Ольга Тарасевич - Чеченский угол
Хлипкий мужичок мигом слетел с подоконника, сдернутый крепкой рукой Салмана. Командир набросил на него бронежилет, сунул в дрожащие руки разряженный автомат.
– Пригони грузовик. Будешь бежать – стреляю, – предупредил он.
Пошатываясь, заложник несмело пошел к выходу, надежда распрямила поникшие плечи, страх липкой рубашкой клеился к позвоночнику.
Автомобиль тронулся с места, потом резко дернулся, заглох. Дверца кабины со стороны водителя распахнулась, мужик закричал:
– Только не стреляйте, Христом-Богом молю! Я никогда не водил грузовики!
Кое-как он завел двигатель, доехал до входа, колесом зацепив клумбу с цветами.
– Теперь вы меня отпустите, да? Отпустите? – повторял он, норовя поцеловать сжимающие оружие руки бойцов.
– В Чечню с нами поедешь. Там хорошо, – равнодушно заметил Салман, отшвыривая его с дороги. – Ибрагим, Ахмет, проверьте машины!
Когда все было готово к отъезду и поредевшее войско, окруженное плотным кольцом голосящих баб, разместилось в грузовиках, Салман прокричал в громкоговоритель:
– Счастливо оставаться! До новых встреч, как говорится!
Всю дорогу до Чечни над грузовиками кружили «вертушки». Но блокпосты, безлюдные, опустевшие, колонна проскакивала на ходу. Лишь только когда грузовики запетляли по узкой дороге родных гор, въехали в спасительную зеленку и замерли, растекаясь улепетывавшими заложниками, с неба полился шквал свинца.
Перекинув через плечо раненого бойца, Салман нырнул в пещеру. Она вывела отряд на другую сторону горного склона. Людские крики и шум погони стихли. Не торопясь, бойцы потянулись в направлении лагеря. Горы всегда были с ними заодно…
Все это могло исчезнуть. Раствориться в темноте, растаять чистым горным воздухом, сгореть во взрывающем мозг солнце.
Салман окидывал безумным взором лагерь, не мог насмотреться на разливающую суп Айзу, тискал морщившегося от боли Вахида, постанывавшего:
– Командир, плечо!
Все это осталось. Но восемь бойцов – один скончался от ран в дороге – исчезло, только их неподвижные тела, выложенные в ряд, укутаны ночным полумраком.
Командир схватил автомат и разрядил в ночь оставшиеся патроны. Из его горла вырвался звериный крик – боли, страха, ярости…
Отбросив оружие, он опустился на землю у костра, обхватил руками колени.
Вахид мягко тронул его за плечо.
– Салман, я виноват. Раппани… – он сглотнул подступивший к горлу комок. – Раппани остался в Грозном. Я не смог его вынести.
– Понятно. А что с генералом?
– Салман, его убили. Но это не мы. Не знаю, кто.
– Мир не без добрых людей, – сказал командир, мысленно отмечая, что произносит эту фразу уже второй раз за последний, нескончаемо длинный день…
* * *Обрушившаяся на Кавказ ночь содрогалась от боли.
…В машине с бойцами СОБРа, мчавшейся в госпиталь Ханкалы, на полу кузова, прикрытый простыней, подскакивал на ухабах мертвый Темыч.
Его голова покоилась на коленях зареванной Лики Вронской.
– А я, скотина, еще ерничал, чтобы Артем помылся, – тихо скулил Док, сжимая чемоданчик с лекарствами, бесполезными, уже ненужными.
– Главное, чтобы в Ханкале холодильник работал. Когда его в Москву-то повезем? – тихо поинтересовался Виктор.
Дмитрий Павлов собирался ответить, что потом, после окончания командировки – и не смог. Слова застревали в горле. Но так лучше. Пусть еще какое-то время родные Темыча ни о чем не знают. Когда знаешь – больно все: думать, сидеть, дышать.
…Затерянный в горах лагерь кружился в поминальном зикре. Синхронные движения, вытекающая резкими фразами боль, и просто дыхание – глубокое, всеобъемлющее.
«Мои мальчики, – подумал Салман Ильясов, в изнеможении рухнув на землю. – Вы погибли за правое дело. Аллах встретил вас в раю…»
… Телефоны в здании Местного оперативного штаба звонили не умолкая.
Московское начальство негодовало: как можно было допустить диверсионную вылазку боевиков, почему не удалось предотвратить смерть двух лучших – покойники всегда становятся лучшими – двух лучших генералов?! Почему на завершающей стадии контртеррористической операции боевики уходят безнаказанными?!
Журналистов интересовали подробности: сколько убито заложников, каковы потери среди чеченских бандитов.
Комитеты по правам человека волновались исключительно по поводу судьбы «повстанцев».
Поэтому, получив порцию впендюринга из Москвы, к телефонам в Ханкале, как правило, не подходили, и они плакали – заливались вопросами, ответов на которые не существовало. Во всяком случае – однозначных ответов.
…И только один человек в этой истекающей горем ночи пребывал в прекрасном расположении духа. Узнав, что генерал Сергей Соловьев скончался в больнице, он улыбнулся. Такая же улыбка мелькала на его лице раньше, когда не стало Александра Волкова.
Глава 4
Острых коготков не жаль. Ногти – глупость-то какая, неужели когда-то все это было: салон, маникюрные щипчики, несколько полупрозрачных слоев лака?
Теперь – не понять. Сейчас ногти мешают держать ручку, они – помеха привыкшей к клавиатуре руке исписывать страницы блокнота.
Писать надо. Иначе…
Лика закусила губу, контуры пустой комнаты детского садика стали нечеткими. Слезы зарядили навсегда. Они пытаются смыть из памяти изрезанного очередями Темыча, длинные ряды развороченных тел заложников. Но это несмываемо, это не забыть. Никогда. С этой точки зрения мертвым проще, чем живым: они уже отмучались. Хотя от щипающих горячих слез ненадолго становится легче. Еще легче – Лика интуитивно понимает – в мирке газетных строчек, уносящих автора чуть в сторону, над событиями. Абстрагироваться и забыться. Нет компьютера, нет информации – но Вронская все равно распахивает блокнот, стискивает ручку, ощущая постоянный, как первородный грех, трепет перед чистым листом, в который вот-вот нарежутся строками мысли.
Расправившись с длинными ногтями, девушка вновь склонилась над записями.
« 12 июня, в День независимости России, в Чечне был запланирован ряд мероприятий, цель которых – показать своей стране и всему миру: чеченская война закончена.
Не получилось. Не вышло. Не смогли.
Во время торжественного митинга прямо на сцене, прорвавшись сквозь кольцо многочисленной охраны, шальная пуля унесла жизнь командующего Местным оперативным штабом генерал-майора Александра Волкова.
В тот самый момент, когда умирал говоривший о мире на чеченской земле генерал, вооруженная банда боевиков захватила больницу на территории Дагестана. Во время штурма погибло 5 сотрудников спецподразделений, 2 в тяжелом состоянии доставлены в больницу. Убит руководитель операции генерал Сергей Соловьев. Количество жертв среди заложников превышает 30 человек. И это море крови свидетельствует: война в Чечне продолжается. Не суть важно, какой терминологией пользуются военные. На сегодня мы не можем обеспечить безопасность наших граждан. Они гибнут. А это значит: идет война …»
Перечитав написанное, Лика нахмурилась. В тексте не хватает конкретики. Отчасти это обусловлено объективными причинами: нельзя ссылаться на сотрудников СОБРа, иначе у Павлова, тайком привезшего ее в Чечню, возникнут проблемы.
Есть и элементы этики. Волею случая представилась возможность оказаться на месте происшествия, и вблизи смерть, глупая и беспощадная, так отвратительно жестока, что описывать ее детали попросту нельзя. Нельзя показывать читателям развороченные черепа и вывалившиеся в пыль сизые кишки. Это кирпичом по их психике. И неуважение к мертвым. А с другой стороны – хлипкая страусиная мораль. Сначала люди придумывают оружие, которое не просто убивает. Оно создается для того, чтобы сделать смерть особенно болезненной, мучительнее не бывает. А потом – голову в песок. Не видеть, не слышать, не читать. Знать не хотим. Этика.
«Однако все же кое-что для улучшения статьи сделать можно. Видимо, по факту случившегося возбуждены уголовные дела, в таких случаях всегда создаются комиссии по расследованию обстоятельств произошедшего. Значит, нужно разыскать занимающихся этими вопросами следователей или иных должностных лиц и взять у них комментарий», – решила Лика, откладывая черновик.
В столовой на месте, где сидел Темыч, стоит граненая стограммовая рюмка, до краев наполненная водкой и прикрытая сверху ломтем черного хлеба.
Чистивший картошку Дрон, сгорбившись, повернулся к ней спиной. Острый нож скользит по черной шкурке, кожура свивается в спираль, потом неуловимое движение, не глядя, автоматически – и желтоватый шар плюхается в кастрюлю.
Лика отыскала на столе нож, опустилась на корточки перед ведром с очистками.
