Затерявшийся в кольце бульваров - Климман Михаил
Где-то рядом послышался звук текущей воды.
– А мы что – раньше встречались? – спросил Дорин недружелюбно. Он все время ждал какого-то подвоха.
– А ты, выходит, меня не признал?
Что-то холодное и мокрое коснулось лица Андрея. От неожиданности он дернулся и снова застонал. Чья-то рука прижала его лоб, и влажная тряпка еще раз прошла по лицу. Зато глаза теперь открывались. Он разлепил их и увидел склонившегося над ним бомжа по кличке «Маркиз», который всего три дня назад принес к нему в магазин «Псалтырь» тысяча шестьсот восьмидесятого года, оттиснутый в городе Яссах.
ГЛАВА 17
Дорина не было уже двое суток, и вестей он о себе не подавал никаких. Лена не находила себе места. С одной стороны, она была абсолютно права. Права, права, права… Был Андрей в этом клубе или нет, принадлежало это письмо ему или было подброшено – мужик должен решить эти проблемы сам. Сам. И прийти с готовым ответом. Не обязана она ковыряться в грязи. И не будет. В конце концов, не на улицу же она его выгнала. Да и не выгоняла вовсе – он сам ушел.
С другой стороны, она вдруг ясно осознала, что если все это (письмо и поход в клуб) – правда, она все равно не сможет его выгнать совсем. Что-то сильно изменилось в ней за этот год, что они прожили вместе. Или просто замужем за Брайловским она ничего не знала о любви? А теперь, выходит, знает? И готова простить предательство?
Нет, не готова. Но, Андреевская это точно знала, если Дорин не вернется, если навсегда исчезнет из ее жизни, она умрет. И оставит Соньку сиротой. Или все-таки папа о ней позаботится? Она внезапно поняла, от любви до ненависти нет никакого шага, это – одно и то же. Кто-то говорил, вроде бы Станиславский, что любовь тем и отличается, что в это чувство входят и все остальные, вместе взятые, этакое «мегачувство». Наверное, он был прав, потому что в данный момент Лену просто трясло от ненависти к Дорину – зачем он делает ей так больно?
Она сидела на кухне, на столе стояла остывшая полная чашка с коричневой жидкостью, что-то бубнил телевизор, а Лена невидящими глазами смотрела в стену. Дважды заходила Вера Васильевна: первый раз поставить чайник, сейчас, во второй раз – выключить, оказывается, он свистит уже несколько минут. В доме были прекрасные электрические чайники, но «Доцент» предпочитала по-старинке, со свистком. Да и так ясно было, что чай ей не нужен, а скорее, она здесь, чтобы просто проведать Андреевскую.
– Что, Вера Васильевна, – спросила Лена, не отрывая глаз от узора на обоях, – считаете, что я не права?
– Не права, милка, или права – это ты сама разберешься, не девочка тринадцатилетняя.
– А чего же вы тогда так осуждающе сопите? – Губы, язык и все органы, которыми человек говорит, слушались Лену с трудом. – Вы уж извините на грубом слове.
– Да ведь тебе, милка, в таком состоянии с ребенком общаться нельзя. – «Доцент» села за стол напротив Лены. – Сонечка, она же все чувствует, а от тебя сейчас такие волны отрицательные катят, что взрослого могут с ног сбить, не только ребенка.
– И что делать прикажете? – Лена упорно глядела в стену.
Все эти сорок восемь часов, пока мужа не было, в ней накапливалось и могло в любой момент прорваться что-то мутно-серое, от чего хотелось избавиться, но оно было одновременно и абсолютно родным, присущим, и боль от этого была почти сладкой.
– А ты чего-нибудь реши. – Вера Васильевна налила чаю на блюдечко и откусила кусочек сахара. Все это проделывалось не спеша, со вкусом. – Ты сама с собою в согласие приди, и сразу полегчает.
– И с чем я должна согласиться? – почти сквозь зубы спросила Лена.
То, что подступало изнутри, подошло почти к самому горлу. Ей вдруг захотелось страшно закричать что есть мочи и бить, бить что-то звенящее и разлетающееся во все стороны мелкими кусочками.
– А я не знаю, что тут у вас случилось, – опять нарочито медленно сказала Вера Васильевна и отхлебнула чай из блюдечка, – только знаю, милка, что если бы ты призналась себе, что он не прав, то сейчас плакала бы в ванной комнате, включив кран, чтобы никто не слышал.
Действительно, была у Андреевской такая привычка – если Дорин, даже невольно, обижал ее, она старалась обиду свою не показывать, а запиралась в ванной, как будто душ принимает или умывается, и тихо плакала там. Только ей казалось, что никто об этом не знает.
– А если я не права?
– Тогда бы ты уже полгорода на ноги подняла. Чтобы милого своего утешить и прощение попросить. Ну поревела бы, наверное, перед этим слегка, но уже здесь, на кухне.
Лена перевела глаза на «Доцента». Вот это анализ!
– А почему в этом случае – на кухне, а не в гостиной или в спальне? – изумленно спросила она.
– А ты, когда не права, милка, – старушка не спеша отхлебнула чай, – ты себя работой какой-нибудь грузить начинаешь, наказание себе придумываешь. А где работа, как ни на кухне. Ну и всплакнешь, конечно, как же себя не пожалеть? – Вера Васильевна вдруг сменила тему разговора: – Это у тебя что в чашке-то?
– Не знаю.
Лена взяла чашку и понюхала.
– Похоже на какао.
– Любишь какао? – удивилась «Доцент».
– Сама не знаю. Даже не пойму, откуда взялось, я вроде не заваривала, – Андреевская неожиданно улыбнулась.
– Ладно, я спать пойду, – засобиралась Вера Васильевна.
Лена, которой почему-то казалось, что «Доцент» сейчас будет расспрашивать о том, что произошло, посмотрела ей в след с благодарностью. Она отхлебнула какао и поморщилась: порошка оказалось слишком много, а сахара не было совсем. Странный напиток какао – вроде бы он ей нравится, но она крайне редко о нем вспоминает.
Не так все просто, как сказала ей Вера Васильевна. Да, она никак не может понять, права она или нет. Да, возможно, что и абсолютно не права. Ей не хотелось быть правой, она лучше бы тысячу раз ошиблась. И что-то еще томило ее, особенно сегодня, в этот вечер. И это «что-то» не имело никакого отношения к разуму и даже к вере.
А ведь вера Дорину была единственным ее аргументом в споре с собой, вера и ни одного факта, а против – грузовики, вагоны, склады железных фактов, которые заставляли ее поверить в самое гадкое.
«Давай попробуем разобраться…» – еще раз сказала она себе. Для того чтобы эта провокация, если это провокация, могла начаться, нужен был какой-то повод. Где-то что-то должно было произойти, чтобы вызвать такую цепь событий. Она попробовала вспомнить все, что было за последние недели такого, что могло бы привести к теперешнему состоянию и послужить толчком к этому ужасу.
То, что происходит, направлено против Андрея – это постулат. Никто ее не пытался подставить, все – против него. Он никогда, сколько она помнила, от нее ничего не скрывал, ни разу за эти два года. Значит, событие, которое сдвинуло всю ситуацию, произошло с ним. Что это за событие?
Она перебирала в памяти рассказы Андрея по вечерам за ужином, когда он возвращался, но ничего не находила. Обычная жизнь обычного антикварного дилера: встречи, звонки, покупки, продажи. Несколько выделялась в этой ситуации авария, которая произошла перед носом доринской машины несколько дней назад. Они с Сергеем тогда подняли с асфальта книги. Андрей рассказывал еще про какой-то красный «Мицубиси», женщину с ушибленной ногой. Может, он в тот момент влез в какую-то ситуацию с этой женщиной? Или с книгами? Или вообще все это не имеет никакого отношения к тому, что происходит?
Ей вспомнился странный сегодняшний звонок Брайловского. Лена, конечно, не стала ему говорить об их с Андреем размолвке. Да он про Дорина и не спрашивал, вообще было непонятно, чего звонил.
Что-то он непривычно мямлил, потом пообещал завтра с утра заехать. Что ему надо было?
С некоторым удивлением Андреевская обнаружила себя разбирающей ящик старинного буфета, который стоял на кухне. Здесь издавна хранился всякий хлам, совсем не нужный, но который выбросить жалко. Видно, права «Доцент», но не совсем: ей нужна механическая работа, чтобы лучше думалось.
