Галина Куликова - Французская вдова
– О нет!
– Да, да! Умри и будь навеки проклята!
Блестящее лезвие взметнулось вверх и тут же стремительно опустилось. Хрупкая фигурка в серебристой тунике пошатнулась и с долгим стоном, больше похожим на тихий плач, медленно опустилась на колени. Вновь изящные руки протянулись вперед, но уже не к убийце, который, ужаснувшись содеянному, отшатнулся. Эти волшебные, словно изваянные великим скульптором руки тянулись к чему-то несуетному, вечному. Туда же был устремлен угасающий взор мерцающих, фантастически красивых глаз.
– Я чиста, и ухожу спокойно, – прозвучал в полной тишине звенящий, как натянутая струна, голос. – Не страшно умирать, когда умираешь за любовь…
Медленно-медленно, плавно покачиваясь, вверх устремилось белое облачко – светлая душа, отделившаяся от тела и навсегда уходящая из мира жестоких страстей.
В ту же минуту, словно мистический аккомпанемент разыгравшейся драме, сверкнула молния и послышались раскаты грома. А грохот сотен ладоней многократно усилил этот великолепный визуально-шумовой эффект.
– Петька, лом тебе в ухо, – донесся сквозь неутихающие овации злобный шепот помощника режиссера. – Сколько тебе говорили – душу Клавкину выпускать ровно через тридцать секунд, а ты опять варежку разинул. Убью!
Возницын нервно дернулся и открыл глаза. Несколько секунд он ошалело смотрел по сторонам, пытаясь определить, наступило утро или еще ночь на дворе. За незашторенным окном наблюдалась непроглядная серая хмарь. Приподнявшись, взглянул на часы – утро, половина девятого. Почему же темно как зимой? Вроде лето… Или не лето? С годами память стала подшучивать над Петром Валерьяновичем. Странное дело – он отлично помнил людей, которых встречал за свою долгую жизнь, бытовые детали, места, где пришлось побывать. А в каких-то элементарных вещах, как сейчас, вдруг начинал путаться. Пришлось подниматься с кровати, идти выяснять, что происходит. Оказалось – все-таки лето, однако на небе сплошные черно-серые тучи, обильно исходящие дождем.
Завершив нехитрую процедуру утреннего туалета, Возницын поплелся на кухню. Его традиционным завтраком была лишь чашка кофе с двумя столовыми ложками сгущенного молока. Сгущенку Петр Валерьянович полюбил еще во время войны и до сих пор предпочитал всем иным, самым изысканным сладостям.
Прежде он с удовольствием просматривал за завтраком газету, но эта привычка исчезла вместе с теми газетами, которые он читал.
Глядя на стекающие по стеклу струйки дождя, Возницын размышлял о своей одинокой, тоскливой и, по-видимому, никому не нужной жизни. Жены нет, детей и внуков тоже нет. Родственники все умерли, друзей-приятелей не осталось. Собак, кошек и птиц не держал из-за частых и длительных гастролей. Роковых привычек – алкоголь, табак, наркотики – не приобрел. Если и выпивал, то лишь изредка по случаю и всегда в меру. Не пил даже пива. Хобби тоже не пленили душу Петра Валерьяновича. Марки, монеты, спичечные этикетки – все проскочило мимо, не оставив сильного впечатления или даже легкой привязанности.
Ладно, хрен с ними, с этими хобби. Но ведь жену, какую-никакую, он мог себе позволить! Хоть бы и из чисто практических соображений – приготовить, убрать, постирать, погладить, в магазин сходить. Да вот и сейчас было бы с кем словом перекинуться. А то пока до работы доедешь… Да и там особо не пообщаешься – старики, оставшиеся в театре, ему не по душе. А молодые либо насмешничают, либо дерзят. Действительно, кому интересен старик, которого не увольняют только из жалости? И вообще там своя компания – шуры-муры, сплетни, интриги. А на него – ноль внимания. Хотя он мог бы рассказать им такое, чего они никогда не почерпнут из своего Интернета. Если бы они знали…
Возницын часто задавал себе вопрос – почему так получилось, отчего так непонятно построилась жизнь? Причем ответ на этот вопрос существовал – ясный, четкий, категоричный. И оттого что Петр Валерьянович знал этот ответ, который сам же и сформулировал десятилетия назад, такая жизнь не была ему в тягость. Разве может быть в тягость то, чем судьба наградила (или наказала?) его – Чувство и Сокровище. Именно так, с большой буквы.
Привалившись спиной к стене, он привычно закрыл глаза – так легче думалось. Вдруг припомнился сегодняшний сон, и Петр Валерьянович слегка улыбнулся. Надо же, какие всплывают образы, словно по заказу.
Начало службы в театре – ведь словно вчера было…
* * *Все началось с небольшого, набранного петитом объявления на последней странице газеты «Рабочая Москва»:
«Театр революционного искусства РИСК купит у граждан следующие предметы мужского и женского туалета и реквизита 1890–1917: костюмы, пальто, платья вечерние и украшения к ним, обувь всевозможная (гетры, гамаши, краги и т. д.), головные уборы, трости, чемоданы, часы старинные, очки, очешники. Обращаться ежедневно, кроме субботы и воскресенья, с 10 до 16 час. по тел. АГ-3 – 90–13».
Семнадцатилетний Петька Возницын подобрал газету на лавочке Сретенского бульвара, где он слонялся, размышляя, как жить дальше. Отец умер, мать с утра до ночи работала, ей было не до сына. Школа, ремесленное училище и непродолжительная работа на заводе глубокого следа в его душе не оставили. Призыву в армию Возницын не подлежал – в детстве случайно обморозил ноги, ему ампутировали два пальца, а с таким изъяном на службу не брали. Чем заняться, какую дорогу выбрать, он не знал. Жить заурядной серенькой жизнью ему не хотелось. А хотелось чего-то необычного, яркого, веселого. Но где ее взять, такую жизнь?
Он связался было с дворовой шпаной, но криминальные уличные подвиги тоже не вдохновили его. Петька был не то чтобы трусоват, но опаслив. Понимал, что если не подфартит, он окажется в тюрьме. И тогда прощай мечта о роскошной жизни. Жить на материнскую зарплату было тяжело, и он подрабатывал грузчиком. При случае мог стянуть что-либо полезное и потом продать на толкучке.
От нечего делать «Рабочая Москва» была прочитана от корки до корки. И если бы Петьке тогда сказали, что валявшаяся на лавочке вчерашняя газета и напечатанное там объявление определят всю его дальнейшую судьбу, он рассмеялся бы прямо в лицо такому человеку. Или даже плюнул в него.
Его прежние сомнительные дружки часто собирались в подвале здоровенного старого дома – выпить, поиграть в карты, потрепаться. Бывало, сюда приносили украденное, и тогда в подвал являлись люди с хитрыми бегающими глазками – настоящие барыги, представители большого криминального мира.
Один из местных парней рассказывал, что до революции дом был доходным, квартиры здесь сдавались в аренду. С этим парнем, Серегой, Петька сдружился. И однажды тот в порыве пьяной откровенности рассказал приятелю о тайнике, который он обнаружил, когда еще учился в школе. В одном из подвальных закутков была сделана фальшивая кирпичная стенка, а за ней – целая комната, набитая всяким старинным барахлом. Вывалившийся случайно кирпич Серега вставил обратно и замазал глиной. Больше он туда не заглядывал – боялся, что в схроне живет дух хозяина вещей.
На днях Петька случайно забрел в знакомый район и решил навестить Серегу, с которым он уже сто лет не виделся. Подвал оказался заколочен толстыми досками. А сидевший на скамейке дворник, подозрительно осмотрев тощего, плохо одетого паренька, спросил:
– Тебе чего тут?
– Ничего! – буркнул Петька.
– Вот и иди отсель, коли ничего. Прикрыли ваш шалман!
Притаившись за углом дома, Петька дождался, пока дворник уйдет, и прошмыгнул в подъезд. Взбежал на третий этаж, к знакомой квартире, и коротко позвонил. Дверь открыла Серегина мать. Увидев Петьку, она втащила его в полутемный коридор и сразу же заблажила:
– Сыночка-то моего арестовали, в тюрьме он, Петенька-а-а! Соседи проклятые донесли, нажаловались – хулиганье во дворе, житья нету, от страха трясемся! Из милиции приехали и всех без разбору в машины покидали-и-и!
– За что же его в тюрьму? – спросил Петька срывающимся голосом.
– Ни за что посадили-и-и! Сыночек-то мой ни в чем не виноват! В карты он играл в подвале с дружками проклятыми! Они его и сгубили. Вещи краденые при них нашли. А милиция-то и не разбиралась – всех сразу на скамью подсудимых.
Петька выскочил на улицу ни жив ни мертв. В голове билась единственная мысль: «Хорошо, я вовремя слинял отсюда. А то сейчас тоже в тюряге сидел бы».
И вот теперь объявление о том, что театр покупает старые вещи, навело его на мысль – не заглянуть ли в укромный тайник старого доходного дома? Вдруг там найдется что-то на продажу? И тогда денежная проблема будет на некоторое время решена. Угрызений совести он не испытывал – Серега сел надолго, а обещания не лезть в тайник Петька ему не давал, поклялся лишь не рассказывать больше никому. Так он и не будет рассказывать!
Самым сложным ему казалось проникнуть в подвал. А уж там-то, внутри, можно ничего не опасаться – стены толстые, фунтамент мощный, хоть кричи, хоть стучи, никто ничего не услышит – проверено! Петька долго готовился к походу и однажды глубокой ночью пробрался к Серегиному дому с фонариком и ломиком-гвоздодером. Ему удалось вскрыть небрежно заколоченную дверь подвала и не попасться. Оказавшись внутри, он, после долгого блуждания по темным закоулкам, отыскал-таки тот кирпич, про который рассказывал приятель, и принялся разбирать фальшивую стенку. Проделал небольшое отверстие, в которое мог протиснуться, и нырнул в тайник.
