Александра Маринина - Чувство льда
– Она сама от нас скоро уйдет.
– Да ну?
– Точно, – подтвердила Нана. – Светка в декрет уходит, собирается рожать. Никита, не отвлекай бабу Веру, она же смотрит, как девочки катаются.
– Да ну, это разве катание? – Никита презрительно сморщил нос. – Сплошная грязь, все недокручено, недоделано, начинает выполнять элемент и бросает на полдороге. Тоже мне, еще олимпийцы называются.
– О! – Вера Борисовна назидательно подняла палец. – У нас тут, оказывается, сидит судья международной категории, а мы-то с ним запросто и на «ты». Но вообще-то он прав, у этой девочки действительно все вращения идут с недокрутом…
Нана облегченно перевела дыхание: из опасной темы они благополучно выплыли, хотя неизвестно, надолго ли. Ни один из учеников Веры Борисовны никогда не участвовал в Олимпийских играх. У нее не было своей школы, она не воспитала выдающихся спортсменов, и имя ее было неизвестно тем, кто наблюдает за ситуацией в фигурном катании, сидя перед экранами телевизоров. Она не была выдающимся тренером, обладающим уникальными собственными методиками подготовки фигуристов, она была просто очень хорошим педагогом и очень хорошим человеком, но все, кто стремился к вершинам спортивной славы, уходили от нее к именитым специалистам.
Никита Веру Борисовну обожал и называл бабой Верой, потому что с родными бабушками общаться оказалось как-то затруднительно. Родителей Наны вообще не было в стране, а мать ее бывшего мужа к встречам с внуком отчего-то не стремилась. Ее сын, отец Никиты, женился во второй раз сразу же после развода с Наной, у него родился ребенок, с которым бабушка и нянчилась. Никита мечтал о том, чтобы тренироваться у Веры Борисовны, потому что рядом с ней чувствовал себя спокойно и уютно, но и Нана, и сама Вера этот вопрос старались обходить стороной. У Светочки, Светланы Арнольдовны Лазаревой, были прочные связи с известными тренерами, и именно к ней они в первую очередь приходили «на смотрины», выбирать себе перспективных учеников, которых можно довести до олимпийского уровня. В общем, в тренерско-спортивном сообществе было много всяких тонкостей, которых Никита еще не понимал, зато и его мама, и Вера Борисовна понимали прекрасно: если мальчик хочет сделать карьеру в спорте, ему нужно оставаться у Светланы Арнольдовны или у того тренера, который придет ей на смену. Более того, именно в момент смены и явятся «охотники за ногами» с громкими именами.
– Ты смотри-ка, – с удивлением проговорила Вера Борисовна, когда закончили выступать первые двенадцать спортсменок, – на две разминки всего одно падение. И это ведь слабейшие группы откатались. Что же дальше-то будет?
– Наверное, лед сегодня добрый, – высказала предположение Нана.
Пока заливали лед и разминалась третья группа, она заварила свежий чай, сделала пару телефонных звонков и вернулась к телевизору. На экране готовилась к выступлению первая спортсменка из очередной разминки, она стояла у бортика, получая последние указания от своего тренера. Девушка взяла в руки бутылку воды, прополоскала рот и сплюнула воду на лед.
Нана помертвела.
– Господи, что она делает? – в ужасе прошептала она. – Она что, с ума сошла? Разве можно плевать на лед?
– А разве нельзя? – спросил Никита. – Что в этом такого?
– Никитос, я тебе тысячу раз объясняла, что лед – живой и с ним нужно уметь договариваться. Его нужно любить, уважать, пришел на каток – поздоровайся, скажи ему несколько добрых слов, уходишь – попрощайся и поблагодари. Ты же видишь, как твой любимый чемпион после выступлений целует лед в том месте, где удачно выполнил четверной прыжок. Вот так и надо со льдом обращаться. А она плюет! Идиотка.
Пророчество сбылось немедленно: все фигуристки в этой группе срывали элементы и падали.
– Ну точно, – пробормотала Вера Борисовна, делая в блокноте очередную запись, – как на чужих ногах катаются. Но интересные элементы есть, так что мне будет о чем подумать.
К концу соревнований все трое так испереживались, болея за российских фигуристок, что не заметили, как съели всю стопку блинов.
– Никитос, сколько блинов ты съел? – строго спросила Нана.
Мальчик задумался, загибая пальцы.
– Один на старт и еще три на наших девчонок, получается четыре, – отрапортовал он.
– Много. Да еще на ночь… Завтра тренировка есть?
– Нету.
– Значит, будешь разгружаться.
– Ну мам, – заныл Никита, – а пирожные?
– Еще чего. Даже не обсуждается. Ты же потом от льда не оторвешься, так и будешь прыгать «сидя». Тебе это надо? А еще чемпионом хочешь стать. Ведь хочешь?
– Хочу, – твердо произнес он. – И буду.
– Вот и ладно. Отправляйся спать, а завтра весь день будешь пить чай с сухарями.
Никита послушно отбыл в свою комнату, вскоре ушла и Вера Борисовна. Нана сильно устала, все-таки еще не выздоровела, и, оглядев сложенную в мойку грязную посуду, она решила оставить ее до завтра. Ноги совсем ватные, и голова покруживается.
Она улеглась в постель, закуталась в теплое одеяло, свернулась в клубочек, но сна не было. В голове снова и снова всплывали слова Веры Борисовны: почему Нана не может любить того мужчину, с которым спит? Да не в этом же дело, а в том, что она может поддерживать интимные отношения с тем мужчиной, которого не любит. Наверное, это очень плохо. Безнравственно. Во всяком случае, так принято считать. А что в этом безнравственного? Тысячи, миллионы женщин и мужчин, состоящие в браке, исправно и регулярно, и даже не без удовольствия, занимаются сексом, ведут общее хозяйство, растят детей, ходят вместе в гости, хотя никакой такой безумной романтической любви между ними давно нет. Может быть, их извиняет то обстоятельство, что раньше эта любовь у них все-таки была? А у нее с Антоном Тодоровым такой любви не было… Ну и что? Он – замечательный, умный, добрый, заботливый. Да, она не обмирает от его взгляда и не теряет рассудок от его прикосновений, она не изнывает от тоски, когда не видит его несколько дней, она не думает о нем каждую свободную минуту, но разве это так уж обязательно? Обмирание и потеря рассудка – это Саша Филановский, никакой другой мужчина за все без малого тридцать шесть прожитых лет не производил на Нану Ким такого впечатления. Но Саша недоступен, и, значит, нужно выстраивать свою личную жизнь с другими мужчинами. Нельзя же похоронить себя заживо, мечтая о прекрасном принце Филановском, надеть пояс целомудрия и превратиться в унылую монашку. И вообще, что такое любовь? Может быть, как раз то, что есть у них с Антоном? А то, что с Сашей, – просто безумие, наваждение, черт знает что…
* * *Оконное стекло оставалось грязным, сколько его ни мой, и Ксения давно уже оставила попытки оттереть мутные пятна, появившиеся невесть когда и неизвестно отчего. Первые годы она изо всех сил старалась поддерживать это жилище в достойном виде, все время мыла, терла, чистила, подклеивала отрывающиеся обои, подмазывала белилами потолок, но постоянное отсутствие денег все равно сказывалось, квартира ветшала, мебель рассыхалась и трескалась, сантехника покрывалась желтоватыми разводами, и убожество и разруха наконец взяли верх над хозяйственностью и аккуратностью. У Ксении больше не было сил бороться, она устала и опустила руки. Ей было все равно. И даже ребенок, доченька любимая, Татка, малышенька единственная, – и та не пробуждала в женщине никакого интереса к жизни. Все предопределено, все распределено, каждый получил, что ему причитается, и на большее надеяться нечего.
Татка болеет с самого рождения, у нее диабет первого типа, ее нельзя отдавать ни в ясли, ни в детский сад – упустят, не справятся, и Ксения сидит дома, работу бросила и занимается только дочкой. Так и живут втроем на одну мужнину зарплату, а велика ли она у простого инженера, если завод, на котором он работает, по уши в долгах? Мало того, что невелика, так еще и не каждый месяц ее выдают.
Скорей бы зима кончилась, солнышко выглянуло, все-таки повеселее будет, а то уж совсем безрадостно…
Татка спит, и Ксения привычно сидит у окна и смотрит на улицу. Люди ходят. Разные. Хорошо одетые. Веселые. Машины проезжают дорогие. Какая-то другая жизнь, в которой откуда-то берутся и деньги, и радость, и надежды, и здоровье. Откуда? Знать бы – побежала бы хоть босиком, месяцами стояла бы в очереди, чтобы тоже получить хоть чуть-чуть. Глупые мысли, глупая Ксения.
Она отходит от окна, останавливается перед зеркалом, тоже мутным, как и оконное стекло, и покрытым пятнами, точечками и какими-то царапинами. Почему, ну почему все так сложилось? Ведь была умненькой симпатичной девчушкой, в школе хорошо училась, стала постарше – мальчишки начали заглядываться. В институт поступила, встречалась с парнем, долго встречалась, дело к свадьбе шло, потом встретила того, кто стал ее мужем, голову потеряла, влюбилась до смерти. Мама была против, отговаривала, мол, не пара он и вообще… Что «вообще», Ксения не понимала, она знала только одно: такая любовь случается раз в сто лет. Она любит, она любима, и при чем тут пара или не пара?
