Сергей Смирнов - Всегда начеку
Получив известие об этом, Тачмамедов во главе отряда милиции поспешил на помощь аулам, граничащим с песками. Милиционеры мчались, не жалея коней. Скорей, скорей!
Ораз, глядя на кое-как одетых бойцов своих, на их небогатое вооружение, на обветренные, заострившиеся лица, думал об этих людях с нежностью. Они пошли за ним, хотя он не сулил им легкой жизни, не обещал каких-либо выгод. Он говорил им правду: будет трудно, это опасная служба, вам придется оставить дома и семьи, вам не придется пахать землю, о которой вы столько лет мечтали и которую получили теперь. Но кто же защитит эту землю, ваших жен и детей, новую жизнь вашу, если не вы сами?
Ему вспомнился I съезд Советов Туркменистана, делегатом которого он был. На съезд приехал Калинин. Группа милиционеров обратилась к нему с таким письмом:
«Настоящим заявляем, что служим уже несколько лет Советской власти и исполняли всякие задания. Поэтому Вам обрисуем свое положение. У нас нет одежды, мы босы, т. е. в плачевном положении. А потому просим Вашего распоряжения обратить внимание на наше заявление».
Да, так и было. Милиционеры не преувеличили. Они были действительно полураздетыми, разутыми, голодными и кое-как вооруженными. Иногда месяцами не получали жалованья. Советская страна была еще очень бедна и не могла снабдить милиционеров даже самым необходимым. А здесь, в Ташаузе, тем более. И все же отряды милиции по первому сигналу мчались туда, где дайханам грозила беда, не колеблясь, вступали в схватки с отлично вооруженными и сытыми басмачами...
Отряд Тачмамедова ворвался в аул Кызгалы-Сака, выбил из него басмачей. Много ужасов видел за свою недолгую жизнь Ораз, но с таким изуверством еще не встречался. Тут и там лежали трупы жителей, искромсанные клинками. Везде кровь, пепелища, разгром.
Ненависть и праведный гнев звали вперед, но коням нужен был отдых. Короткая передышка неожиданно обернулась бедой: басмачи окружили аул. Отряд занял круговую оборону.
Впрочем, басмачи не торопились атаковать. Они разъезжали поодаль и громогласно призывали:
— Братья-иомуды! Кончайте именем аллаха своих командиров — проклятых текинцев и переходите к нам!
А спрятавшийся за песчаным бугром мулла высоким, резким голосом проклинал большевиков и текинцев, доказывал, что не должны правоверные иомуды воевать против своих соплеменников, если не хотят накликать на себя и головы своих близких страшной кары аллаха.
Тачмамедову было очень тревожно. Большинство в отряде принадлежало к племени иомудов, среди них было немало верующих, эти люди еще не до конца освободились от власти племенных обычаев. Ему ли не знать, что слово порой бывает страшнее пули? Вдруг кое-кто поверит мулле?..
Нет, таких не оказалось. Вчерашние дайхане, ставшие милиционерами, уже поняли, что не по племенным признакам нужно судить о человеке — свой он или чужой, друг или враг. Они знали, что в отрядах Джунаид-хана, которые устраивали в захваченных аулах вот такую же резню, как в Кызгалы-Сака, есть и иомуды, и текинцы, и русские белогвардейцы, и английские офицеры-инструкторы.
Двое суток отбивались они от басмачей, которые то уговаривали «братьев-иомудов» перейти к ним, то остервенело бросались в атаки. На третий день милиционеров выручил подошедший кавалерийский эскадрон Красной Армии.
Однако силы были явно не равны. Теснимые ордами басмачей, отряд и эскадрон отходили в глубь оазиса. Дрались до последнего, сражались за каждый дом, за каждую тропку. И все же отходили.
А на помощь с юга, от железной дороги, торопился через мертвые пески Каракумов кавалерийский полк. В Ташаузе формировались коммунистические отряды.
Одиннадцать дней непрерывных боев. Более двухсот пятидесяти часов отряд Тачмамедова сдерживал противника, сковывал его действия, не давал басмачам возможности прорваться к Ташаузу. Не хватало продовольствия, кончались боеприпасы, люди и кони падали от усталости. Ораз потерял счет времени. Порой ему казалось, что боям этим не будет конца, что он уже целую вечность не слезал с седла, не спал долгие годы. Все меньше и меньше становилось в отряде бойцов, все больше оставалось позади могил. Даже похоронить боевых товарищей нельзя было с подобающими воинскими почестями: каждый патрон был на счету. Вместо прощального салюта стреляли по басмачам.
А Тачмамедова не брали ни пуля, ни сабля: словно в сорочке родился. Скакал он всегда впереди и был заметной мишенью: белый тельпек носил только он один. И басмачи знали, что он командир: такие папахи в здешних краях не носили, это текинский головной убор. За Оразом охотились, однако он был точно заговоренный...
Когда подошла помощь, от отряда осталась лишь горстка милиционеров. Командир полка Борисов, увидев изможденных, почерневших бойцов, сказал:
— Спасибо, товарищи, что продержались! Не представляю, как это вы смогли. А теперь — отдыхайте, мы возьмемся за Джунаид-хана...
Тачмамедов переглянулся с милиционерами и понял, о чем они думают.
— Нет, товарищ Борисов, — Ораз покачал головой. — Нам нельзя отдыхать, пойдем вместе с вами.
И добавил, как бы оправдываясь:
— Как это по-русски? Конец — делу венец.
Поредевший отряд милиции быстро пополнился новыми добровольцами. Дайхане помогали Красной Армии и милиции всем, чем могли.
Джунаид-хан, потерпев несколько поражений, отвел свое воинство в глубь песков, решив отсидеться там до подходящего момента.
Но долготерпению Советской власти уже пришел конец. Началось наступление. Милиционерам, лучше знавшим местность, поручали разведку. Но и в сражениях они не отставали от красных конников.
Пески, пески, бесконечная и зловещая ширь Каракумов. Редкие колодцы, как правило, отравленные отступающими басмачами.
Джунаид-хан бешено огрызался. Как волк, он петлял по пустыне от колодца к колодцу, неожиданно обрушивался с флангов. Но наши шли за ним по пятам, и тогда басмачи в отчаянии начали бросать обозы, лишь бы уйти.
Уже была пройдена половина Каракумов. Тачмамедов прикидывал вместе с Борисовым по карте, далеко ли до линии железной дороги. Там выставлен заслон Красной Армии. Там Джунаид-хану придет конец.
Но Тачмамедову не пришлось участвовать в разгроме банд Джунаид-хана. В одной из атак у колодца Палван-Кую, когда он летел на своем ахалтекинце среди пуль, две нашли цель. Одна сразила его коня, другая — тяжело ранила Ораза.
Лежа на боку и пытаясь высвободить ногу, придавленную конем, Тачмамедов со слезами боли и обиды смотрел на всадников, проносившихся мимо. Они сейчас схватятся с ненавистным врагом, а он лежит здесь.
...Да, разгрома Джунаид-хана он не увидел. Валялся в госпиталях. Пуля, выпущенная из десятизарядной английской винтовки, надолго вывела его из строя. На больничной койке Ораз узнал, что Джунаид-хану с несколькими десятками приближенных удалось прорваться сквозь заслон и уйти в Иран. Но не знал тогда Ораз одного: что через три года ему, уже посланному на учебу в Москву, придется по вызову ЦК вернуться в Туркмению, чтобы принять участие в разгроме банд сыновей старого владыки Хивы, Ишек-хана и Абду-хана, и одного из самых дерзких курбаши Джунаид-хана — Шалтай Батыра. Это было уже в начале тридцатых годов, когда сыновья Джунаид-хана решили попытаться сделать то, что не удалось их отцу: свергнуть Советскую власть, вернуть старые порядки.
Не удалось.
Уже в Москве слушателю Академии связи Тачмамедову была вручена награда за боевые дела. Документ гласил:
«Президиум Центрального Исполнительного Комитета Советов рабочих, дехканских и красноармейских депутатов Туркменской Социалистической Советской Республики в заседании своем от 18 ноября 1929 года за № 19 постановил: наградить тов. Тачмамедова орденом Трудового Красного Знамени Туркменской ССР за умелое руководство и организацию добровольного отряда по борьбе с басмачеством на территории бывшего Полторацкого и Мервского округов, умелый, чуткий подход к рядовым отряда, боевые заслуги в операциях с басмачеством в Ташаузском, Чарджуйском, бывшем Полторацком и Мервском округах Туркменской ССР.
Во исполнение чего означенный орден Трудового Красного Знамени за № 38 прилагается».
4
Он вернулся в Ашхабад спустя четверть века, после долгой разлуки с этим городом.
Однажды Ораз Мамедович шел по городу со своими уже подросшими детьми. Евгений — в седьмом классе, Таня — в восьмом. В этот день он освободился рано. Обычно приходил ночью: после работы задерживался допоздна в штабе народной дружины.
Дети давно уже просили отца показать им, где раньше, в двадцатые годы, проходила граница города, рассказать о старом Ашхабаде. Они не видели ни дореволюционного города, ни довоенного. Приехали сюда в конце пятьдесят четвертого, и теперешний красавец Ашхабад вырос на их глазах из груды развалин, в которые превратило его землетрясение.
