Елена Арсеньева - На все четыре стороны
Но не только я представляла опасность для Малгожаты — она тоже была для меня опасна! Увидит, узнает.., поймет, что я могу ее разоблачить, и тогда ее ждет гибель… А что ждет меня?
Мне захотелось уменьшиться в росте, в размере, свернуться в клубок, словно ежик, полностью спрятаться под уютную, душистую камизэльку. Может быть, меня минует беда, если я буду делать вид, что слепа, нема и глуха? Но ведь Малгожата опасна, скрывая ее, я невольно предаю своих товарок по камере!
Мысли разрывали мне голову, страдания разрывали мне сердце.
Как вдруг…
— Матка Боска, да ведь это Зоя! — услышала я вскрик Малгожаты, и в следующее мгновение она вскочила на нары рядом со мной, приподняла, обняла и расцеловала в обе щеки. — Так ты сберегла мою камизэльку? — рассмеялась она. — Досконале, превосходно! Медам, — обратилась она к недоумевающим заключенным, — еще недавно мы с Зоей были в одной камере. Кажется, я становлюсь завсегдатаем сего узилища! Там, где мы содержались прежде, случилась ужасная драка, всех, кто в ней участвовал, выволокли вон и сунули кого в карцер, кого, я даже не знаю, наверное, поставили к стенке. А меня спасло чудо, подлинное чудо! Когда меня тащили в карцер — вуй, какая я была урода.., правда, что уродина! — Она звонко расхохоталась, сыграв на созвучии и совершенно различном значении двух этих слов, ведь «урода» по-польски — «красавица». А вообще, я обратила внимание, что она уже не так щедро сыплет полонизмами, как в прошлый наш ночной разговор. — Итак, когда меня тащили в карцер, то один красный пан, который работал раньше в театре, где я играла… Да не здесь, не в Свийске, а в самом Петербурге! Там он был просто плотник или столяр, а может, подносчик декораций, я уж и не помню, а здесь… Ну как он держал себя, Езус Христус! Подлинный уродзены шляхтич! Так вот тот пан узнал меня, и вступился, и похлопотал за меня перед начальником тюрьмы. И потребовал, чтобы меня немедля выпустили. Я готова была руки ему целовать за его доброе сердце. Как же! — горестно усмехнулась она. — У красных панов не бывает добрых сердец! Я вернулась домой — а его, как ни странно, даже не разграбили, — вымылась в ванне и только вознесла молитвы Матке Боске за то, что не отвратила от меня очей своих, как явился жолнер, солдат, с бумагой от Чеки, в которой было сказано, что ко мне на постой определяется красный командир Сазонов. Такова была фамилия моего спасителя. Я сразу почуяла недоброе… Так и случилось: чуть явившись, он немедля потребовал благодарности. Он пожелал спать со мной, а когда я начала взывать к его рыцарским чувствам, хотел меня изнасиловать. Ничего не скажу, — усмехнулась Малгожата, — я давно забыла о том времени, когда была невинной девицею, однако отношения мужчины с женщиной — не воскресная ярмарка, когда надо за малую малость платить золотом любви. Я схватилась за нож… Красный пан получил лезвием по руке, которую протянул не туда, куда надо, и выбежал вон, спасаясь бегством. На мою беду, мимо проходил патруль, он кликнул подмогу, меня схватили в чем была. Приволокли сюда… Ну, не пся ли крев те красные лайдаки?!
К концу этой речи вся камера хохотала. Малгожата повествовала с таким неподражаемым юмором, словно хотела не пожаловаться, а повеселить нас.
Я смеялась громче всех. Не передать словами, какое я чувствовала облегчение. Камень с души свалился: так она не предательница! Какое счастье!
* * *— Fracture? — спросил хирург медицинского центра «Осман», принимая снимок от красивого рентгенолога, которому бы в сериалах играть всяких жиголо-сердцеедов (причем отнюдь не вегетарианцев!), а не заниматься такой грубой прозой жизни, как съемка разных-всяких бедер, верхних и нижних конечностей… То есть такой это был кадр мужского рода, что Алена, войдя в рентген-кабинет, втихомолку порадовалась, что догадалась сегодня надеть не просто какие-то там трусишки или даже стринги, а завлекательнейшие кружевные штанишки цвета шампанского, так что, надо полагать, на столе жиголо-рентгенолога она выглядела недурственно…
Кстати, стол ее сначала очень напугал, потому что стола как такового она в кабинете не обнаружила, а стояла там блестящая никелированная стена шириной метра полтора и высотой не менее двух. Красавчик, улыбаясь одними глазами (желто-янтарными, совершенно как у Алекса, бывшего, незаслуженно отставленного и напрочь забытого Алениного любовника), попросил нашу писательницу стать вплотную к стенке, и та вдруг начала медленно запрокидываться, а Алена — вместе с ней. У нее тотчас закружилась голова, она жалобно пискнула, зажмурилась, а когда снова открыла глаза, обнаружила себя лежащей на этой стенке, превратившейся чудесным образом в стол, а рентгенолог, интимно наклоняясь над ней, полушепотом просил чуть повернуться на бок и слегка согнуть ноги в коленях… «Да, правильно, вот эту ногу чуть вперед.., о, merci, merci…»
И он знай себе мерсикал, пока заставлял ее вертеться с боку на бок, уходил, нажимал какие-то кнопки, снова возвращался.., священнодействовал, словом, над Алениным распростертым телом, как пишут в романах. А потом с той же затаенной интимной улыбкой (вот интересно, она предназначалась только носительницам кружевных штанишек цвета шампанского или вообще всем пациенткам, а может, даже и всем пациентам?) попросил ее одеться и подождать результатов рентгена.
Ждать пришлось минут десять, не более того. Затем рентгенолог танцующей, как и подобает жиголо, походкой прошел мимо сидящей в коридоре Алены и, открыв дверь в кабинет хирурга, любезной улыбкой и взмахом руки пригласил ее войти.
— Fracture? — спросил хирург, принимая от него снимки и прикладывая их к освещенной панели.
«Квитанция? При чем тут квитанция?» [9] — озадачилась Алена.
— К счастью для мадам, у нас лишь трещина, так что, думаю, шины будет вполне достаточно. Впрочем, это уже ваши заботы, доктор Бланше, — проговорил рентгенолог, и Алена только сейчас обратила внимание на бейджики, прикрепленные к карманам рабочих халатов врачей. Согласно им, хирург звался Альбер Бланше, а рентгенолог — Оливье Савояр.
«Красивое имя — Оливье! — мечтательно подумала наша легкомысленная героиня. — Особенно если абстрагироваться от известного салата…»
И только тут до нее дошло, о чем речь. У нее, к счастью — ничего себе, счастье! — только трещина на ушибленной коленке. А что могло быть хуже? Только перелом.
— Так вы хотите сказать, что у меня перелома все-таки нет? — спросила она, и доктор кивнул:
— Совершенно верно, мадам, перелома у вас нет, всего только небольшая трещина. Вам, как уже сказал коллега Савояр, повезло. Можно обойтись без гипса, ограничиться шиной. Я сейчас напишу рецепт! Думаю, ваше страховое агентство оплатит эту покупку. — И он присел к столу, что-то начал чиркать ручкой на бланке.
— Bon courage, madame! — весело сверкнул своими чудными глазами красавчик Оливье и вышел из кабинета.
Алена мгновенно забыла о его существовании. В данную минуту жизни ей было не до жиголо, пусть даже с янтарными глазами…
Трещина в колене! То-то было так зверски больно! А что это за шина, интересно? Она сможет с ней ходить? Или придется сидеть? В каком-нибудь инвалидном кресле? Приехать в Париж на две недели, чтобы все это время просидеть в инвалидном кресле?!
Нет, мужество, которого ей пожелал жиголо Оливье, стремительно покидало ее с каждой секундой. Уходил кураж, как вода из треснутой кружки…
— Доктор, а обязательно носить шину? — спросила она плачущим голосом. — Нельзя ли обойтись эластичным бинтом?
— Вот этим? — сладким голосом переспросил Альбер Бланше, кивком указав на тот бинт, в сопровождении которого явилась к нему Алена (в данном случае уместен именно этот речевой оборот, потому что бинт в очередной, кажется, в сто тысяч восьмой раз размотался и волокся по полу за не заметившей этого Аленой).
— Ну, к примеру, — кивнула она.
— Этот не подойдет ни в каком случае, — любезно разъяснил хирург. — Даже если вы снимете с него бумажную основу, которая и мешала вам плотно обмотать его вокруг колена. Ведь задача эластичного бинта состоит в плотной фиксации, не так ли?
Ой, позо-орище.., вот дикарка-то, вот варварка, бинтом пользоваться не умеет… Алена подумала, что ее извиняет только шоковое состояние, в котором она находилась, когда покупала бинт.
— Потом, позднее, недели через две, когда трещина затянется, вы сможете воспользоваться эластичным бинтом. Однако он должен быть раза в два шире. Когда будете покупать, скажите в аптеке, что он вам нужен для фиксации именно колена. Вам подберут подходящий. Только запомните: перейти на бинт вы сможете не раньше, чем через две недели. А лучше — через месяц. И то после того, как снова сделаете рентгеновский снимок, — строгим, учительским тоном сказал доктор. — Ну-ну, не расстраивайтесь, мадам, вам еще повезло!
Повезло ей, повезло ей, повезло… Нет, ну в самом деле — могло быть хуже. Мог быть перелом — закрытый или вовсе открытый. Ее могли заточить на сорок пять суток в больничную палату с подвешенной к потолку ногой. Вот обрадовалось бы страховое агентство «Югория»! Оплатить ее поход в поликлинику они согласились без споров, хотя и двадцать раз наказали переслать по факсу подробнейшее медицинское заключение с печатью и подписью. Нет, конечно, все правильно, денежка счет любит. Но какое счастье, что не надо вымаливать в агентстве оплату полуторамесячного висения на вытяжке! Без преувеличения можно сказать, что после этого «Югории» пришлось бы оплачивать еще один курс лечения Алены Дмитриевой — в психушке.
