Семён Данилюк - Как умереть легко
Лукинов нахмурился.
— Ты моей интуиции ещё веришь? Так вот, Лёвушка к убийству отца не причастен! На лице Лукинова появилась кислая мина. — Хотя бы день!.. Лукинов безнадёжно вздохнул. — Что ж, — нехотя согласился он. — Впереди выходные. Смоюсь втихаря на фазенду. Хотя, конечно, после наполучаю полной мерой…. Если что, вот мой резервный телефон. На твой звонок отвечу. Заманский неловко улыбнулся. Улыбка эта Лукинову решительно не понравилась. — Имей в виду, если подозреваемый сбежит, меня уволят, — скупо напомнил он. Заманский, подхватив барсетку, заспешил к выходу. — Я на Узловую, — бросил он на ходу. Его нагнал унылый голос Лукинова. — Когда меня вызвездят с работы, приеду к тебе в Израиль, — трудоустроишь евреем.
Заманский с притворной бодростью взметнул кулак.
…Он едва успел отпрыгнуть в сторону. Дверь распахнулась от сильного толчка снаружи. В проёме, тяжело дыша, опиралась на деревянную клюку костистая женщина лет пятидесяти с морщинистым скуластым лицом. Мокрая косынка сползла с головы и едва держалась на плече старенького пальто. Но женщина этого не замечала.
— Кто здесь?… Мне к следователю надо, — низким прерывающимся голосом объявила она. Блуждающим взглядом оглядела обоих мужчин. Определила в Лукинове, сидящем за столом, главного. — Валька, она что, впрямь?..Позвонили, будто в тюрьме…
Следователи переглянулись: нетрудно было догадаться, что перед ними стояла мать Валентины Матюхиной.
— Надо же. А я как раз к вам собирался, — обрадованный Заманский подхватил стул, усадил на него потрясённую женщину.
Та неловко, опираясь на клюку, сползла на сидение: — Так за что?!
Лукинов заглянул в бамаги. — Вы Анна Геннадьевна Матюхина? — уточнил он. — Давай уж: Нюра, — поправила визитёрша. — Всю жизнь в Нюрах прожила, обвыклась. — Ваша дочь арестована за убийство антиквара Зиновия Плескача.
— Как это за убийство?.. — губастый Нюрин рот в поисках глотка воздуха широко раскрылся, глаза налились кровью. — Вы что ж это: если власть, так всё можно? Управы уж нет? У девки дитё больное в доме, без мамки не засыпает, а вы её, безвинную… Списать, что ль, больше не на кого?! Да я по всем прокурорам пройду!..
— Ваша дочь сама призналась в убийстве, — Лукинов положил на стол протокол допроса подозреваемого. Перевернув, отчеркнул пальцем строчки признания.
Нюра непонимающе посмотрела на следователя, прищурившись, склонилась над текстом. Тяжко разогнулась. — Без очков я…Ой, дурища девка! Ой, дурища! — запричитала она. — Головой в омут!.. Или, може, пытали?
Лукинов хладнокровно заверил, что ни пыток, ни насилия не было.
— Тогда чего ж на себя наговорила? Нюра посребла голову. — Валька не убивала, — объявила она решительно. — Это всё наша карельская порода. Можете мне поверить. Лукинов усмехнулся. — Какая ж вам вера, если вы, чтоб дочь выгородить, соврали, будто она ночевала у вас, когда на самом деле она была в Туле? — Так я разе про убийство соврала? Кто ж тогда такое мог подумать?..Это всё из-за пачкуна.
Следователи выжидательно подсели поближе. Нюра заколебалась:
— Вкрутит мне после Валька, что без разрешения…Ну, да не о том нынче страх. Пачкун — это ейный городской хахель. Она ещё раз прервалась. Задумчиво огладила распухшее колено правой, выставленной вперёд ноги. Наконец решилась. Через год после поступления в политехнический университет Валентина забеременела. Как ни настаивала мать, как ни грозила отходить дрыном, имени отца ребёнка дочь не назвала. Объявила только, что тот ни в чем не виноват, вроде, как сама напросилась, и даже забеременела помимо его воли. Поэтому, мол, никаких претензий. Так и родила матерью-одиночкой. А после растила у родителей недоношенного, болезненного сына. При этом денег вечно не хватало, дочь в поисках заработка сбивалась с ног. А таинственный отец — которого Нюра иначе как пачкун не величала, — мало что ни разу не удосужился приехать глянуть на дитё, так и материально не помогал. При этом и с дочерью не порвал. Как у них ныне говорят, — дружат. И, видать, что прилипла к нему накрепко: тот свистнет по телефону — эта всё бросает и бежит. Изредка то с той, то с другой стороны Нюра подступалась к дочери с разговорами об алиментах. Но всякий раз дело оборачивалось криком. Де— не твоего ума, сама всё знаю! Лучше его в мире нет. Будешь лезть, заберу ребёнка, уйду из дома. Отступалась, конечно. Видела, что дочь полностью под влиянием пачкуна. Сначала думала, что такой же бедный студент, как и дочь. Но потом, когда туберкулёз обнаружили и без денег совсем зарез стало, — взяла грех на душу, порылась в тайне от дочери в её записях, нашла бывших подружек по общежитию, повидалась. Они-то пачкуна и обнаружили. Действительно, оказался ихний бывший однокурсник. Только никакой не бедный, а, наоборот, из богатеев. Отец — антиквар.
Заманский помертвел.
— Лев Плескач? — подсказал Лукинов.
Нюра сбилась.
— Отчего Плескач? Плескач — это ж который покойник. Порехин егонная фамилия. Савелий. Они его все Савкой зовут.
— Не путаешь? — Лукинов нахмурился.
— Чай, не поленом ушибленная, — обиделась Нюра.
— Почему на него думаешь? — А тут и думать нечего. Я ж с ним виделась. Пачкун завилял, что вроде как женатый. Но я пригрозила, что если на дитё не поможет, так на весь свет ославлю. Он тут же на попятный, что вроде вот-вот появятся деньги и тогда заплатит. Валька после сильно на меня истерила, — де-как посмела. Но вскоре и впрямь позвонил ей, вызвал в город. Сказал, будто раздобыл деньги на пацана.
— Значит, считаешь, что дочь отравила Плескача по указке Савелия? — подсказал Лукинов.
— С чего это?! — Нюра возмутилась. — Ты как себе это представляешь? Валька, конечно, оглашенная, не без того, — такая уж наша карельская порода. Поленом в сердцах зашибить может. Но чтоб вот так втихую… Говорю же, наговаривает на себя, пачкуна прикрывает. Может, оттого, что денег на ребёнка обещал, а может, из жалости. Присохла к нему, дурища, уж так присохла! А я с дитём, получается, страдай!
Она подобрала губы, требовательно посмотрела на Лукинова.
— Вот что, везите меня к ней. Вам, може, по упрямству не скажет. А я её, профуру, так отхожу, что враз поумнеет.
Она погрозила клюкой. Следователи переглянулись, и, не сговариваясь, согласно кивнули.
16
Но выйти из здания следственного комитета тотчас не удалось.
В вестибюле, у застеклённой входной двери, столпилось несколько чинов в полицейской и прокурорской форме. Они явно что-то пережидали. Нетерпеливый Заманский сначала решил, что на улице хлещет дождь. Но, когда протолкался вперёд, остановился, поражённый. По Фрунзе, разлившись во всю уличную ширину, шествовала молодёжная группа в пять-шесть десятков человек. День выдался ветреный и дождливый. Но большинство шли, по пояс обнажённые, с майками, завязанными на бёдрах, крепко впечатывая в мокрый асфальт микропоры высоких шнурованных ботинок. Впереди шествовало двое накачанных бритоголовых молодцев лет по двадцать пять в кожаных, инкрустированных металлом безрукавках — с татуированными бицепсами. То и дело один из них взметал к небу сжатый кулак, и шедшее следом пятнадцати-семнадцатилетнее пацаньё восторженно, надрывая глотки, стремясь перекричать друг друга, скандировали: «Спа-ар — так — это Я! Спартак — это МЫ! Спартак — это лучшие люди страны!» Вновь взлетал вверх кулак — на этот раз в кожаной перчатке, и те же глотки исступлённо орали: «Россия — для русских!» Упоённые собственной молодой безнаказанной удалью, они с вызовом поглядывали на здание следственного комитета. Многие, различив силуэты в форме, с гоготом поднимали вверх оттопыренный средний палец. Один-двое, подзадоривая друг друга, подбежали к ограде в поисках камней для метания. Но тут из двора напротив вышли трое таджиков в строительных комбинезонах. — Братва! Азики! — раздался захлёбывающийся мальчишеский голос. Посеревшие таджики, развернувшись, бросились в глубь двора. За ними с охотничьим улюлюканьем припустило человек десять. Остальные, по знаку лидеров, продолжили шествие и через минуту скрылись на Тверском проспекте, откуда ещё долго доносились азартные выкрики. Лишь после этого полковники и подполковники спустились с крыльца и, неловко отводя взгляды друг от друга, разошлись по своим делам. — Ишь как! — озадаченная Нюра поскребла затылок. — Похоже, вас самих в оборотку взяли. Заманский усмехнулся, — мудрая женщина точно угадала подоплёку. Снисходительная прокуратура и впрямь приложила руку к появлению дикого воинства. Вожак в кожаных перчатках был скинхедом, убившим Хикмата Усманова.
В следственный изолятор поехали на машине Заманского. По дороге Заманский при Лукинове позвонил Лёвушке. Включив внешнюю связь, спросил, как давно он знаком с Савелием Порехиным и что может о нём рассказать. — Савка, что ли? — удивился вопросу Лёвушка. Но, привыкнув к неожиданным вопросам Заманского, ответить постарался обстоятельно. Учились на одном факультете, но через полтора года Савелий Порехин неожиданно перевёлся в другой ВУЗ. Поговаривали, — что-то связанное с женитьбой. Признаться, о нём не жалели, — редчайший паскудник и жлобина. В устах воспитанного Лёвушки «паскудник» и «жлобина» звучали трёхэтажным матом. — Жлобина — это не перебор? — нарочито — для Лукинова — поднажал Заманский. — Может, преувеличиваешь? — Если только преуменьшаю, — буркнул Лёвушка. — Вы-то его отца знаете. Савке ни в чём отказа не было. А вот скидываемся в общаге на какую-нибудь посиделку, старается увильнуть, чтоб на халяву. Напомнишь, похихикает и — вроде как шутка. В теннис играть начали. Собираемся на корте, Савка приходит без мячей. Стоит ждёт, когда другие вынут. А сам только с Доминиканы прилетел. Это ж поездка от пяти тысяч долларов по минимуму. И на стапятидесятирублёвых мячах экономит. Где что плохо лежит, он тут же подсуетится. Он даже девчонок отбирал поплоше, чтоб без претензий и не тратиться… Знаете, дядя Вить, — спохватившись, оборвал себя Лёвушка. — Похоже, я в сердцах перегнул. Неловко наговаривать на общего знакомого, да ещё за спиной. А хорошего о нём не скажу. Так что, если хотите подробней, однокурсников наших порасспрашивайте, — телефоны я вам дам. Заманский скосился на Лукинова, — тот внимательно слушал. — А тебе известно, — произнес Заманский, стараясь говорить отчетливо, — что Савелий — отец рёбёнка Валентины Матюхиной? На том конце установилось озадаченное молчание. — Не шутите? — выдавил наконец из себя Лёвушка. Понял, что нет. — Такого даже я представить не мог. Она ж на его глазах металась в поисках денег на ребёнка. На его же ребёнка!.. У Лёвушки сбилось дыхание. — И как ты это объясняешь? — нажал Заманский. — Это пусть психиатры объясняют! Понимаете, дядя Вить, есть такая порода, — сто миллионов имеют. И все равно за один удавятся. Так вот это Савка! Последняя фраза получилась снайперски точной. Именно миллион оказался ценой жизни Зиновия Плескача. — А я вам чего говорила, — пачкун и есть, — прокомментировала с заднего сидения Нюра.
