Кармен Посадас - Добрые слуги дьявола
— Привет, Игнасио.
— Здравствуй, красавица, пройди на минутку сюда, в комнату справа. Один момент, я не ждал тебя так рано.
Инес не раз испытывала искушение узнать у женщин, с которыми она вот уже несколько лет разделяла особое расположение Игнасио де Хуана, является ли посещение этой комнатки обязательным подготовительным этапом каждого свидания: может быть, таким образом он выгадывал время для того, чтобы совершить гигиеническое омовение? Потому что, с каким бы опозданием ни являлась Инес на свидание, первыми словами Игнасио де Хуана всегда были неизменные: «Пройди на минутку сюда, в комнату справа. Один момент, я не ждал тебя так рано».
В комнате было уютно, и ждать приходилось недолго, поэтому иногда, и особенно на этот раз, Инес склонялась к мысли, что дело тут вовсе не в омовении: просто эта комната — своего рода тематический мини-парк, служивший для того, чтобы напомнить гостю о том, кто такой хозяин дома. В кабинете была собрана исчерпывающая информация об Игнасио де Хуане в самых различных формах: дипломы, висевшие на стенах как картины, вырезки, фотографии и целая коллекция мелочей, рассказывающих об одном и том же и единственном персонаже. Вынужденная пауза была достаточно продолжительна для того, чтобы внимательный посетитель успел рассмотреть полное собрание сочинений Игнасио де Хуана на всевозможных языках — от сербского до чеченского, не говоря уже о баскском, саамском и берберском. Что до различных изданий на основных языках — французском, английском, немецком, русском, японском, китайском — их просто нельзя было не заметить, поскольку они были выставлены прямо перед носом посетителя, так же как и сопровождавшие их рецензии из местных газет с переводом на испанский язык. Однако, тогда как стены комнаты изобиловали информацией, мебели в ней было немного, всего один стол и три стула. Однако Инес едва успела на них взглянуть, как в дверях на несколько секунд опять возник Игнасио де Хуан, в черных джинсах и лиловой рубашке «поло» с длинным рукавом. «Извини, детка, я тебя слушаю, как дела? А у меня сейчас работы по горло», — проговорил он в трубку телефона и снова исчез, позволив Инес продолжить свои наблюдения. Интерьер кабинета при более внимательном рассмотрении вызвал у нее еще один вопрос: очень хотелось бы спросить у женщин, тоже бывавших здесь, не возникало ли у них настойчивого и странного ощущения, что из этой комнатки несколько минут назад вышел кто-то, оставивший на столе огромное количество корреспонденции. Эта почта была совершенно иного рода, чем получала Инес: ее составляли не счета и рекламные листовки, а письма от людей, от живых существ — красивые конверты с тщательно выбранными марками, с монограммами, а также множество журналов, все еще в целлофане, с фотографией писателя на обложке.
Однако больше всего в этой комнате Инес удивляло предназначение стульев. Как она успела убедиться в очередной раз, все три не стояли пустые в ожидании гостей, а предлагали для ознакомления различные вещи, разложенные на сиденьях. На одном из стульев лежали газеты на хинди, хорватском, нидерландском, польском, предусмотрительно загнутые на тех страницах, где было понятно лишь имя Игнасио. На другом стуле покоились несколько дипломов — вероятно, дожидаясь очереди быть вставленными в рамку. Однако на сей раз Инес больше всего заинтересовал третий стул, где лежал открытый экземпляр самого знаменитого романа Игнасио де Хуана «Глаза Гоголя».
«Чтобы Вы не завидовали «Гарри Поттеру», — говорилось в посвящении, написанном красивым старинным почерком сельской учительницы, — пожалуйста, примите этот плод моей пятилетней работы в знак моего безусловного преклонения перед вашим талантом». «Ну и ну», — удивилась Инес, увидев, что «Глаза Гоголя» — 526 страниц — были переведены на латынь и изданы в красивом кожаном переплете. «Еще одна поклонница», — подумала она, и в ее фотографическом воображении возник образ переводчицы (наверняка сорокалетняя женщина, такая же, как и она сама, одинокая или разведенная, наверное, тощая, с птичьим личиком, тонким носом и скошенным подбородком). В этот момент вошел Игнасио де Хуан.
— Есть же сумасшедшие люди на свете, — заметил он, целуя Инес (как всегда, не в губы), — стану я завидовать этой невежде, написавшей «Гарри Поттера». Очень мне нужно, чтобы меня переводили на мертвые языки, — добавил он, небрежно указав на книгу пальцем, однако по тому, как он положил том, открытый на посвящении, обратно на стул, Инес почувствовала, что подарок вовсе не раздражал его. — Хочешь «Бейлиз»?
13. РАСКАЛЕННЫЙ КАМЕНЬ
Раскаленный камень… Инес не могла удержаться от смеха, но таксист, привыкший ко всякому, даже не обернулся. Он продолжал вести машину, притворяясь равнодушным, но на самом деле внимательно прислушивался, желая определить, что означает этот смех. Пять лет учебы на факультете психологии и два года изучения изящных искусств не прошли даром и превратили его в таксиста-интеллектуала, внимательного наблюдателя, знатока человеческих душ. Женщина попросила отвезти ее на улицу Вентура де ла Вега, дом 7: «Вентура, а не Лопе де Вега, простите за настойчивость, но у меня постоянно проблемы, все путают эти улицы, и в результате я оказываюсь у дома своей матери». Они ехали вниз по бульварам, и таксист слышал, как его пассажирка вздохнула, однако это был не вздох любви или тоски, скорее вздох облегчения человека, только что сбросившего со своих плеч огромный груз. Таксист украдкой посмотрел на пассажирку в зеркало. Проведя столько времени за рулем, он считал себя настоящим экспертом в диагностике сентиментальных переживаний, в особенности ему нравилось наблюдать свежие чувства, еще не переваренные человеком. В зеркало заднего вида он не раз имел возможность наблюдать лица людей, возвращавшихся с любовного свидания, и делать свои заключения о том, как оно закончилось. Естественно, проще всего распознавать счастливых любовников: слово «любовь» написано у них прямо на лицах, как будто они желают всем вокруг объявить о своем счастье. Однако эти лица обычно имеют, с точки зрения таксиста, один серьезный недостаток — глупое выражение со стороны выглядит очень комично. «Счастливые влюбленные готовы обниматься даже с фонарями», — подумал он. Что ж, это их дело, но на него самого они наводили скуку: чужое счастье всегда кажется скучным, если не пошлым. Однако, к счастью для такого знатока, как он, встречаются и другие, более интересные лица, разгадка которых не столь очевидна, но тоже не представляет особых затруднений. Довольно просто, например, распознать по сжатым челюстям томление неразделенной любви и прочитать в пустых глазах сомнение: «Боже мой, неужели всему конец?», так же как в дрожащих губах — подозрение в измене. По теории таксиста, все еще надеявшегося когда-нибудь посвятить себя искусству, или психологии, или тому и другому («не зря же я учился, черт возьми!»), любовь — горе-художник со скудным репертуаром, рисующий одни и те же темные круги под грустными глазами и одинаковый румянец счастья на щеках, что делает старые и молодые лица поразительно похожими друг на друга. Любовь, по его мнению, не стремится даже к оригинальности, как какой-нибудь график или пейзажист, и не старается придумывать отличительные черты для каждого влюбленного, чтобы подчеркнуть его индивидуальность. Нет, она рисует на лицах всех своих жертв одинаковые грустные складки, гримасы и улыбки. Любовь в высшей степени демократична, она приводит всех к одному общему знаменателю, поэтому полные идиоты начинают казаться чуть умнее, умные выглядят непроходимыми глупцами. К такому выводу пришел таксист в результате длительных наблюдений: ничто не ускользало от его глаз, привыкших смотреть назад, все видящих и все видевших — или по крайней мере так он считал до настоящего времени. Что же произошло с этой женщиной?
Выехав на проспект Кастельяна, таксист попытался сделать вывод: из всех лиц, отражающихся в зеркале заднего вида, труднее всего разгадывать те, в которых таится разочарование, — но в таком случае почему она смеется?
На заднем сиденье опять раздался взрыв смеха. Какой любопытный случай… и такси едва не столкнулось с почтовой машиной на улице Веспа. Значит, разочарование вызывает смех, как интересно… ему никогда не приходилось сталкиваться с подобным, и он решил подождать до светофора, чтобы спокойно продолжить свои наблюдения.
Инес, не подозревая об увлечениях шофера, продолжала смеяться. Если бы она не делала этого, возможно, таксист получил бы новый любопытный экземпляр для своей коллекции лиц, который заставил бы его больше ценить художественные способности любви. Потому что, если и верно, что лица всех влюбленных похожи друг на друга, людей, разрушивших ее чары, объединяет лишь одно — смех. Должно быть, уходя, любовь делается более изобретательной, и поэтому для разочарования существуют различные виды смеха в зависимости от того, какова была развязка: смех облегчения, смех стыда, трусливый, смиренный, безумный, плаксивый или просто удивленный — как тот, который таксист слышал сейчас.
