Тимоти Уилльямз - Черный Август
Задним бампером их автомобиль уткнулся в стену здания вокзала, обклеенную сериями одинаковых афиш, одни из которых оповещали о результатах футбольных матчей многомесячной давности, другие – о гастролях испанского цирка.
«Хранение ручной клади». Надпись горела в неоновом одиночестве над бездверным входом в здание вокзала и фонтанчиком с зеленоватой водой.
Лобовое стекло «ланчи», готовой в любое мгновение сорваться с места, смотрело прямо на площадь.
– «Tema Sturbo»… Те masturbo.[23]
Никто не засмеялся. Пизанелли пожал плечами.
– Я думал, что шутка-другая вашей книге не повредит, Боатти.
Ответа не последовало.
Разобиженный Пизанелли взял бинокль для ночного видения:
– У этой Роберти великолепная фигурка. Очень гибкая. – Он несколько раз просмотрел улицу Триесте в бинокль. – Мне кажется, она мной заинтересовалась. Моим животным магнетизмом. – Улицу частично загораживали ели и щиты с киноафишами, стоявшие на небольшом пятачке между станцией и зданием вокзала. На юге, ближе к По, возвышались три освещенные башни – образчики архитектуры постмодерна, копировавшие некогда столь многочисленные в городе средневековые башни. Три белые трубообразные структуры, от которых кое-где отвалился бетон, обнажив стальную арматуру.
(Сооружение этих колонн совпало с гибелью трех лип на улице Триесте, вызванной, судя по всему, выхлопными газами).
Пизанелли присвистнул.
– Еще шлюх подвалило, – сказал он, не отнимая бинокля от глаз.
– А что ты против них имеешь? – Тротти открыл глаза и повернулся к Пизанелли.
– Кому охота трахаться с такую жару?
– Мужьям, чьи жены уехали на курорт.
– Моя жена тоже завтра уезжает на побережье, – сказал Боатти.
– Гвоздь программы нынешнего лета – нигерийки, Боатти, – если вы этим интересуетесь. Видите вон ту черную девицу…
– Ты думаешь, что проститутки – особая порода людей, Пизанелли?
– Нечего злиться, комиссар. Просто я не понимаю тех, кому охота трахаться в такую погоду.
– А ты что собирался делать со своей психиаторшей после кино, Пизанелли?
– Она не психиаторша.
– Многие преступней проституток.
С минуту Пизанелли дулся.
– Мне нравятся женщины, комиссар. Но это не значит, что мне хочется спать со всеми подряд. А то, что я от них получаю, они дают мне по доброй воле. Я за это не плачу.
– Почему ты так агрессивно держался с Лаурой Роберти?
Пизанелли вопрос проигнорировал.
Тротти вынул из пакетика очередной вишневый леденец.
– Женщину купить нельзя, – произнес Пизанелли с чувством оскорбленного достоинства.
– Женщину, безусловно, купить можно, лейтенант Пизанелли. И мы все время их покупаем. За деньги и за все остальное. Женщины покупают нас красотой – и телом, – сказал Боатти. – Добровольных жертв в природе не существует. Если тебе чтото нужно – так или иначе приходится платить.
– Вы философ, Боатти?
– За так просто никто не трахается.
– И в любовь вы не верите?
– Женщина всегда знает, хочешь ли ты ее тело. И всегда захочет получить что-нибудь взамен. Она раздвигает ноги, а ты раскрываешь свою чековую книжку. Или еще хуже – ты раскрываешь перед ней двери своего дома, свою душу, свою жизнь.
– Последний романтик – Боатти, – сказал Тротти. Он снова закрыл глаза.
– Женщины ничем не лучше и не хуже мужчин.
– Женщины находят меня чутким, – сказал Пизанелли.
Улица Триесте находилась от них метрах в девяноста. Большая часть ее была хорошо освещена, так что они отчетливо могли видеть едва одетых женщин – кофейных бразильянок и темнокожих нигериек на высоких каблуках и в давно вышедших из моды мини-юбках. Время от времени картину загораживал съезжавший с автострады и останавливавшийся здесь автомобиль, водитель или пассажир которого сговаривались с проституткой о цене.
– Анджела, – Пизанелли протянул бинокль Тротти.
– Несчастный ублюдок.
– Несчастный ублюдок? – засмеялся Пизанелли. – У Анджелы денег больше, чем у нас с вами, комиссар. А теперь, когда кругом весь этот СПИД, он работает только вручную и отказывается от всего более опасного. Анджеле лет сорок, и рисковать своей пенсией он не хочет.
Трансвестит стоял в дверном проеме и разговаривал с одной из проституток. На нем была мини-юбка, за спиной болталась желтая сумка.
– Его сын занимается спортом в клубе КОНИ в Риме.
– Счастливый Анджела! – засмеялся на заднем сиденье Боатти.
– Гомосексуалист – и счастливый?
– Большинство мужчин-проституток выходит в тираж уже лет в двадцать. Похоже, в нем есть что-то, чего нет в других.
– Сфинктер да многолетняя практика, – сказал Пизанелли.
– А может, наоборот, нет чего-то, что есть у других, – например, вирусной инфекции.
Тротти остановил Боатти жестом.
– Сюда идет Бельтони. – Тротти схватил бинокль.
Атмосфера в «ланче» стала вдруг напряженной, выжидательной. Тротти перестал звенеть во рту леденцом. Он поднес к глазам большой бинокль, уперев его линзы в лобовое стекло.
Сидевший за ним Боатти подался вперед, облокотившись на спинку водительского сиденья.
– В тенниске.
Человеку, шедшему по улице Триесте, было лет тридцать – тридцать пять. Его волосы, как у футболиста Гулли, были заплетены в косицы. Он шел легкой, подпрыгивающей походкой, словно вот-вот был готов сорваться на бег. На ногах белели баскетбольные туфли.
Проходя мимо проституток, он поприветствовал их кивком.
Приветствие его осталось без ответа. Анджела повернулся к нему спиной. Бельтони направился к огням бара «II Re»[24] – туда, где на привокзальную площадь выходил проспект Виктора Эммануила. Несколько любителей поздней выпивки – по преимуществу железнодорожные рабочие – сидели за маленькими столиками, расставленными почти у самой обочины тротуара, в надежде освежиться легким ветерком, продувавшим проспект.
Бельтони направился к одному из столиков.
– У него должно быть что-то с собой, – сказал Тротти.
– Последние месяца два зелья в городе было немного.
– Кто это говорит?
– Отдел по борьбе с наркотиками. – Пизанелли закусил губу. – И там не очень понравится, что вы вторгаетесь на их территорию.
– Они об этом и не узнают. Если…
– Вы и вправду думаете, что сестра Розанны Беллони – наркоманка?
– А как иначе, по-твоему, их утихомиривают там, в Гарласко?
– Транквилизаторами, комиссар, – не крутыми же наркотиками.
– Мария-Кристина уехала из санатория несколько недель назад. Возможно, ей дали с собой некий запас транквилизаторов, но это не значит, что она их принимала. Ей могло кое-что понадобиться – и кто знает, может быть, для этого ей нужны были деньги.
– И поэтому она набросилась на свою сестру?
Тротти не ответил.
– Способна была Мария-Кристина убить сестру?
– Я думаю, нет ли связи между самоубийством на реке и исчезновением Марии-Кристины?
– С какой стати?
– А где Мария-Кристина?
– Из того, что она исчезла…
Тротти снова поднял руку. Мужчина с косицами внезапно остановился – животное, почуявшее затаившегося врага. От ближайшего столика его отделяло метра два. Он сделал еще один нерешительный короткий шаг и повернул назад. Он пошел по прежнему маршруту, только быстрее. Подпрыгивания в походке больше не было.
– Он что-то заподозрил? – спросил Боатти.
– Вроде бы ничего. – Тротти оторвал глаза от бинокля. – Бельтони расплачивается с долгами. – Он взглянул на Пизанелли, который, хоть и скинул наконец свою замшевую куртку, обливался потом.
– Он с кем-то встречается, – просто сказал Пизанелли.
Стоявший у входа в бар с пустым стаканом в руке африканец – «беженец» с ослепительно белыми зубами – вышел на тротуар и пошел следом за Бельтони по направлению к проституткам. На плече у него болталась кожаная сумка.
Вдоль тротуара тащился двухместный «фольксваген», в котором сидели четверо молодых людей. Один из них что-то сказал проститутке, и та ответила непристойным жестом. Проститутка была светло-коричневой. (Бразильские проститутки по большей части были мужчинами-трансвеститами).
Мужчина с косицами скрылся в дверном проеме. Целиком его в бинокль видно не было. Скоро к нему присоединился африканец.
– Заводи машину.
Сделку из автомобиля разглядеть было невозможно.
– Трогай, – хрипло прошептал Тротти.
Пизанелли включил зажигание. Сзади вцепился в сиденье Боатти.
– Мне нужен Бельтони, – сказал Тротти. – Хорошо, Пиза, но помедленней.
Автомобиль почти бесшумно заскользил по пустой площади. На полпути до улицы Триесте Тротти скомандовал: «Давай!»
Пизанелли газанул, взвизгнули колеса. Включились фары, и поток света выхватил из темноты двух мужчин. Глаза у африканца блестели под стать зубам. Бельтони инстинктивно загородился от света рукой.
