кто.
– Толкнули? Вот как говорили?
– На самом деле сказали «столкнули». Кто-то его столкнул. Я не видела говорившего и не узнала голос. Удивлена, что никто вам об этом не сказал.
– Что ж, ладно. Нам надо допросить еще много свидетелей. Уверен, что один или несколько из них смогут подкрепить твое заявление.
Если бы я отвечала за полицейское расследование, я бы в первую очередь искала человека, сказавшего: «Кто-то его столкнул», а не тех, кто мог просто услышать эти слова, – подумала я.
Но я ничего не сказала. Не хотела раздражать инспектора.
– Говорят, ты первая оказалась рядом с жертвой.
– Я была не первой, – возразила я. – Там были люди до меня.
Инспектор Хьюитт извлек записную книжку из кармана и сделал запись своей ручкой «Биро».
– Начни с того момента, когда поезд неожиданно затормозил.
Однако нет нужды пересказывать ему слова, произнесенные незнакомцем: нет нужды говорить ему, что Егерь – кто бы он ни был – в серьезной опасности.
– Поезд затормозил, – начала я. – Кто-то закричал. Я подумала, что могу помочь. Подбежала к краю платформы, но было уже поздно. Мужчина был мертв.
– Как ты это поняла? – поинтересовался инспектор, уставив на меня внимательный взгляд.
– Ни с чем не спутаешь эту полную неподвижность, – ответила я. – Ее нельзя подделать. Шевелились только волоски на его предплечье.
– Ясно, – сказал инспектор Хьюитт и сделал еще одну заметку.
– Они были золотистые, – добавила я.
– Благодарю тебя, Флавия, – сказал он. – Ты очень полезна.
