Лилия Беляева - "Новый русский" и американка
А дальше-то, дальше! Он властно, как всякий восточный деспот, взял меня за руку и уложил между барханами и там уже в…надцатый раз всадил в мои ножны свой неутомимый, натренированный в гареме восточный «кинжал».
Но дальше-то, дальше! Он привел меня к моей машине и разложил меня на её крыше, как, например, простыню, и, зловеще улыбаясь, взял меня там, не обращая никакого внимания на то, что две-три машины, мчавшиеся мимо, все-таки не утерпели и притормозили…
Засмущалась ли я? Нисколько. Если уж этому арабу все нипочем, то я вообще не собиралась пропадать в этой пустыне. Но, признаюсь, внутренний эффект от того, что наша гимнастика пришлась весьма по душе зрителям, получился огромным, и я поняла окончательно, отчего столько много девиц рвутся на сцену даже без голоса. И тех поняла, конечно, что делают стриптиз. А нам, в сущности, чего было особенно стесняться? Мой вполне цивилизованный араб, едва осознав величие поставленной задачи, — тотчас полез куда-то под белые свои одежды и вытащил изумрудно-прекрасный презерватив, продемонстрировав таким образом прилюдно необходимости и возможности борьбы со СПИДом.
Чем от него пахло? Имею в виду не презерватив, а араба… Пожалуй, чуть-чуть пережженными в тостере гренками и немного итальянским вермутом, весьма пикантно, одним словом.
На этот раз не буду прибегать к фруктово-ягодным сравнениям, потому что высшая справедливость требует обозначить его мужское достоинство только так — «кинжал». О, какие вопли восторга неслись от меня, вернее, с крыши лимузина, где надо мной трудился этот неукротимо-самовластный «кинжал», по всем барханам, на много километров вокруг! Краем глаза я разглядела, как испуганно метнулась прочь песочного цвета ящерица. Ну, а когда мы свалились оба с машины в порыве экстаза, оказалось — крыша прогнулась почти до руля… Не говорю уж о таких пустяках, как синяки и шишки. Тем более мой неуемный араб прилепил, смеясь, к каждой моей царапине по золотой монете и уверял меня, подняв смуглые, пластично-экзотичные руки к невероятно голубым арабским небесам:
— Красавица! Твоему розово-абрикосовому телу так идет золото!
И мы так были заняты друг другом, что не сразу обратили внимание на странные, скрежещущие звуки, словно в опасной близи от нас что-то то ли с трудом тормозит, то ли рушится какая-то металлическая конструкция. А оказалось — во всех остановившихся машинах, а их уже набралось больше трех десятков, — все, кто там был, занимались любовью! И ведь вот что забавно забравшись на крыши своих лимузинов, явно подражая нам. Значит, мы свое дело с моим арабом знали неплохо и дали, можно сказать, показательный сеанс «бури в пустыне».
Правда, мне почудилось, что на отдельных крышах делали свой секс одни мужчины… Но, с другой стороны, к чему углубляться в политику, сколько вариаций могло быть исполнено на предложенную тему…
Не помню, абсолютно не помню, как мы с моим белоснежным арабом все-таки стронулись с места на моей бедной машине, лишившейся целомудрия и красивой крыши… Не помню и потому, что мой неугомонный араб всю дорогу до моей гостиницы пытался завязать вокруг моего соска бантик из золотого своего, видимо, фамильного, презерватива и страстно шептал мне при этом:
— Как возбуждает меня такой вот бантик! Как возбуждает! Останови машину, и я ещё раз докажу тебе, что никакой католик или тем более баптист в подметки не годится мусульманину! Аллах акбар!
Но мы уже выехали на достаточно оживленную трассу, и не стоило останавливаться и куда-то бежать. Мы сделали проще — закрыли шторки и отдались друг другу на ходу, стараясь не задевать жизненно важные детали и узлы машины. И все у нас получилось о'кей. Единственная маленькая неприятность — мой араб сломал мизинец на ноге, когда пытался удобно расположиться где-то между рулем и педалями…
Однако в дальнейшем это нисколько не помешало ему исполнить свою заветную мечту — расположить белую женщину поверх россыпи изюма, пересыпанного сахарной пудрой, и под взглядом красно-зеленого остроглазого какаду беспощадно и победоносно рассечь её тайные интимные глубины своим воинственным, заранее ликующим сугубо личным «кинжалом». Но, разумеется, в чепчике презерватива, ярко-изумрудном, как, должно быть, лишнее подтверждение истинно мусульманских наклонностей моего удивительного, восхитительного араба.
…Но я слишком далеко ушла с русского парохода, который плывет из Гонконга в Японию и где на меня посмел рявкнуть какой-то «новый русский»: «Пошла вон!» И это, повторю, вопреки тому восторгу, на который я, конечно же, рассчитывала, потому что, повторю, не было случая, чтобы хоть один мужчина не счел за счастье тотчас наброситься на мое пылающее желанием тело с собственным огнедышащим «копьем» наперевес.
Увы, пароход спешил в Японию, а я все ещё не знала, как мне добыть «нового русского», как обуздать его дерзкий, независимый, дикий нрав и все-таки заставить его, в сущности нелепый, хотя и типично мужской, отросток жадно, покорно впиться в мою истомленную, пылающую, смятенную плоть.
Далее события развивались в такой последовательности. Еще какое-то время я посидела у себя в каюте в полном одиночестве. Потом прошлась мимо каюты этого проклятого, словно давно утонувшего «нового русского». Но что толку? Значит, пока мое время не пришло… А тут как раз мимо идет цветной с бычьей шеей, а на этой бычьей шее тоненькая цепочка с зубом акулы. Этот зуб так меня умилил… так очаровал… так возбудил… Что-то мне в нем почудилось необычайное, не испробованное ещё ни разу.
Моя интуиция меня не подвела и на этот раз. Едва мы с этим Джоном (я решила его так называть) вошли в его каюту, он тут же сказал, глядя на меня со смирением и алчностью:
— Королева хочет заниматься обычным, примитивным, набившим оскомину сексом? Или я смею предложить ей что-то новенькое, которое обозначу «обезьяньими причудами»?
— Как? Как? — переспросила я, хотя внутри меня, я тотчас это уловила, уже загорелся заветный уголек неистребимого, искусительного, пылкого желания. — Я и в самом деле никогда не слыхала о таком… Но если это будет упоительно и неординарно, и позволит испытать, нечто сверхъестественное…
— Не беспокойся, моя королева! — был ответ. — И доверься мне!
Признаться, я это сделала с радостью. Я, как истинная женщина, конечно же, очень и очень любознательна.
Между тем у моего черного партнера в руках оказались какие-то ремни, веревки, и он ловко-ловко подцепил мое тело этими самыми веревками-ремнями, и я сама не заметила, как оказалась подвешенной к потолку каюты за талию и отчасти за правую ногу, а он, мой деятельный, изобретательный Джон, уже покачивался всем своим черным, разумеется, голым телом чуть надо мной. И я поначалу даже не поняла, как же мы будем добираться друг до друга в этом не слишком удобном положении. Но Джон, оказывается, все учел, и мне надо было только висеть, чуть раскачиваясь… А он, жаждущий меня, стремился настичь мое заветное местечко своим заветным местечком, а так как это ему вдавалось не сразу, то получалась пикантная, умопомрачительная игра: только-только он нацелит свое «копье», а мое раскачивающееся тело как бы выскользнуло из зоны действия, и надо снова ему проявлять чудеса сноровки и мужества. Зато уж когда ему вдается разрядить в мою как бы парящую в космическом пространстве трепетную дырочку весь свой воистину грозный, истребительный, мужской заряд — моему блаженству нет предела…
И так мы реем и реем, то друг над другом, то как бы сбоку друг от друга, и время от времени мой Джон, пылающий яростным африканским желанием, добивается своего и издает немедленно дикий, гортанный, воинственный крик, словно ему вдалось снять скальп с врага. А в действительности он, верный цивилизованным основам безопасного секса, сдергивает со своего победоносного «копья» использованные презервативы, почему-то все больше оранжевые в черный горошек… И я никогда не забуду одну из изюминок этого моего необычайного большого секса под потолком каюты на русском теплоходе: с каким сладким звуком время о времени шлепались об пол эти самые использованные и чем-то уже, с казать по правде, забавные спецмедизделия… И я почему-то изредка с какой-то неясной грустью следила за их полетом собственно в никуда… Я было повернулась к Джону, чтобы сказать про эту свою нечаянную грусть, но тут же и остановила себя. Джон, рея в воздухе каюты, настоянном на моих французских духах и его тропическом, густом, очаровательно зверином запахе, уверенными движениями натягивал на свое опять как-то особенно изострившееся боевое «копье» этот самый оранжевый как бы медскальп… А уж когда он наперевес с ним устремился ко мне…
А за иллюминатором все плескалось и плескалось море, и я опять, абсолютно не к месту, вспомнила своего непокорного, ужасно грубого русского нахала и подумала вдруг с безутешной печалью: «Наверное, это моя первая настоящая любовь…» И в какую минуту подумала? Когда, кажется, ни одна здравая мысль не может задержаться в голове! Невероятно, но факт: именно тогда, когда мой по-обезьяньему ловкий, горящий огнем африканской страсти Джон опять поднял меня на свое «копье» прямо тут, в воздухе, где наши тела парили и реяли, и издал свой дикий, воинственный, торжествующий крик… «Да, — решила я, уже как бы с большей ответственностью, чем когда-либо, скорее всего — это настоящая любовь…»
