Марина Серова - Сдержать свое слово
Всю свою жизнь я относилась к своей одежде с пиететом, поэтому, когда от больницы до участка мы со старлеем ехали в общественном транспорте, я чувствовала себя скверно. Мало того что обута я была в ужасные тапки двадцатилетней давности, так мне еще пришлось облачиться в линялый черный балахон размера этак пятидесятого с «хвостиком», который когда-то, в незапамятные времена, именовался плащом.
Рассказ о случившемся, ответы на вопросы, протоколирование отняли уйму времени. Но я заранее смирилась с этим, как с неизбежностью, и вела себя достаточно спокойно, несмотря на плохо преодолимое желание спать, опухшие после сегодняшней ночи руки и все еще не утихшую головную боль.
Потом, в аэропорту, встречая насмешливые, иногда сочувствующие взгляды людей, я мысленно обзывала свою любимую работу непечатными словами. Говорил мне Григорий: найди себе занятие поспокойнее!
Я подошла к телефону-автомату и набрала номер детского дома. После того, как в трубке сообщили, что меня слушают, я назвалась и постаралась как можно короче изложить свою просьбу.
— Мне необходимо узнать фамилию мальчика по имени Вреж, который жил какое-то время в детдоме и умер от порока сердца в 1976 году. Просмотрите, пожалуйста, архивные документы, а я на днях вам перезвоню.
Последовала пауза.
— Хорошо, я все записала, — усталым голосом проговорила начальница. — Постараюсь вам помочь. Вам удалось поговорить с Марьей Тро… — на этом связь вдруг прервалась.
Меня беспокоило одно: Коврина могла не «проводить» мальчика по документам, не оформлять его как детдомовца. Тогда в архивах нет никаких записей, следовательно, узнать фамилию Врежика не удастся. Опять тупик…
Зайдя в туалетную комнату, я впервые увидела в зеркале себя в «новом» прикиде. Хороша, ничего не скажешь. В таком виде полы мыть или по помойкам лазить только. Мне стало ужасно смешно, настолько отражение в зеркале не было похоже на всегда аккуратную и модную Таню Иванову. Женщины, проходившие мимо, шарахались от чудачки в странном одеянии, а она улыбалась во весь рот, разглядывая себя в зеркале.
«Нет, — сказала я себе, — хоть моя профессия и имеет некоторые издержки, заняться вязанием носков я всегда успею. К тому же, как ни крути, жизнь комнатного растения вовсе не для моей бурной натуры».
Наконец объявили посадку. Город Омск, встретивший меня так неприветливо, оставался позади.
* * *Войдя в здание тарасовского аэропорта, я сразу увидела Григория: подтянутый, широкоплечий, он выискивал меня в толпе прибывших. Но если бы я не подошла к нему вплотную и не окликнула, он не обратил бы на странную женщину в черном балахоне и рваных тапках ровно никакого внимания.
— Что это за маскарад?! — ошарашенный Гриша осмотрел меня с ног до головы. — У тебя на самом деле так плохо с деньгами?
Наивный Гриша! Чтобы я дошла до такой «ручки»… Взяв его под руку и посмеиваясь, я увлекла моего давнего друга к выходу, подальше от любопытных взглядов. Только когда мы оказались в салоне «сорок первого» «Москвича», принадлежащего Григорию, я ответила на его вопросы.
Мы ехали по мокрому городу, мой спутник время от времени округлял свои карие глаза, реагируя на мой рассказ, повествовавший о похождениях Татьяны Ивановой в городе Омске.
— Ты — моя палочка-выручалочка, — резюмировала я свой монолог. — Я у тебя в неоплатном долгу. Последняя просьба: давай зайдем в «Макдоналдс» и положим в рот что-нибудь съедобное. У меня пост со вчерашнего вечера, и этот гастрономический терроризм отнял у меня последние силы.
— Предлагаю вариант получше, — произнес Гриша, переключив скорость. — У меня дома есть голубцы с мясом, салат с крабами и торт. Это лучше, чем гамбургеры в этой забегаловке. К тому же у твоей палочки-выручалочки сегодня день рождения.
— Да ты что? Ой, Гришенька, прости, совсем забыла! — Мне действительно было досадно. Близкий мне человек, не раз выручавший экстремального детектива из затруднительных положений, выдернут мною из дома в день рождения, а я даже не поздравила моего спасителя.
— Прощаю, — великодушно отозвался Григорий.
Вышло это у него как-то невесело. Что ж, Татьяна, придется заглаживать свою вину. Нельзя обижать хороших людей…
* * *На утро следующего дня, бодрая, отъевшаяся, хорошо выспавшаяся, я вошла в свой подъезд. Вчерашний вечер, проведенный с друзьями Григория, а после наедине с хозяином, значительно прибавил мне сил. Готовит Гриша вообще великолепно. В холодильнике оказалось множество различной вкуснятины, которую я принялась жадно поглощать, как только скинула с себя чужеродное тряпье и помыла руки. Ну а после того, как мне удалось утихомирить колики в желудке, я утопила свое разомлевшее от сытости тело в ванной.
Потом состоялась исповедь, во время которой я в очередной раз покаялась в своем недостойном поведении по отношению к Григорию. Но за него я зря опасалась, он давно уже принимал наши отношения такими, какими они сложились, поэтому долго говорить мне не дал.
— Танюша, успокойся. Ты никогда не клялась мне в любви и никогда ничего не обещала. Твои угрызения совести излишни, и не будем больше об этом.
Как хорошо, что есть хотя бы один человек, который меня понимает и принимает такой, какая я есть!
Сейчас, поднимаясь по лестнице, я с радостным чувством вспомнила вчерашний вечер и удовлетворенно думала о том, что, несмотря на мою забывчивость и несносный характер, наши с Григорием отношения не испортились.
В моем почтовом ящике опять лежало письмо. Опять тот же конверт, те же наклеенные буквы. В квартире, в которую я вошла с некоторым опасением, все выглядело на своих местах. Пройдясь по комнатам и не обнаружив никаких пришельцев, скинула теперь уже Гришины тапки, выглядевшие вполне достойно. Лидочкино одеяние было с большой радостью спущено мной в мусоропровод. До дома я доехала на такси — Григорий утром отправился на работу, когда я досматривала еще предпоследний сон.
Испытывая легкое нетерпение, вскрыла послание.
«Кара за содеянное. Если бы я не совершила тогда преступления, мой мальчик непременно был бы жив. Я просто не позволила бы ему умереть. Он умирал с мыслью, которую я не смогла простить обидчику: моя мать бросила меня. Спи спокойно, мой мальчик. Возмездие настигло виновного».
Женщина. Вероятно, та самая, поиски которой не давали мне покоя. Зачем она пишет мне письма? Уверена в своей неуловимости и издевается? Если нет, то неужели, кроме детектива, расследующего ею же совершенное убийство, не нашлось никого, кому можно излить душу? Мне-то хорошо известно, что очень часто такого рода исповеди устраивают с целью запутать следствие. Но бывает и по-другому, ведь понятие «совесть» не для красного словца существует. В любом случае, мотивы ее поступка оставались для меня пока загадкой.
Ну а если все же принять сообщение, которое я держала сейчас в руках, за чистую монету, то что мы имеем?
Когда-то женщина совершила преступление, косвенным или прямым следствием которого стала смерть ее сына. В результате обидчик наказан. Кто этот обидчик и что он совершил? Если эта женщина — убийца Коврина, значит, обидчик — Леонид Коврин. Что же он такого совершил? Если «темное, страшное место», упоминавшееся в предыдущем письме, не что иное, как тюрьма, куда пришлось отправиться этой женщине после совершенного ею когда-то преступления, то все это очень тесно перекликается с историей, рассказанной мне Марьей Трофимовной. Посаженная в тюрьму мать Врежика, сам мальчик, умерший вскоре после этого от порока сердца… Одно непонятно: при чем здесь сын Ковриной Леонид? Когда умер Врежик, Леонид сам находился в очень нежном детском возрасте, каким образом он мог стать обидчиком?
В тот факт, что Степанида Михайловна может являться обидчицей, я тоже плохо верила: ведь она приютила Врежика в детском доме, когда у его матери были проблемы. Это обстоятельство должно породить одну лишь благодарность со стороны этой женщины, назвавшейся при встрече со Светланой Белоярченко Антониной. Я вспомнила страх в глазах Ковриной, когда задала ей вопрос про незнакомку, которая побывала у ее сына незадолго до его смерти. Чего она боится? Над этим уравнением со многими неизвестными мне еще предстоит поработать.
Я села к телефону. После пятого гнусавого гудка трубку наконец взяли.
— Да, Татьяна, я нашла интересующую вас информацию, — раздался в трубке все такой же усталый голос начальницы детского дома. — Мальчик по имени Вреж носил фамилию Шегирян, согласно записям, он прожил в детдоме два месяца и умер 23 мая 1976 года в больнице от порока сердца.
— Скажите, про его мать что-нибудь известно? Она ведь должна была написать отказ от ребенка?
— Да, — подтвердила моя собеседница, — отказная прилагается. Шегирян Вера Ефимовна — так звали мать мальчика, 1951 года рождения.
