Павел Генералов - PRосто быть богом: ВВП
Нынешние времена однако лучше всего олицетворяла бронзовая скульптура торговки семечками, встречавшего каждого входящего на рынок у подножия колонн.
Местные жители, похоже, относились к бронзовой торговке как к привычной родственнице, не обращая на неё особого внимания. Вася же остановился и рассмотрел её повнимательнее — скульптура ведь появилась за время его продолжительного отсутствия в городе и была Васе внове. Удовлетворённо улыбнувшись, Вася проследовал внутрь.
Тут ему тоже понравилось. И обилие всех сортов убоины в мясных рядах по вполне нехищным ценам, и разливанное молочное море вкупе с творогами, ряженками, варенцами и сырами, и тоже — по приемлемым ценам. Люди явно стали жить лучше, жить стали веселее, — отметил про себя Вася.
Прицениваясь по пути ко всяким вкусностям, он всё же вскоре преодолел крытую часть и вышел на открытый рыночный простор. Здесь под тентами и без оных больше торговали овощами и фруктами, а отдельный ряд был посвящен исключительно мёду всех мыслимых и немыслимых сортов: от обычного липового до гречишного и яблочного, которым славился именно Великоволжск. Впрочем, мимо медовых рядов Вася проскочил быстро, сдвинув бейсболку на самые брови — здесь его скорее всего могли узнать, а это пока никак не входило в его планы.
Наконец, нашел он и то, что искал. Дородная тётка, едва ли не точная копия бронзовой торговки, разложила на фанерном ящике, покрытом чистой марлицей, свой нехитрый товар. В отличие от бронзовых семечек самодельные леденцы были самыми что ни на есть настоящими.
— Сколько всего наберётся? — сходу поинтересовался Вася.
— А ты что, из налоговой? Или милиционер? — чуть ощетинилась тётка.
— Не волнуйся, мать, ни — то, ни — другое, — успокоил её Вася. — Оптовый покупатель. У меня — именины сердца.
— Ну, именины, так именины. Счас посчитаем!
Сахарных петушков на палочках оказалось семьдесят два. И всего пара с обломанными хвостами. За них тётка, правда, и денег не взяла. Зато отдала Васе весь товар вместе с пакетами. Рюкзак раздулся ещё больше.
Шоколадными медальками и жевательной резинкой Вася предпочёл закупиться всё же на другой стороне Соборной площади, в супермаркете. После чего, так вроде бы никем и не узнанный, он направил свои стопы в сторону набережной.
***Нет, ну честное слово, не мужики, а дети малые! Ничего сами сделать не могут! Рабочие у него, видишь ли, «не вполне трезвые»! А дежурная, блин, бригада? Спят как суслики по норам! Что, прикажете собственным телом закрывать каждую щель?
Несколько звонков на повышенных тонах — и, похоже, Чип и Дейл устремились на помощь бестолковому мудезнику. Ольга теперь уже сама набрала номер Пруткова и, дожидаясь ответа, отошла подальше от дверей кабинета. Без мата с этим чучелом не поговорить, а она вовсе не хотела, чтобы Заусайлов и этот разболтанный Зайцев слышали то заветное, что она хотела сейчас сказать.
— Так ты меня понял? Если через сорок минут не доложишь, я тебе… — она уже прошла по коридору и завернула за угол. Но сказать, что именно она сделает с горе–начальничком, не успела — увидела у окна две фигуры. Невысокому широкоплечему мужику что–то горячо втолковывал экстрасенс.
— Я тебе… хвост оторву, Прутков! По самую голову! — уточнила Ольга, сменив на время классический объект отрывания у нерадивых подчинённых.
— Благодарю за информацию, — услышала она вежливый голос, и узнала широкоплечего. Следователь! Прямо день встреч, а не выходной!
Увидев Ольгу, экстрасенс тотчас умчался вниз по широкой лестнице, топоча как испуганная зебра.
— Здравствуйте, товарищ Степанов, — обаятельно улыбнулась Ольга, подойдя к следователю.
— Добрый день, Ольга Ильинична, а я к вам, — застенчиво ответил Степанов, кося глазом, нет, не на ноги прекрасной дамы и вовсе не на грудь. Он смотрел на план эвакуации здания, что висел в простенке между окнами.
— И что же вам рассказал Пульхер Силантьевич?
— Кто рассказал? — удивился Степанов и, наконец, взглянул на Ольгу.
Её голубые глаза смеялись. Странно, подумал Степанов. Тогда, на берегу, ему показалось, что глаза у подозреваемой серые, он так и отфиксировал: свинцовые. И вообще она тогда показалась ему другой. Старше и строже, что ли. А сейчас… Светло–каштановые, в рыжину волосы, забранные в пучок, открывали плавный изгиб шеи, а отдельные, выбившиеся из причёски пряди в отблесках солнечных лучей казались золотыми. Прозрачная кожа и три маленькие веснушки, от созерцания которых перехватывало горло… Степанов опустил глаза.
— Человека, которого вы благодарили за информацию, зовут Пульхер Силантьевич, — уточнила Ольга, наслаждаясь смущением собеседника. Что ж, значит, следователи — тоже люди.
— А-а… Он мне рассказал про рыбу. Из головы и хвоста, как он сообщил, сварили уху, а центральные… гм… фрагменты повариха отнесла на рынок и продала женщине в синем платье, которая затем запекла их в духовке с луком и лимоном. И вправду ценная, хотя абсолютно лишняя информация, — мямлил Степанов, разглядывая собственные, до блеска начищенные коричневые ботинки. — Да, вот, Ольга Ильинична, мне тут распечаточку передали…
Из кожаной папки Степанов достал бумажную простыню, усеянную цифирьками и буковками.
— Это — шифр? — Ольга попыталась сделать серьёзное лицо.
— Это ваши телефонные переговоры в тот самый день, когда произошло… когда затонула…
— Ну и? — прищурилась Ольга. Её уже не смешил следователь — кто его знает, что ещё там у него припасено, в этой кожаной папке?
— Вот здесь, смотрите… — Степанов нашел в простыне нужную строчку, — ваш звонок в семь ноль пять по номеру… Мы установили, вы звонили Сухову. Виктору Сухову.
— Звонила, и дальше?
— Зачем вы ему звонили? Он ваш любовник?
Ольга предпочла не услышать второго вопроса:
— Я сообщила Виктору, что Жора едет в город.
— Зачем вы сообщили Сухову, что ваш муж едет в город? — Степанов, уже не стесняясь, смотрел Ольге в глаза, оказавшиеся всё–таки серыми.
Ольга сухо рассмеялась:
— Ну, уж не затем, зачем вам бы хотелось услышать. Просто Сухов, мой давний приятель, парень, что называется с нашего двора, хотел запустить шар. Пробный шар. И он его запустил, знаете про шар?
— Значит, вы говорите, шар…
— Да, я говорю — шар, — Ольга опять улыбалась, но не так как прежде, не насмешливо, а скорее сочувственно.
Она оценивающе поразглядывала задумчиво переминающегося следователя.
— Постойте, господин Степанов, а что, если я вам сделаю предложение? — неожиданно спросила Ольга, вкрадчиво коснувшись тонкими пальцами с нежно–перламутровыми ноготками его папки.
— Делайте, — покорно согласился он, думая о шаре, о страшной силе красоты и о полной бессмысленности состоявшегося разговора.
— Будете моим начальником штаба? — и, с удовольствием наблюдая за вытягивающейся физиономией Степанова, объяснила: — Я же баллотируюсь в мэры, вы разве не знали? Кстати, как вас зовут? А то неудобно так — товарищ Степанов, господин Степанов…
— Меня зовут Юрий Аркадьевич, — покорно ответил Степанов, чувствуя, что, кажется, пропал, совсем пропал — зелёные глаза подозреваемой, что называется, пронзили безжалостной, абсолютно несвоевременной стрелой Амура его усталое, измученное подозрениями сердце.
— Юрий, — поправился он. И, уже окончательно покорённый, почти прошептал:
— Юра.
— А эт–то что ещё такое? — воскликнула Ольга Ильинична, устремив взор на набережную, где возле фонтана с фигурой рыбака–бурлака что–то определённо происходило.
— Что? Где? — всполошился Степанов, протискиваясь ближе к окну.
Всмотревшись в происходящее повнимательнее, он понятливо кивнул самому себе и прокомментировал событие для Ольги Ильиничны:
— Это… э–э–э… если не ошибаюсь, ваш бывший муж…
Осекшись на очередной двусмысленности, он быстро поправился:
— Я имею в виду — ваш первый муж.
***За окном, мимо которого деловито расхаживал Лёва, раздались какие–то невнятные радостные крики и странный шум — будто кто–то далеко и очень резво выбивал пыльные половики. Лёва с любопытством выглянул наружу.
Окна кабинета мэра выходили на набережную, прямо на фонтан, в центре которого прижимал к груди похожую на поросёнка рыбину рыбак–бурлак. Из пасти рыбы била плотная, с руку ребёнка толщиной струя воды. А на кромке фонтана сидел мужик в голубой рубашке. Рядом с ним стоял раскрытый рюкзак.
Из рюкзака мужик доставал булки и щедро крошил их вокруг себя. Возле него, хлопая крыльями и вздымая с земли тополиный пух, кружили, опускаясь, голуби и прочие более мелкие птицы. Именно множество крыльев и производили тот необычный в городе шум, так заинтересовавший Лёву. Птиц были десятки, если не сотни. А они всё прибывали и прибывали! Хичкок бы порадовался. Если б не умер задолго до того.
