Константин Смелый - Кенигсберг дюз пуа
- Я ни в коем случае! Так – ни в коем случае! – в отчаянии всплеснула руками Княжна. – Не представляйте в таком свете…
- … за! Если не хотите, чтобы российская поп-княжна представляла вас на Янтарной арене, – голосуйте против! Начало голосования через шестнадцать минут, сразу после новостей в конце часа! Повторяю: сегодня…
- А чего, уже кончается? – встрепенулся непредсказуемый Гена. – Кончается программа?
Ведущая продолжала повторять.
- Кончается? Эй! – Гена вскочил с дивана и замахал руками перед лицом ведущей; та отпрянула в неподдельном ужасе. – Эй! Подождите! Не закругляйтесь! Дайте мне… – он напрягся, оформляя туманное озарение в слова. – Дайте мне слово молвить.
Его сознание, скинувшее ярмо детерминизма, так и не оправилось от близости Княжны.
- Ну, если только молвить, – ведущая выпрямилась в кресле и резким движением одёрнула свой пиджак.
Гена нашёл глазами ближайшую камеру. Облизнул губы. Сглотнул иссякающую слюну.
- Я что хочу сказать-то… Дорогие россияне! Соотечественники! Которые если вы здесь. В смысле, в Кёнигсберге. Тут такая фишка, что я же не Княжна. Мне же домой ни разу не вернуться будет. Мне у нас светит – меня у нас посадят же по полной программе. Может, это, конечно, и – но я ж ничего никому плохого не сделал! По-хорошему если. Я просто в Кёниг приехал с другом! По штрафу, как вы! Так я чего хочу сказать… Соотечественники! Спасите меня, пожалуйста! Я думаю, если мы все из тени выйдем – если объявим, что мы все здесь, в Кёниге! Все по штрафу! Нас же здесь одних туристов тысяч пятьдесят, как минимум! Столько народу сразу под суд не пустят! Давайте, а? Всех же достало погранцов кормить. Они в Таиланд летают на наши бабки, а мы тут все, как лохи, ходим виноватые…
Так говорил Гена.
И видит небо, как мне хотелось бы описать толпы соплеменников, которые бросились осаждать небоскрёб «Янтарьгаза», восклицая: «И я! И
я тоже здесь! И что вы, падлы, со мной сделаете? Руки прочь от Гены!» С какой гордостью за нашего человека воспел бы я костры из трусливых «Приложений к дорожному документу»! Как сладко было бы мне вспоминать гордые лица тех, кто, сжимая паспорта, стоял в решительных очередях за кёнигсбергским штампом!
Серёжка Петров из моего класса в таких случаях предлагал купить финский губомотатель.
И поделом. Никто ничего не восклицал, костров не жёг, и никакой решительности в очередях за штампами не было, я не говорю уже о гордости. Когда вы последний раз видели подхваченную инициативу снизу? Я имею в виду, если низ состоит из обладателей российского паспорта?
Так что повесим голову и признаем: в историю Гена вошёл не потому, что его мольбу услышали тысячи соотечественников. В историю он попал в связи с тем, что запись его выступления показали г-ну Рыбакову.
23. Короткая счастливая пятница г-на Рыбакова
Случилось это ровно в полдень.
- Выключи, Серёжа! – застонал г-н Рыбаков, когда Гена дошёл до Таиланда. – Выключи, чтоб глаза мои не видели.
Секретарь закрыл вкладку с ютюбом. Захлопнул ноутбук. Аккуратно положил на заднее сиденье, рядом с безмолвным охранником.
Г-н Рыбаков потёр веки основанием ладони и мучительно застегнул ремень безопасности.
- Поехали.
- Куда, Михал Филипыч?
- На работу... Я тебя отпущу, – добавил он, заметив тоску, которая немедленно легла на лицо секретаря. – Я и сам долго не буду… Не хватало ещё, чтобы эти олухи царя небесного угробили мне отпуск напрочь…
Он поморщился от неубедительности собственных слов.
- Правильно, Михал Филипыч! – подыграл секретарь.
Гибридный шевроле бесшумно выкатился со стоянки у Дома правительства на улице Багратиона.
У края стоянки, справа от выезда, стоял хромированный ТГ-автомат, укрытый колпаком из плексигласа.
- Смотрите-ка, Михал Филипыч, – секретарь вильнул головой, выворачивая руль. – Народ не дремлет.
У автомата копошилась девушка в спортивном костюме, румяная от бега. Она пыталась привязать к крючку для сумок поводок, который кончался задыхающимся ньюфаундлендом. Сразу за ньюфаундлендом дожидалась своей очереди пенсионерка в вязаном белом берете.
Г-н Рыбаков откинул кресло, сложил руки на ненавистном животе и закрыл глаза.
Всю дорогу до Шишки он дёргался в полудрёме и смотрел полусны. В снах не было ничего особенного – бессвязный театр абсурда, как обычно. Иногда, после очередной дремотной конвульсии, глаза г-на Рыбакова приоткрывались. Прежде, чем снова захлопнуться, они видели плывущий город.
Утро обещало первый жаркий день года; утро сдержало своё обещание. Кёнигсберг млел на полуденном солнце. Пёстрый людской 102 К онстантин Смелый – КЁНИГСБЕРГ ДЮЗ ПУА
поток на тротуарах обнажил руки и ноги. Вокруг парков, на свежих газонах, укладывались первые загорающие. На террасах кафе, в тени по-майски белоснежных навесов, тягуче завтракала приезжая молодёжь. Она только начинала просыпаться после всенощных увеселений.
Официанты и официантки в светлых фартуках, предписанных распоряжением прошлой городской администрации, подпирали стены в ожидании наплыва офисных работников.
У перекрёстков ждали обеденного часа пик регулировщики в жёлтых рубашках с коротким рукавом, блаженно праздные.
Гигантские экраны на торцах зданий, поблекшие под солнечным дождём, беззвучно вертели карусель рекламы и новостей.
Под голубым небом рыскали наглые чайки. В порту гудели паромы. Квадратные табло под светофорами на Балтийском проспекте радостно высвечивали:
ПЯТНИЦА
FREITAG
FRIDAY
В половине первого машина г-на Рыбакова остановилась у центрального входа в Шишку.
Из вращающихся дверей повалили охранники. Они выстроились в плечистый коридор до самой машины, без церемоний оттеснив в стороны десяток журналистов.
- Всё, ребята. Спасибо на сегодня, – г-н Рыбаков расстегнул ремень, стараясь не прикасаться к животу. – В подземелье не отгоняй, Серёжа. Оставь на парковке с другой стороны.
Он выбрался из машины. Сделал несколько шагов по живому коридору. Остановился. Задрал голову на подошвы букв, из которых складывалась надпись «Янтарьгаз» у макушки небоскрёба. Из пространства между спинами охранников смотрели камеры. Журналисты выкрикивали свои вопросы. Высоко в небе висел милицейский вертолёт.
- Будет вам коммюнике сегодня, – сказал г-н Рыбаков, ни на кого не глядя.
Затем вошёл в здание.
После шести «добрый-день-михалфилипыч» он оказался в лифте. Привычно отвернувшись от зеркала, нажал кнопку с номером «38». Створки сдвинулись. Лифт сыграл две хрустальные ноты и пополз к небесам.
На тридцать восьмом этаже г-на Рыбакова поджидала Лена с дрожащими ресницами.
- Михаил Филиппович. Москва прислала смету по переходу на «Линукс».
Она протянула ему многостраничную распечатку, схваченную зелёной скрепкой.
Г-н Рыбаков зажмурился. Его правая рука подскочила, словно готовясь отогнать кровососущее насекомое.
- Спасибо, Лена, – он посмотрел на часы над дверью своего кабинета. – Какое там время отправления?
- Двенадцать двадцать семь.
Г-н Рыбаков кивнул и направился к себе, по пути ослабляя галстук.
- Михаил Филиппович!
Он обернулся. Лена смотрела на его ботинки. Тонкие пальцы с лиловыми ногтями теребили угол распечатки.
- Что стряслось, Лена?
- Можно я сбегаю проголосую? У нас на компьютерах электронные подписи заблокированы… Здесь районная налоговая через дорогу, там автомат, я быстренько…
Г-н Рыбаков подавил в себе отеческий прищур, которым до сих пор встречал подобные просьбы.
- Конечно, Лена. Конечно. Ты даже знаешь что… – он попытался демократически улыбнуться. – Проголосуешь и иди-ка домой. Пятница как-никак. Никаких грандиозных событий сегодня больше не намечается. Будем надеяться.
Лена подняла глаза. Её лицо исказилось – сначала от недоверия, потом от недоумения и под конец от припудренной брезгливости. Рука с распечаткой невольно дёрнулась в сторону г-на Рыбакова.
- Отдыхай, отдыхай, Лен, – сказал г-н Рыбаков, осмыслив это движение. – Хороших тебе выходных.
Его кабинет заливало солнце. Оно отражалось от полированных поверхностей из дорогих материалов. Хлестало по глазам. Даже в душевой кабинке за маскировочным шкафом солнце напоминало о себе фиолетово-жёлтым зудом под закрытыми веками.
После минуты под холодной водой г-н Рыбаков небрежно вытер волосы и завернулся в большое полотенце с репродукцией «Подсолнухов» Ван Гога. Затем вышел из душа. Шкаф задвигать не стал – сразу пошлёпал к бару, оставляя мокрые следы на солнечном ковре. Содержимое бара он знал наизусть; выбор сделал по дороге. Осталось
