Наталья Александрова - Зеркало Лукреции Борджиа
– Ты ведь про Любу Стриженкову спрашивала, – проговорила нянька, прикрыв за ней дверь.
Оказавшись вблизи от няньки, Людмила почувствовала, что от нее ощутимо пахнет спиртным.
– Ну, допустим, – уклончиво ответила она, жалея, что поддалась минутному порыву.
Нянька вдруг пригорюнилась, громко шмыгнула носом и жалостно проговорила:
– Жалко Любочку… Вот так живешь, живешь, ничего себе плохого не думаешь, и вдруг – раз! – и нету тебя… а главное, и живешь-то в бедности, каждую копейку считаешь, кусок лишний позволить себе не можешь… вот я, к примеру, такие гроши получаю, что и сказать-то неприлично! Горбатишься тут день и ночь…
Людмила поняла намек и протянула няньке купюру. Та жадно блеснула глазами, мгновенно спрятала деньги в карман и заговорила, таинственно понизив голос:
– Тут, значит, приходила к Любе одна, вроде тебя, симпатичная, одета тоже хорошо, прямо как ты, только черненькая, дня за три до того, как Люба померла…
– Черненькая такая? – заинтересованно переспросила Людмила. – С длинными волосами?
– Зачем с длинными, – возразила нянька, – короткая такая стрижка, под мальчика. Вот ты скажи, девонька, зачем вы себя уродуете? Вот зачем вы себе этот, как его… миникюр отращиваете? Какая в нем красота? Особенно еще в такой несуразный цвет покрасите, что прости господи! У кого красный, у кого вовсе коричневый… получаются руки, прости господи, как у покойницы!..
– Что, у той брюнетки, что сюда приходила, был коричневый маникюр? – догадалась Людмила.
– У какой такой брунетки? Не знаю ни про какую брунетку! Отродясь никаких брунеток не видела, я и слова-то такого не знаю! Я не так отцом-матерью воспитана! А вот у той черненькой, что тогда приходила, точно, миникюр коричневый был!
Теперь всякие сомнения у Людмилы отпали: с лаборанткой Стриженковой за три дня до ее гибели встречалась Юлия Борисовна, которая вскоре тоже была убита.
Нянька тем временем продолжала:
– Пришла она, вот как ты сегодня, и спросила Любу. Ну, мне что, мне не трудно. Вызвала я ее в коридор, шептались они, я уж не знаю, о чем. Тихо так говорили, я ни слова не разобрала, только Люба той черненькой бумажки какие-то дала, а та ей – деньги… деньги-то, девонька, они всем нужны! – Старуха выразительно вздохнула.
– И что – это все? – Людмила неодобрительно взглянула на няньку. – Негусто!
– А я что? – забормотала та. – Я уж стара стала, слышу плохо. И хотела послушать, о чем они говорили, да не смогла. Вот когда те двое к ней пришли, там я поближе была, так кое-что разобрала, а тот раз не расслышала…
– Какие двое? – переспросила Людмила. – Вы мне про них ничего не говорили, только про брюнетку!
– Не говорила? Правильно, не говорила! – Нянька снова шмыгнула носом. – Так за то мне отдельно причитается! У нас теперь не этот… не социализм, даром ничего не делается! Даром, девонька, только кошки родятся, да и то не каждый раз!
– Ну, совесть-то надо иметь! – Людмила попыталась пристыдить старуху. – Я ведь вам уже заплатила…
– Совесть? – Нянька надулась. – Теперь не прежние порядки, совесть теперь не положена, теперь все только за наличные! А что ты мне заплатила, девонька, так это уже дело прошлое. Люба, покойница, тоже – и с той черненькой деньги взяла, и с тех двоих, что после пришли… но если тебе, девонька, про них не интересно – так ты иди, а то у меня еще много работы, полы мыть, туалеты опять же… работа у меня вредная, тяжелая, а платят гроши…
– Да интересно мне, интересно! Очень интересно! – Людмила достала еще одну купюру, но на этот раз не отдала ее няньке, а только помахала перед ее носом.
Нянька потянулась за купюрой, но Людмила спрятала ее за спину и проговорила:
– Э, нет! Сперва расскажи мне, что знаешь, а потом уж я погляжу, стоит ли это денег! А то я тебя знаю, деньги возьмешь, а сама опять какую-нибудь ерунду расскажешь!
Она сама удивилась – как ловко у нее получилось. Вроде бы никогда раньше не приходилось бывать в такой ситуации, и людей таких, как эта нянька, никогда она не видела. Брат называл это хождением в народ и говорил, что Людмиле нечего там делать. И никогда не придется с такими людьми общаться. А вот пришлось же… Но она представляла на своем месте Веру и поступала и говорила как она. Помогает же!
– Почему ерунду? – забормотала нянька. – У меня такого нет порядка, чтобы ерунду! Ну, вот какой нынче народ пошел бессовестный, так и норовят бедного человека обмануть!
Людмила не вступала с ней в пререкания, а только заманчиво шуршала купюрой. И старуха не выдержала:
– Ну ладно, слушай… только, значит, та черненькая ушла, приходит один наш доктор, Юрий Иваныч с интенсивного отделения, и с ним еще один, на кота похожий…
– На кота? – удивленно переспросила старуху Людмила. – Как это – на кота?
– Да вот такой весь из себя – голос мягкий, как будто мурлычет, волос богатый, только седой, и смотрит так ласково, а только кажется, сейчас когти выпустит да как цапнет…
«Это Леопольд Давидович! – догадалась Людмила. – Точно, это он! Мне и самой казалось, что он похож на большого кота!»
– Да ты слушаешь ли, девонька? – обиженно проговорила нянька. – Если тебе не интересно…
– Интересно, интересно! – заверила ее Людмила. – Продолжайте, я слушаю!
– Вот, значит, пришли они. Юрий Иваныч мне велел Любу найти. Я ее в коридор позвала, а сама тут поблизости пол мою. За меня же мою работу никто не сделает, верно? Они-то меня не замечают, известное дело: кто на няньку или на уборщицу обращает внимание!
Нянька вздохнула, грустно взглянула на купюру в руке Людмилы и продолжила:
– Вышла к ним Люба, спрашивает: чего надо. А Юрий Иваныч что-то ей так тихо сказал… я уж как прислушивалась, а не разобрала. Только кивнул на этого, который на кота похож. Тут уж он с нашей Любой заговорил. Опять же я сперва слов не разобрала, только слышно – мур-мур, мур-мур, прямо как кот на печке! Только слышу по голосу, что он уговаривает Любу, а потом пугать начал… тут уж он погромче заговорил, я кое-что и расслышала. У тебя же, говорит, у первой неприятности будут… и еще что-то про анализы. А она сперва вроде не соглашалась, а потом кивнула, к себе в комнату сбегала и принесла им какие-то бумажки, как той, черненькой. Они бумажки взяли, а ей денег дали…
Нянька тяжело вздохнула и завела прежнюю песню:
– Вот ведь нет на свете никакой справедливости! Почему одним за каждую бумажку большие деньги платят, а я тут целый день спину ломаю, а мне гроши…
– Ладно, держи! – Людмила отдала няньке обещанную купюру и строго спросила: – Это все? Больше ты ничего не видела и не слышала?
– Вот как есть все! – Нянька сделала честные глаза, хотела даже перекреститься, но передумала. – Ну, вот, разве что, знаю я, что доктор наш, Юрий Иваныч, с Лизаветой в бельевой каждый вторник уединяется, так это тебе, наверное, не интересно…
– Нисколько не интересно, – подтвердила Людмила.
– А тогда больше ничего не знаю! – Нянька взялась за швабру. – Так что иди, девонька, своей дорогой, а мне еще тут работать и работать! За меня ведь никто не сделает…
Людмила покинула лабораторию, обдумывая то, что ей удалось узнать от словоохотливой няньки.
А удалось ей узнать интересные вещи.
Вскоре после смерти Антона в клиническую лабораторию больницы приходила Юлия Борисовна. Она заплатила Любе Стриженковой, и предприимчивая лаборантка отдала ей какие-то бумажки. Какие – нетрудно догадаться: те самые результаты анализов, которые Людмила нашла в квартире Юлии.
Почти сразу после ухода Юлии сюда же, в лабораторию, в сопровождении местного врача пришел Леопольд Давидович. Он снова вызвал лаборантку Стриженкову и долго с ней о чем-то разговаривал, чередуя уговоры и угрозы. О чем – нетрудно догадаться: он тоже хотел получить результаты анализов. И Люба недолго сопротивлялась: она решила продать один и тот же товар дважды и отдала Леопольду копии бланков…
Правда, такая ловкость стоила ей жизни: через три дня после этих событий Люба попала под машину. И вряд ли это был несчастный случай – это было убийство. Круги по воде пошли от Юлии – она, убедившись, что ее любовника отравили, пыталась расследовать его смерть. И была неосторожна, прокололась где-то. За это ее убили, а потом и предприимчивую лаборантку, поскольку понятия не имели, сколько копий анализов она сделала. А вдруг еще кому-нибудь их продаст? А так – нет человека, нет проблемы.
Из всего этого Людмила сделала два важных вывода: во-первых, ее мужа Антона действительно отравили, и во-вторых – Леопольд Давидович, добродушный и заботливый семейный врач, имеет к этому самое непосредственное отношение.
Она вспомнила его вкрадчивый, бархатный голос, его мягкие, сильные руки – и по-настоящему испугалась. Что же получается – это заговор? И замешан в этом Леопольд и этот здешний доктор, как его… Юрий Иваныч, про которого говорила нянька.
