Шарлотта Амстронг - Такой ненадежный мир
Машина дала задний ход и на мгновение застыла как вкопанная. Потом со свистом пронеслась слева, и красные огоньки исчезли вдали.
Солсбери сел за руль. Придется подождать: зеленый свет уже погас. Когда он загорелся снова, Солсбери медленно поехал вперед.
Он терялся в догадках. Больно уж все необычно. К чему теперь выполнять указания? И все-таки свернул куда надо. Нашел эту железную ограду. Прошел вдоль ее бетонного основания до десятой по счету от ворот пики. Никакого послания в указанном месте не было. Поиски оказались безрезультатными.
Плохой это знак или хороший? — он этого не знал. Как и то, справился ли он со своим заданием. Если они все так замыслили с самого начала, тогда их молчание не просто жестоко — оно недоступно человеческому пониманию.
Марте он скажет, что не потерял надежды. А у самого жуткие опасения. Может, с самого начала им принято неверное решение? И с кем это он старался быть таким скрупулезно честным?
На квадратном клочке бумаги было нацарапано карандашом: «В течение восемнадцати часов». Ночью Солсбери еще верили. Кто, спрашивали они друг друга, мог знать, где деньги, кроме самого автора записки? И подбадривали друг друга: «Ну конечно же. Так и должно быть».
Вместе с рассветом просветлялось и у них на душе. В десять утра, в субботу, они даже выпили немного вина, чтобы легче перенести эти предстоящие полдня, самые для них мрачные. Она должна прийти. Должна позвонить...
ГЛАВА XII
Субботний полдень. Малыш Хохенбаум ест зеленый виноград. Бросает по одной ягодке в рот через равные промежутки времени. Босс сидит на роскошном синем стуле, коленки вместе, руки в карманах. Подбородком уперся в ключицу. Малыш знает, что эта поза не предвещает ничего хорошего.
— И что нервничать? — замечает Малыш в промежутке между виноградинами.
Амбиелли, не изменив позы, зловеще вращает глазами.
— Если кто-то сболтнул, я вырву у него язык.
— Эх, босс, — Малыш любовным взглядом окидывает виноградную гроздь, будто на ней растут не ягоды, а доллары. — И зачем вы нервничаете?
— Я никогда не нервничаю. И никогда не стреляю холостыми патронами, — вставил он, поднимая голову. — Взгляни, там ли этот...
Суббота после полудня. Они сидели в большой гостиной, Солсбери, который так и не смог притронуться к ленчу, усердно жевал сандвич, — Марта заставила.
Она вязала. Из-под ее спиц выходило что-то ужасное, бесформенное. Аккуратные плотные ряды с каждым разом разъезжались все дальше, рукав, который, если верить подсчету, должен равномерно увеличиваться, расползался, закручивался, топорщился во все стороны и тряпкой свисал с коралловых спиц. Руки не прекращали своей работы, и она росла как гриб: бесшумно, вкривь и вкось. Края этой шерстяной плоскости были графическим изображением их отчаяния.
— Еще кофе, Чарлз? — обычным голосом спросила она.
— Нет, нет. Очень хороший сандвич. Что там?
— Спроси у Финни, — бодро ответила она. — Я рада, дорогой, что тебе понравилось.
Ни он, ни она так никогда и не узнают, с чем был сандвич.
— Да, — он чуть не подавился куском. — Очень хороший. Может, ты тоже съешь?
— Нет, дорогой. Я уже поела. И еще не проголодалась.
— Чай пить еще рано, — сказал он.
— Конечно, рано.
Когда они замолкли, в комнате сделалось очень тихо.
— Тебе не кажется, что здесь прохладновато?
— Может, затопить камин, Марта?
— О, нет. Спасибо, дорогой, не надо.
— Похоже, весна в нынешнем году поздняя.
— Судя по всему — да.
Их глаза встретились.
«О господи, — думал он, — да тут не выдержит и самое закаленное сердце». Он подсел к ней, тесно прижавшись к ее боку.
— Покажи мне, как это делается, родная.
Ее руки задвигались уверенней.
— Очень просто. Просовываешь спицу вот сюда.
— Ага.
— Потом цепляешь нить, вот так.
— Понимаю.
— И протягиваешь ее вот сюда.
— И это все?
— Не совсем. Понимаешь, это можно сделать и по-другому.
Раздался дверной звонок, насквозь пронзивший их тела и перехвативший их дыхание в едином спазме. Они еще не успели шевельнуться, как к двери поспешил Финни. В комнату влетел Алэн Дюлейн.
Он, словно на барьер с размаху, натолкнулся на их вопрошающие взгляды и замер как вкопанный. И будто каждый из них троих взывал друг к другу: «Ну что, что?»
— Что-нибудь есть? — спросил Алэн.
— Ничего, — откликнулась Марта. — Ничего.
Солсбери увидел, как вязание поползло со спиц, коралловые кончики которых уткнулись в колени, и он понял, что теперь в вязании появится громадная дыра. «Очень скоро и мы вот так располземся», — подумал он.
— Как вы себя чувствуете, миссис Солсбери? — Алэну было жаль ее.
— Алэн, ты ничего не узнал? — обычным голосом спросила она.
«Алэну следует быть осторожным. Он должен понимать, что мы потихоньку выходим из равновесия», — думал Солсбери.
— Мы снова обзвонили все больницы, но безрезультатно. С ней ничего не могло случиться — такая возможность исключена. Я надеялся, вы узнали что-нибудь новое.
Он окинул их укоризненным взглядом.
— И мы надеялись, — выдавила она.
— Может, приляжешь, родная? Что-нибудь примешь?
«Если рухнет она, — думал Солсбери, — со мной случится то же самое. Прямо здесь. Я рухну на ковер».
Она наконец отложила спицы и сказала:
— Четыре часа, Чарлз. Думаю, пора сказать Алэну.
— Да.
— Прошел целый день. Уж слишком много. Здесь что-то не так.
— Да.
— Мне пора сказать? — холодно поинтересовался Алэн.
— С нас потребовали выкуп, Алэн.
— Когда?
— В четверг!
— И вы ничего мне не сказали! — На лице юноши были и обида, и злость. «Так я и подозревал» — казалось, сорвется с его губ. — Где записка?
— Вот она.
Алэн схватил коричневую бумажку.
— А что было с ней?
— Ее шарф.
Марта достала его из своей сумки для вязания.
И тут Солсбери почувствовал облегчение от того, что они рассказали Алэну. Как будто это был новый шаг, новое действие.
— Это ее шарф, — сказал Алэн нахмурив брови.
— Конечно, ее.
— Она ничего не приписала?
— Нет.
«Не надо заострять на этом внимание», — безмолвно умолял Солсбери.
— А тебе не кажется... — Марта выпрямилась, ее голос был чистым и звонким, — тебе не кажется, что на шарфе есть пятно?
Солсбери почувствовал, как по спине ползут мурашки. За все это время она впервые спрашивает об этом. Он был потрясен. Ему не приходило в голову, что его тоже могут щадить.
Алэн взял в руки этот кусочек изящной материи и, не глядя, отбросил его в сторону.
— Ради Бога, сэр, скажите мне, что вы сделали!
— Я сделал в точности как там сказано.
— Вы выходили из дому... вчера вечером? И нашли то место? Вручили деньги?
«Дурак! Старый дурак!» Это не было сказано, но все равно Солсбери это услышал!
— Я не доехал до места. Человек с закрытым лицом забрал деньги с сидения.
— Что?!
— Мы решили, так и было задумано. Я поехал дальше. Нашел это место. Но там ничего не оказалось.
— Абсолютно ничего?
— Абсолютно.
— Так вы хотите сказать, что вас остановили? Обокрали?
— При красном свете, Алэн. Он сам взял. Он знал, что там. Даже назвал мою фамилию.
«Эх ты, старый дурак!» — Солсбери казалось, что он это слышит.
— Как он выглядел?
— Кажется, здоровый парень. Я перепугался. Не смог разглядеть как следует. Лицо было спрятано.
— Куда он пошел?
— К машине. Они свернули за угол.
— И вы за ним не поехали!
— Я слишком поздно сообразил. Я поехал дальше. Понимаешь, я не был уверен. Я ничего не соображал.
— Если бы в вашей машине был спрятан кто-нибудь из профессионалов! Или хотя бы ехал сзади. Если бы только вы поставили в известность меня!
— Я надеялся...
Марта рассматривала свое вязание.
— Я спустила несколько петель, — сказала она. — Послушайте, я спустила...
Солсбери крепко ее обнял.
— Когда это было? — допытывался Алэн. — Уже прошло восемнадцать часов?
— Да.
— Ее нет.
— Нет.
— И она не звонила.
— Нет. Нет.
Отец наблюдал за ним и думал: «Господи, что еще он припоминает? Как ведут себя в подобных случаях?»
— Вы пометили деньги, — безапелляционно сказал Алэн.
— Нет, я... все сделал, как там сказано.
— Чарлз! — воскликнула Марта.
— Все в порядке. Все в порядке, — успокоил он ее.
Алэн расхаживал взад-вперед по комнате. Он был очень расстроен. Однако владел собой и говорил спокойно, даже учтиво.
— Очень жаль, что вы не поставили в известность меня. Если бы только вы посчитали нужным сказать обо всем мне. Вероятно, мы упустили прекрасную возможность. Профессионалы знают, как в таком случае поступить.
— Сделанного не переделаешь, — с горечью вырвалось у Солсбери.
