Дарья Истомина - Леди-босс (Леди-бомж - 2)
В этот момент в кабинет вошел Чичерюкин. На вытянутых руках он почтительно нес меховое пальто Кена. Только что ножкой не шаркнул, подойдя к нему.
- Медицина уже упаковалась, Тимур Хакимович. Да и вам, кажется, пора? Путь неблизкий, темень и все такое...
Кен молча надел пальто. Сунул в карман сигареты и зажигалку. Плеснул в стакан вина, посмаковал. Угрюмо взглянул на Чичерюкина.
- Да-а. Прошляпили вы Туманского! Не стыдно? Чего уж теперь-то? Задним числом?
- Числа, они и есть числа, - ответствовал Чичерюкин не без печали. Задние ли, передние... Где тьма-тьмущая, а где, может, еще свет пробьется? В предбудущей действительности?
- Ну-ну. Желаю успехов, - сказал Кен. - Вам, Лизавета Юрьевна, также. Во имя продолжения рода.
- За цветочки спасибо. И за конфетки...
- Не стоит благодарности!
Он окинул взглядом кабинет и вздохнул:
- М-да... Сколько тут говорено, думано, выпито! Пожалуй, мне тут уже не бывать?
- Думаю, нет смысла, - сказала я.
- Выходит - война?
- А почему бы и нет?
- Напрасно. Ох как напрасно!..
Он покачал головой, поправил свадебное фото на камине. И, шаркая по-старчески ногами, пошел из кабинета.
Когда пнул дверь в предбанник, я поняла, что там что-то произошло. Так и есть. Его охранник стоял лицом к стене, его удерживал за плечи наш Костик, с красной, как бурак, обозленной физией. Похоже, пришлый бобик пытался не пустить Чичерюкина в кабинет.
- Нас здесь не поняли, Митя... - сказал ему Кен.
Костик пошел их провожать.
Мы с Чичерюкиным наблюдали из окна, как они убирались с территории. Впереди микроавтобус, за ним черный "бьюик" Кена. Вечер был по-весеннему сиреневым и прозрачным. Красные огни стоп-сигналов тревожно светили, удаляясь.
Я только теперь поняла, чего мне стоил весь этот спектакль. Я была мокрая, как мышь, и чувствовала, как холодный пот струйками течет между лопаток.
- Как прослушка? Все слышали? - спросила я Михайлыча.
- Симфония!..
- Это он Сим-Сима... Это - он, - через силу выговорила я.
- Думаю, это только начало.
- Он, оказывается, такой страшный!
- Обиженные всегда такие. А ты еще и добавила. Плюнула, можно сказать, в протянутую руку. Не поняла, значит.
- А может быть, стоило понять, а? Жила бы себе припеваючи. Дивиденд стригла. Бирюльками обвесилась. Зимой бы в Австралию укатывала, когда там жарынь. На кенгуру смотреть, акул на Большом рифе подводно бить. Или куда-нибудь в Кению бегемотов кормить. Или на карнавал в Рио сиськами трясти. А то в Париж! Я же в этом занюханном Париже не бывала. Элга носом поводит, мол, все там в собачьем дерьме, а мне бы на той Пляс Пигали хотя бы разок дермецо нюхнуть! Чем я хуже Викентьевны?
Я порола эту ерундовину, заводясь все пуще и пуще. Я хорошо себя знала. Мне всегда хотелось туда, куда ходу нет. Чем непрошибаемей стена, тем мощнее мой напор. Уж, кажется, рога обломаны, но - башкой вперед. И куда кривая вывезет.
Послать бы в задницу этого Главного Кукольника, сорваться с его поводков, чтобы точно знать: что бы ни случилось, это по моей воле, по моему хотению. Хоть мордой об стол, но сама!
Словом, после Кена я была на пределе. А тут еще и Гаша добавила. Михайлычу не очень понравилось, что я, как натянутая струна, вот-вот лопну, и он унес ноги. Я выключила освещение в кабинете, чтобы не резало будто песком засыпанные глаза, и села в кресло Сим-Сима. Под столом ногой наткнулась на игрушку Гришуньки - японского электронного робота. Видно, он его оставил, когда они в последний раз тут играли с Туманским.
Робот был беспощадно ободран, от него остался только металлопластмассовый скелетик. Я включила его. Оказалось, он все-таки работал. Скрежеща, робот пошагал по столешнице, ворочая башкой со светящимися глазами, вращая колесиками внутри прозрачного тулова и "паля" искрами из ствола, выдвинувшегося откуда-то из пуза.
Я гоняла его туда-сюда и думала, что я тоже ободранная, как эта игрушка, и от меня так же мало что осталось.
И тут заявилась Гаша. Поджав губы, проворчала:
- Чего сидишь, как сычиха, впотьмах?
- Отстань...
- Плесни-ка мне чего-ничего сладенького, - покосилась она на бутылки.
- Сама управляйся.
Гаша откинула платок на плечи, обнюхала бутылки, выбрала самую фигуристую, налила рюмочку и, перекрестясь, хлопнула.
- Ох, грехи наши тяжкие, - выпив, забормотала она. - Кого нету, так светлая память. А живому жить! Как эта штука называется? Зелененькая?
- Шартрез.
- Вкусная наливочка. Под такую и вдоветь негорько. Это какой-нибудь трудящей бедолаге самогонкой горе заливать, а для богачек - сладость этакая.. С крепостью!
- Не подъезжай. Говори, что надо.
- Как жизнь жить планируете, мадам?
- Тебя не забуду, не боись, - сказала я. - Куплю тебе что хочешь. Корову хочешь? Или парочку? У вашей Зорьки не вымя - одно название! Ты Элге скажи, пару телочек из той же Голландии притаранят. С родословной, как у графинь. Молоком зальют. Со сметаной.
- Графини с наших кормов сдохнут. А главное, Лизка, нам чужого не надо. Тем более ворованного.
- Это в каком смысле?
- А во всех смыслах! Ты чего на чужое губы раскатала, девка? Твое это все? Твоим горбом нажито? По совести это или как?
- Интересное кино! - Мне стало любопытно, к чему это она меня заводит. - Между прочим, у нас семья состоялась. Почти что. Что ни говори, а я мужняя. А с Туманским жить - тоже работа была! О-го-го!
- Всей твоей работы, Лизавета, было ноги выше головы задирать, между прочим, с большим для организма удовольствием. А для этого университетов кончать не надо. И твоей заслуги тут никакой. Ты с судьбой в подкидного дурачка сыграла. Это она тебе кобелюку с деньгой в виде козырного туза подсунула! А что не собственным горбом, в поту и трудах, а с игры взято, туда и сгинет! Вот скажи, откуда это все у них взялось? Что они, Туманские эти, землю пахали? Или, как дед твой Иннокентий Панкратыч, по научности всю жизнь мозги вывихивали? Дед мозгами ворочал, а ничего, кроме радикулита и книжек, не нажил. Кто они такие? С чего это им все - хоромины, иностранные машины, коньяк с лимоном и холуев мильон? И почетное звание - хозяйва!
- Гашка, Гашка! - попыталась я охладить ее пыл. - Что тебе до этого? Ну сумели. Поняли правила бизнеса. Коммерция имеет свои сложнейшие законы.
- Я один закон понимаю, - заводилась она, - чтобы тут прибавилось, там отнять надо! А жулик, он и есть жулик, как его ни назови! Это ж они, между прочим, и лично меня облапошили, нас с Ефимом! Из рубля подтирку для задницы сделали. Из пенсии насмешку даже для побирушек. Да еще и издеваются, кругом ор идет, что по радио, что по телику, - свободная, мол, ты, Агриппина Ивановна! Делай свой бизнес! Живи - не хочу! А моего бизнесу - сотки мои клятые, с картошкой и капустой! Сдохли бы без них давно уж... Это в мои-то годы опять раком стоять, по грядкам ползать, колорада давить, а потом мудровать, за сколько я смогу молодую картошечку на вокзале толкнуть. У меня теперь башка, как вон этот компьютер! Сколько менту отстегнуть, чтобы с места не шуганул, сколько Бориске-гундосому с ихней рэкетирской бандой, сколько на хлеб и табак останется, на электричество. Коли за него задолжаю - провода обрежут к чертовой матери, и ни одной серии в Плетениху больше не передадут!..
- Совершенно с вами согласная, Агриппина Ивановна. Не жизнь, а мука! Только Туманские тут при чем?
- Все они при чем! Шманские-Туманские, мэрские, думские, московские! И ты из меня недоразвитую дурочку не делай! Развили, слава богу!
- Тогда, Глаша, чего ты ждешь? Марш-марш вперед, рабочий народ! Хочешь, я тебе красный флаг сошью с кистями! Слава богу, в зоне на машинке строчить научили. Только я тебя на штурм Бастилии одну не отпущу!
- "Бастилия?" Чего это?
- Ну пусть мэрия! Я согласная. Мы эту Щеколдиниху вверх ногами и на фонарь. Чтобы знала, падла, как Басаргиных обижать! И войдем мы с тобой в освобожденный дедов сад, попьем воды из свободного нашего колодца и водрузим над нашим бывшим домом светлое знамя труда!
- Издеваешься?!
Гаша вдруг заплакала. Голова ее тряслась.
- Лизка-а-а, Лизка-а-а! Мне ж страшно за тебя! Не твое все это... Ты ж дура полная! Бьют тебя, бьют, а тебе все мало. Отступись, а? Ну не будет тебе удачи! Ты ж не они, ты ж другая. Ведь закрутят, опять посодют, у них хитрожопости не на таких, как ты, хватит! Ты ж на край ступаешь! Мало тебе тех пуль, думаешь, на тебя не отлито? Ну не в крови, так в говне утопят! Отдай ты им все! Ему!
- Кому это?
- Да азиату этому! Думаешь, я совсем ничего не чую? Он глаз уже на все положил. Даже эта самая твоя новая подруга жизни Карловна - чухна или, может, финка? - и та не выдержала, проговорилася... Даже ей - страх!
Я в который уже раз удивилась Гаше. Что-что, а чутье на опасность именно для меня у нее было отработано, как у овчарки. И если даже Элга поджимает хвост, хотя и бодрится, то что-то про Кена я еще недопонимаю. А вслух сказала:
- Брось, Гашенька! И на него найдется намордник. Чего трухать-то? Нормальный иезуит. Это у него не отнимешь.
