Анатолий Безуглов - Трудный поединок
Ему приснилось, что кто-то громко стучит в дверь. Не было сил подняться. А стук продолжался все сильнее, все настойчивее.
– Жора, Жора! – трясла его жена.– К телефону!
Георгий Робертович с трудом открыл глаза.
Нет, не сон. В дверь барабанил сосед.
Когда Гольст вышел в коридор, сосед укоризненно покачал головой:
– Среди ночи… Такое беспокойство… У меня ребенок болен. Только уснул и…
– Извините,– сказал Георгий Робертович.– А который теперь час? – спросил он, беря трубку.
– Третий,– ответил сосед, открывая дверь в свою комнату.
– Гольст слушает…
– Долго вы думаете держать за решеткой Валериана Ипатьевича? – сердито произнес женский голос, тот самый, что и вчера. Георгий Робертович узнал бы его из тысячи других.
– Опять вы? – сказал он.
Сон как рукой сняло.
– А кто же еще? Нина Амирова! Удивляюсь, как вас еще не погнали из следователей? Ну ничего, не долго будете тешиться,– злобно пообещала женщина.– Скоро поменяетесь с Дунайским местами…
И снова, как в прошлый раз, неизвестная бросила трубку.
Теперь уже Гольст не сомневался: звонки – игра на нервах. Его хотят вывести из себя. Судя по выговору, это была не Амирова, точно. Но кто?
Георгий Робертович сел на стул в коридоре и просидел остаток ночи, ожидая, что позвонят еще. Но звонка больше не было.
И опять чуть свет Гольст отправился на работу. Холодный воздух взбодрил. У газетного киоска растянулся длинный хвост. Люди стояли сосредоточенные, хмурые. Отходя, тут же разворачивали газеты. Кто-то произнес слово «Серго».
Тревожное настроение передалось и Георгию Робертовичу. А когда он купил «Правду», с первой полосы глянуло на него знакомое улыбающееся лицо в траурной рамке.
Все еще не веря своим глазам, Гольст при тусклом свете разобрал: скончался нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе.
Гольст поскорее добрался до прокуратуры. И, не выдержав, прямо в вестибюле, впился в газетные строки: «Сообщение от ЦК ВКП(б)… Медицинское заключение… Разрыв сердца…»
Георгий Робертович прошел в кабинет, разложил перед собой газету и снова читал хватающие за душу слова.
Орджоникидзе был одним из любимых вождей. Первые советские тракторы, первые самолеты, первые автомобили – все это неизменно связывалось с его именем. И на фотографиях в газетах и журналах Серго всегда был изображен куда-то спешащим, в окружении людей, на фоне строек и цехов. В своем неизменном кителе или длинном пальто, похожем на шинель, в полувоенной фуражке. Всегда спокойный, чуть улыбающийся. Трудно было поверить, что этого человека больше нет.
Рабочий день начался в скорбной тишине. Люди, казалось, старались ходить тише, говорили вполголоса. И все сходились на одном: слишком ранняя смерть. Ему бы еще жить да жить. Не уберегся, всего себя отдал Родине. Но как бы ни давило горе, надо было работать. И Гольст отправился на Кропоткинскую продолжать обыск на квартире Дунайского.
Но закончил он его только на следующий день. Эти два дня начальство не беспокоило Георгия Робертовича. Не звонил и Шейнин. Возможно, это было связано с кончиной Орджоникидзе: везде проходили траурные митинги и собрания.
Зато ночью на квартире Гольста опять раздался звонок. На этот раз звонил мужчина. Он передал Георгию Робертовичу привет от Амировой. А на вопрос Гольста, почему та сама не подошла к телефону, объяснил, что якобы у Нины болит голова.
Предупрежденные работники телефонной станции сообщили Георгию Робертовичу, что незнакомец звонил из телефона-автомата.
Забегая вперед, следует сказать, что анонимные звонки продолжались и дальше. Каждую ночь. Соседи уже собрались жаловаться на Гольста. Георгий Робертович обратился за советом и помощью к прокурору города. При его содействии в квартире сменили номер телефона. И только таким способом удалось прекратить ночные пытки…
К моменту окончания обыска у Дунайского Гольст получил заключение повторной судебно-медицинской экспертизы. Ее проводила комиссия из авторитетнейших специалистов, в том числе В. И. Прозоровского – главного судебно-медицинского эксперта Наркомата здравоохранения СССР. Выводы комиссии полностью совпали с выводами Петра Сергеевича Семеновского: части принадлежат одному женскому трупу. И снова эксперты утверждали, что расчленение проведено человеком, знакомым с техникой анатомических вскрытий.
А вот результаты исследований бурых пятен, найденных в комнате Дунайского, задерживались: профессор, занимающийся ими, заболел.
Гольст решил встретиться с обвиняемым. Допрос происходил в следственной камере Таганской тюрьмы.
Дунайский держался отчужденно. Угрюмый, тяжелый взгляд, чуть сквозившая на губах иезуитская улыбка…
– Ну, что же, Валериан Ипатьевич,– сказал Гольст,– в последнюю нашу встречу вы заявили, что не согласны с выводами Петра Сергеевича Семеновского…
– Я могу повторить это и теперь. И не только вам, но и ему самому.
– А что именно?
Дунайский, смерив следователя взглядом, словно решая, стоит с ним говорить или нет, сурово произнес:
– Притянуто за уши… Части от разных трупов… Дайте мне возможность встретиться с Петром Сергеевичем, и я докажу это.
– Ну, Семеновскому вы не верите… Тогда прошу ознакомиться вот с этим.– И Георгий Робертович дал обвиняемому заключение авторитетной комиссии, проведшей повторную экспертизу.
Дунайский читал медленно, обстоятельно. И молча вернул Гольсту. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Что скажете? – подождав некоторое время, спросил следователь.
– Ворон ворону глаз не выклюет,– усмехнулся допрашиваемый.
Гольст поразился его хладнокровию. Что это – уверенность в правоте или тщательно обдуманная линия поведения?
– Вы отрицаете выводы и второй экспертизы? – обратился он к Дунайскому, стараясь держаться как можно корректнее.
– Так оно же почти слово в слово повторяет первое. Значит, отрицаю. Подтасовано.
– Простите, Валериан Ипатьевич. Выходит, что вы ставите под сомнение честность своих коллег. Некрасиво. Я бы даже сказал, неэтично…
Дунайский пожал плечами:
– Может быть, они заблуждаются…
Наверное, он понял, что переборщил.
– Но ведь не могут же все заблуждаться одинаково…
– А почему бы и нет?
– Вы же сами обратили внимание – почти слово в слово!
– Повторяю: я остаюсь при своем мнении,– ушел от прямого ответа Дунайский.
– Вы будете отрицать и то, что это труп вашей жены?
– Не вижу этому веских подтверждений.
– Вам показать еще раз протокол опознания, проведенного Тамарой Кулагиной?
– Не надо. Помню. Очень сомнительно. Очень,– повторил обвиняемый с нажимом.
– Хорошо… Напомню вам, что девятнадцатого июня прошлого года ваша жена сдала в пошив платье. Так?
– Платье?– переспросил Дунайский, настораживаясь.
– В артель Мосшвейсоюза. Помните?
– Да-да, припоминаю…
– Должны. Вы ведь забрали его сами.– Гольст сделал паузу, следя за реакцией Дунайского. Тот, кажется, несколько смутился.– Хотя мне не совсем понятно: у вас горе, три дня, как ушла жена, а вы думаете о каком-то платье.
– Я надеялся, что она скоро вернется. Хотел сделать ей приятное,– пробормотал Дунайский.– И пропасть могло, раз заказчик не является… Ну, и как память…
– Что-то я этой памяти, то есть платья, дома у вас не обнаружил,– заметил Гольст.
Дунайский молчал.
«Ищет, что ответить,– подумал следователь.– Ну-ка, попробуем нажать».
– Кстати, где оно? – продолжал Георгий Робертович.
– Не помню,– коротко ответил Дунайский.
– Вы же говорите – на память,– усмехнулся следователь.– Ладно, я вот к чему. Когда принимали заказ, сняли мерку. Вот, пожалуйста.– Гольст положил перед Дунайским запись закройщика.– А вот обмер частей трупа.– Следователь положил рядом акт осмотра трупа, где были подчеркнуты объем бюста, бедер и талии.– Как видите, полное совпадение.
– Случайность. Сколько женщин с одинаковым бюстом и бедрами…
– Хорошо. А размер головы? Нина носила, насколько вам известно, шляпки пятьдесят четвертого размера. Размер головы трупа тоже пятьдесят четвертый… И еще. В свертке, найденном возле Болшевской коммуны, часть трупа была завернута в простыню. А в уголке на ней – буковка «Н»… В шкафу у вас найдено еще три таких же простыни с буквой «Н»… Прошу ознакомиться с заключением экспертизы, которая утверждает, что буквы вышиты одними и теми же нитками…
– Не надо! – не выдержал Дунайский.– Не надо! – выкрикнул он, задыхаясь.– Допустим, это труп Нины. Я повторяю – допустим… Но при чем здесь я? Что вы меня терзаете? Меня, человека, и так уже истерзанного горем! Что вы пытаетесь доказать мне?
– То, что убийство жены – дело ваших рук,– спокойно сказал Гольст.
