Татьяна Устинова - Первое правило королевы
— Вот именно, — согласилась она.
Налила ему кофе в наперсточную чашку, пододвинула пепельницу и вернула турку на огонь.
Он покосился на чашку.
Аристократка, должно быть. Вон какие чашки, кольца, руки.
Стоп, приказал он себе. Вот про руки думать никак нельзя.
— Инна Васильна, вы… напрасно все время пытаетесь выставить меня дураком, — объявил он неожиданно.
— Я?! — поразилась Инна Васильна. — Вас?! Дураком?!
Тут он засмеялся, не выдержал. И она улыбнулась. Сверкнули зубы, и глаза чуть-чуть оттаяли.
Почему он решил, что сможет «чисто по-дружески» с ней объясниться, расставить все по местам, чтобы при случае не вляпаться в неудобное положение?
Или вовсе не объясняться он хотел, а просто ее… увидеть?
После того как на кладбище она прошла в полуметре от него — очень грустная, словно тот, кого хоронили, и впрямь был ей близким человеком, — Ястребов только и делал, что думал о ней, хоть это было неправильно. У него было о чем подумать и без нее, а мысли все время сворачивали… к ней.
Вот он и приперся — следом за мыслями.
И никак не мог поверить — неужели именно с ней он провел ночь?! Как это вышло тогда, если сейчас он до смерти ее боится?! Так боится, что думать связно не может и позабыл, зачем пришел?!
Тогда он точно ее не боялся.
Он хотел ее, жалел и пытался утешить.
Утешение, надо сказать, было своеобразное.
— Я хотел вам сказать… чтобы вы не удивлялись, когда увидите меня в Белоярске.
— Я уже удивилась, когда увидела вас по телевизору. А как вы сумели перекупить «БелУголь» так, что про это никто не знал?
— Никто? — переспросил он. Зыбкое болото, по которому он бродил, неожиданно превратилось в привычную и знакомую твердую землю, на которой он всегда стоял обеими ногами.
— Я имею в виду прессу.
— Пресса получает столько, сколько должна получить, не больше и не меньше. Не мне вам объяснять.
— Да, — согласилась она, — но все-таки странно, что вас никто не сдал.
— Меня просто так сдать трудно, — признался он. — Я… страхуюсь хорошо. А вы у Якушева в команде останетесь?
Инна замерла. Вопрос был опасен и странен.
— Я пока по-прежнему начальник управления информации, — сказала она. — Сергей Ильич до выборов будет исполнять обязанности губернатора, и администрация будет работать…
— Да я не об администрации спрашиваю, — перебил ее Ястребов, — я спрашиваю у вас. Вы станете работать на Якушева?
Отвечать нельзя.
Она не знает, что именно завтра ей предложит бывший первый зам, а нынешний и.о. губернатора. Она не знает истинных намерений человека, который сидит сейчас посреди ее кухни. Она не знает расстановки сил — кроме того что сегодня рядом с ним все время был «самый-самый» вице-премьер, а это дорогого стоит.
Зато она знает, что убита губернаторская вдова. Почти у нее на глазах.
С таким «знанием» она не то что не может принимать никаких предложений, но даже не может поручиться за собственную жизнь.
— А… почему вас интересует моя работа? — спросила она осторожно, и он заметил ее осторожность.
— Если вы станете играть в команде Якушева, значит — против меня. А все знают, что вы опасный противник.
— Я противник совсем не вашего уровня, — ответила Инна и улыбнулась застенчивой улыбкой студентки, выпрашивающей четверку вместо трояка. — Что вы, Александр Петрович!
И тут он спросил — совершенно неожиданно для себя:
— То есть на меня вы работать не хотите?
Инна взглянула на него с изумлением:
— Это предложение?
Он и сам понятия не имел, предложение это или так, «небольшая проверка», как любил говорить старик Мюллер.
— Да. Предложение.
Она подумала немного.
— Я не знаю, что ответить. Вряд ли мы с вами сможем работать в одной команде.
Итак, проверка показала, что… А что, собственно, она показала?!
— Из-за того, что мы с вами… в Москве… да?
Из-за того, что я тебя совсем не понимаю, чуть было не ответила Инна. Из-за того, что я тебя боюсь, хотя у меня есть чудное правило, согласно которому я никогда никого и ничего не боюсь. Из-за того, что я помню тебя совсем другим и это не дает мне покоя. Из-за того, что я занималась с тобой любовью так, как не занималась уже много лет. Из-за того, что мне изменяет мое всегдашнее чувство опасности.
Из-за того, что я хочу все повторить.
Повторить и понять, в чем дело — в тебе или во мне самой. А может, в бывшем муже, который так старался убедить меня в том, что я ни на что не гожусь, и я уже почти поверила в это, и, когда появился ты, все оказалось… совсем по-другому! Щекам стало жарко.
— Александр Петрович, у нас с вами какой-то странный разговор.
Александр Петрович и сам был не рад, что затеял такой странный разговор.
— Я не хотел бы, чтобы вы играли против меня, — пробормотал он, — а по-другому… не получается.
— Не получается, — согласилась Инна. Они помолчали.
Из крана капала в чашку вода — кап, кап… Ветер с Енисея налетал на стены, как будто хотел унести дом к Северному полюсу.
Наверное, очень одинокое и печальное место — этот самый Северный полюс.
— Ну ладно, — сказал он, злясь на себя все сильнее. — Спасибо за кофе.
— Пожалуйста.
— И помоги вам бог. Воевать против меня трудно.
— Александр Петрович, я не собираюсь против вас воевать.
— Да какое имеет значение, собираетесь или нет! Все равно придется. Или мы по одну сторону линии фронта, или по разные. Никаких других вариантов нет.
Она сама прекрасно знала, что нет, но с фронтом дело обстояло не слишком понятно.
За сегодняшний день столько всего случилось — словно бы открылся еще один фронт, ее личный, но как на нем воевать, она не знала. И еще не знала — с кем.
— С вашего разрешения я пойду.
Она кивнула и следом за ним вышла в холл, где кошка Джина уже пристроилась спать на его куртке. Тоника по-прежнему не было видно.
Ястребов посмотрел на Джину — она, ясное дело, крепко и безмятежно спала, — а потом перевел взгляд на Инну.
Инна пожала плечами. Кошки были частью ее жизни, а Ястребов Александр Петрович не был.
— Брысь, — не слишком уверенно велел Ястребов Джине. — Уходи.
Джина вздохнула легко, как истинная леди, и повалилась на бок, томно раскидав лапы.
Ну? Теперь-то ты понимаешь, с кем имеешь дело? Ястребов потянул куртку. Джина не шевельнулась.
— Что я должен делать?
— Вы должны действовать решительно, — посоветовала Инна, подхватила Джину и переложила. — Хватайте.
Ястребов проворно схватил куртку и надел. Джина спрыгнула с кресла. Вид у нее был недовольно-брезгливый.
— А там у вас что? — кивок в сторону кабинета. — Ремонт?
Инна оглянулась, увидела газетное поле от стены до стены и вдруг так струхнула, что опять повлажнели руки.
— Ничего, — пробормотала она, кинулась и закрыла раздвижные двери, — мне надо было бумаги посмотреть.
— На полу?!
— Мне так удобней, — холодно сказала она, — когда бумаг много.
— Вы разгадываете кроссворды?
— Ну конечно, — согласилась Инна, — что мне еще делать!
Он спрашивал просто так, оттягивая момент расставания.
Почему-то он был совершенно уверен, что больше с ней не увидится. То есть увидится, конечно, — во время телевизионных дебатов, куда она приедет с Якушевым, торжественного открытия моста, закладки городского парка или чего-то в этом роде. Он со своей свитой, она с чужой. Вернее, в чужой. И легче заставить все сибирские реки впадать в Лимпопо, Тигр или Евфрат, чем объединить их, принадлежавших к разным группировкам, — так уж устроено то, что называется политическими играми.
Впрочем, наверное, было бы еще хуже, если бы она согласилась на него работать. Он плохо себе представлял, как сможет вынести ее присутствие рядом с собой.
— Кстати, — вдруг спросил он, — вы не знаете, что случилось с Мухиным?
Она посмотрела ему в лицо ледяными голубыми глазами.
— Он застрелился ночью в своем кабинете.
— Нет, — мягко сказал он, — вы не знаете, кто его убил? Никаких слухов до вас не доходило?
— Почему именно до меня?
— Потому что именно вы знаете всех журналистов.
— При чем тут журналисты?
— При том, что журналисты всегда знают все.
— Может быть, журналисты и в курсе дела, а я ничего такого не знаю, Александр Петрович.
— Очень жаль, Инна Васильевна.
— Мне тоже очень жаль.
Вот тут, на том, что ей «очень жаль», он взял ее за локти, притянул к себе и поцеловал — не зря же он выдержал всю эту бессмыслицу, черт побери!
Ледяная корка словно лопнула, осыпалась колкими брызгами, и там, куда они попали, кожа зажглась и сильно натянулась. Удивительные глаза оказались совсем рядом, и вовсе не было в них снежной енисейской равнины, а только жаркое июльское небо.
