Александра Маринина - Казнь без злого умысла
Под словами «поощрить, кого надо» подразумевалось, что он, Петя Ворожец, готов «проставиться» и угостить (сначала мороженым, потом сигаретами, потом пивом, а потом и более серьезными напитками) тех, кто «поспособствовал» решению конфликта. «Любой труд должен быть оплачен», – повторял он чуть ли не каждый день и по самым различным поводам.
Что касается Петькиной матери, то с ней была беда. Если до рождения сына она еще надеялась на то, что отец ребенка на ней женится, то, когда через месяц после родов легкомысленный возлюбленный бросил ее окончательно и вообще уехал из Вербицка, молодая женщина начала пить. Спилась она довольно быстро, но нежную свою красоту сохраняла еще долго, в периоды просветления, становившиеся все короче, была ласковой и любящей, без конца обнимала и целовала сыночка и называла «своим сокровищем», надеждой и опорой. Зато в черные периоды заставляла страдать Петьку, обожавшего свою непутевую мать, несмотря ни на что. Паренек совсем ничего не знал о своем биологическом отце, кроме того, разумеется, что он «сволочь и подонок», однако пристрастие к чистоте и порядку он унаследовал явно не от матери, которая, сосредоточившись на выпивке, не замечала, в какой свинарник превращает свое жилище. Она могла исчезнуть на сутки-двое, могла привести в квартиру малознакомых или совсем незнакомых, случайных людей, частенько, пока еще сохранялась внешняя привлекательность, зарабатывала на спиртное старым известным способом, не считаясь с присутствием сына. Петька мыл, чистил, убирал, стирал, готовил, приносил продукты, накрывал валяющуюся на полу пьяно храпящую мамулю старым байковым одеялом и подсовывал ей под голову подушку – поднять и положить на диван взрослую женщину невысокий худенький мальчишка не мог.
Учиться ему было, само собой, неинтересно. Интересно было зарабатывать деньги, чем он и занимался лет примерно с семи-восьми: шустрого, не по годам сообразительного и при этом на удивление маленького и хлипкого внешне парнишку приметили «деловые люди» и успешно использовали в качестве курьера в мелком цеховом подпольном производстве. Принести пакеты с сырьем, отнести готовую продукцию, передать деньги, записку или сообщение на словах… Как бы ни обкладывала милиция места возможного появления фигурантов, на ребенка никто и подумать не мог, ведь Петька и в 15 лет легко сходил за десятилетнего, а уж в девять-десять вообще выглядел малышом детсадовского возраста. Наблюдая за ним со стороны и не вступая в разговор, трудно было предположить, какие хитроумные комбинации и вполне взрослые соображения крутятся в его голове.
Так и сложилась и вот уже без малого пять десятков лет существовала эта компания: Игорь Баев, Константин Смелков и Петр Ворожец. Сила, обаяние и деньги.
А Дима Голиков из компании выпал. И умер в областном психоневрологическом интернате.
* * *Коротков появился поздно вечером, уставший, довольный и вполне сытый.
– Пришлось поужинать с нужными людьми, – пояснил он, чмокнув Настю в щеку и заметив, что она поморщилась, учуяв запах спиртного. – А ты как тут?
– А я уже говорить могу, – похвасталась она. – Таежные травки оказались действенными. Я даже Чистякову позвонила, он ничего не заметил.
– Класс! – обрадовался Юрий. – А в целом самочувствие как? Лучше?
– Да ну… – Настя расстроенно махнула рукой и отвернулась. – Голова совсем не работает, ночью не спала из-за этого ресторана дурацкого, днем тоже поспать не удалось, все время что-то мешало. Читала всякие материалы в интернете, начитала много всего, а толку никакого. Не могу собрать мозги и обдумать информацию.
– Ничего, завтра еще полечишься, придешь в себя окончательно. А то ты со своей больной головой всех тут распугаешь. Ты зачем Ворожца обидела? Человек с чистым сердцем к нам, а ты на него гавкаешь. Он меня нашел через банк, ему сказали, в какие организации я сегодня собирался поехать. Чего ты на него набросилась?
Настя начала было оправдываться, но чем больше произносила слов, тем отчетливее понимала, что говорит глупости. Юрка прав, нельзя было так себя вести. Это непрофессионально. Здесь чужой город, и любой источник информации бесценен. Не говоря уже о том, что если иметь намерение открывать в городе бизнес, то портить отношения с одним из самых богатых людей – непростительная ошибка.
Оказалось, что Петр Сергеевич приглашает их пожить несколько дней в его доме, обещает информационную помощь и весь спектр бытовых удобств, начиная от бассейна с сауной и заканчивая поваром, который приготовит все, что гости пожелают.
– Твое счастье, что весь отель знает о твоей болезни, – сердито выговаривал ей Коротков, – и Ворожца предупредили, поэтому он твои выкрутасы воспринял адекватно, понимает, что с больной женщины взятки гладки.
Настя долго каялась, потом еще дольше слушала рассказ Короткова обо всем, что ему удалось выяснить в результате сегодняшних встреч. Ей ужасно хотелось спать, при этом, как только из открытого окна доносился громкий звук, она вздрагивала и начинала переживать, что если опять ночью будет шумно, то завтра она будет совсем никакая и день пропадет зря…
Наконец, терпение у Короткова лопнуло.
– Пална, ты во что превратилась? Ты забыла, как спала на полу, подстелив под себя мою куртку и укрывшись своим пуховиком? А куртку Селуянова под голову подкладывала вместо подушки. Свет горит, телефон звонит, мы ходим туда-сюда, разговариваем, а ты поспишь пару часов – и снова готова к работе. Сколько можно уже нудеть про свою бессонную ночь? Ну не выспалась – подумаешь, большое дело! Свадьба тебе мешала? Да ты лучше бы порадовалась, что вот у людей счастье, праздник, они не утратили способности веселиться и радоваться! Даже если ты еще одну ночь не поспишь – тоже не катастрофа. Потом выспишься. Что об этом говорить-то без конца? Хочешь – давай переедем отсюда, сменим отель. Не хочешь переезжать – перестань повторять как заведенная про то, что тебе спать не дают. Ты прямо как те монахи стала.
Настя оторопела.
– Какие монахи?
– А притча такая была, про монахов. Идут трое монахов из одного монастыря в другой. Подходят к реке, на берегу женщина плачет, ей нужно на ту сторону перебраться, а она воды боится и плавать не умеет. Один из монахов взял ее на руки и вброд перешел реку, поставил женщину на землю, и они пошли дальше. Тот, который женщину перенес, идет себе, птичек разглядывает, на деревья смотрит, а остальные двое надулись, нахмурились, не разговаривают с ним. Дошли до монастыря. И те двое третьему говорят: ты, дескать, нарушил данный Господу обет не прикасаться к женскому телу и должен быть за это наказан, мы непременно доложим о твоем проступке отцу-настоятелю, ты совершил непростительный грех. А третий монах им отвечает: «Я женщину перенес через реку, поставил на землю и пошел своей дорогой. А вы ее до сих пор несете». Так и ты. С самого утра одну и ту же ношу несешь. Поставь ты ее уже наконец на землю и живи дальше!
Настя в первый момент обиделась. Хоть и понимала умом, что Юрка прав, но почему-то все равно было неприятно, словно ее (в который раз за сегодняшний день!) уличили в непродуманном, глупом и каком-то детском поведении. Ее, пятидесятичетырехлетнюю женщину, пенсионерку! И кто? Старый верный друг… От обиды даже слезы на глаза навернулись.
Коротков, конечно же, заметил, как у нее мгновенно испортилось настроение, но поступил мудро: распрощался с ней и скрылся за разделявшей номера дверью, словно ничего не произошло. Через какое-то время она услышала, как он разговаривает по телефону с Ириной. Настроение, и без того не самое радужное, испортилось окончательно. Она в последний раз за сегодняшний день выпила отвар, прополоскала горло, промыла нос, почистила зубы и улеглась в постель.
Но сна все равно не было, хотя еще полчаса назад она была уверена, что заснет мгновенно, если шум не помешает. Шума не было тоже. А сон не приходил. Зато появлялись всякие малоприятные мысли. Юркины слова казались ей обидными и несправедливыми, но очень скоро Настя поняла, что он прав. В молодости все позитивное, любое событие, самая маленькая удача, самая обычная радость переживались ярко и живо, в то время как мелкие и даже крупные невзгоды легко забывались и вытеснялись, а уж бытовые неудобства вообще не считались достойными внимания. Сейчас, когда ей за пятьдесят, она утратила способность бурно и самозабвенно радоваться всему хорошему, положительные эмоции потускнели, посерели и заметно ослабели, зато каждая негативная деталь мгновенно превращалась в раскисшую от грязи дорогу, на которой тормозило и увязало мышление. «Так вот каков механизм превращения еще недавно приятного человека в старого ворчуна и брюзгу, – с ужасом подумала она. – Он замечает только недостатки и подолгу застревает на них… И я становлюсь такой же».
Она вылезла из-под одеяла, закуталась в халат и поплелась в ванную курить. Уселась на край ванны и стала разглядывать себя в большом, в человеческий рост, зеркале. Из глубины зазеркалья на нее смотрела немолодая женщина с усталым бледным лицом и потухшими глазами. «Ни за что! – пронеслось в голове у Насти Каменской. – Я не поддамся. Я не позволю «этому» меня задавить. И пусть я не смогу заставить себя радоваться так же бурно и красочно, как когда-то, но я, по крайней мере, должна научиться контролировать свои мысли и слова, чтобы не застревать на негативе. Это вполне по силам любому человеку, было бы желание. А желание у меня есть. Потому что я не хочу превратиться в старую брюзгливую тетку, от которой все будут шарахаться».
