Андрей Евпланов - Чужаки
- Ну уж и в тюрьму...
- А что вы думаете. Вот из-за таких прохиндеек мужчины от нашей сестры скоро шарахаться станут, как от огня.
- Думаю, еще не скоро,- возразила бабушка игриво. Но Маняше, видимо, не до шуток было. Ее этот вопрос занимал всерьез.
- Вам хорошо так говорить,- сказала Маняша,- вы замужем. Василий Петрович у вас чистое золото: видный, зарабатывает хорошо и не дерется. А мне бы хоть какого завалящего. Так нет же...
- Ты еще молодая, зачем тебе хомут на шею раньше времени надевать,-. сказала бабушка слова, которые полагалось говорить в таких случаях, взяла Маняшу за локоть и добавила загадочно: - Чего девка не знает, то ее и красит.
- Вам легко говорить, вы красивая,- шмыгнула носом Маняша.- А меня никто не берет, потому что я нескладеха и лицо у меня, как кукушечье яйцо, все в конопушках. Хотя некоторые как раз таких и любят... Эх, мне бы росту поубавить... Был тут один, с нашей же фабрики, махонький такой. И фамилия ему досталась самая подходящая - Мизин. Так мы его Мизинцем звали. Он мне все свидания назначал на кладбище. Ох, и страху я натерпелась... А когда я его спросила, почему мы не встречаемся как все: на речке или в клубе, он сказал, что не желает людей смешить.
- Неужто у вас тут высоких нет? - спросила бабушка.
- Высокие мужчины маленьких женщин любят,- сказала Маняша упавшим голосом.
- Правда,- согласилась бабушка. Ее ступня спокойно умещалась у деда на ладони.- Маленькая собачка - до старости щенок... Но есть же в конце концов и умные мужчины, для которых не имеет значения, какого размера туфли ты носишь.
- Умные не женятся,- вздохнула Маняша.- А если и решаются на это, то только заради выгоды. С меня-то им какая выгода...
- Пусть даже так,- согласилась бабушка.- Но мне кажется, ты рано на себе крест ставишь. В жизни бывает всякое. И никто не может знать, что случится с ним завтра, если, конечно, на то не будет особого знака судьбы.
И тут бабушка рассказала Маняше историю про то, как она узнала имя своего суженого задолго до того, как познакомилась с Василием Петровичем. Это была замечательная история, которую я потом слышал раз сто. Бабушка любила ее рассказывать по любому поводу. А тут она пришлась как раз к месту. Надо же было как-то поддержать несчастную Маняшу, вселить в нее хоть какую надежду.
Оказывается, есть простой способ узнать имя будущего мужа. Надо только в Крещение, выходя из дому, отщипнуть с дерева почку и положить ее за щеку, а как только встретится мужчина, тут же эту почку разжевать и проглотить. Хочешь - не хочешь, а твоего будущего супруга будут звать так же, как того первого встречного. А если выплюнешь почку, то пеняй на себя - век в девках станешь вековать.
Вот, значит, бабушка идет по улице с почкой за щекой и мечтает, чтобы ей встретился какой-нибудь Константин, потому что так звали очень красивого соседского мальчика, а навстречу ей идет дворник Хабибулла, хромой и с бельмом. Тут бабушка крепко засомневалась: глотать ли ей почку, уж больно страховит был дворник, да еще имя у него какое-то чудное.
Но делать нечего, пришлось проглотить, чтобы не накликать беды, красота красотой, а судьбу лучше не испытывать.
Вот бабушка съела почку и такая тоска на нее нашла, что весь свет не мил.- Все ей мерещится старый Хабибулла со своим бельмастым глазом. И за что бы она ни бралась, все у нее валилось из рук. И так продолжалось до тех пор, пока ее мать, то есть моя прабабушка, не выведала у нее все, как было. Бабушка ей выложила свои страхи, а она расхохоталась: "Дура,- говорит,- ты набитая. Это по-ихнему, по-татарскому, он Хабибулла, а по-нашему - Василий. Он на Василия завсегда откликается".
- Значит, вам так хорошо на роду написано,- еще больше расстроилась Маняша.- А у меня все не как у людей. И знаки такие, что стыдно сказать.
И она рассказала историю, которую бабушка потом не могла вспоминать без смеха.
У них, оказывается, девушки тоже гадали на святках. Но довольно странным образом. В полночь шли они поодиночке к нетопленой бане и задирали юбки перед открытой дверью. Считалось, что если погладит баннушко рукой по голому заду - обязательно быть девке замужем, а нет - надо ждать до следующих святок. Мало того, баннушко давал знать и о благосостоянии суженого. Если погладит мохнатой рукой - так, значит, идти в богатый дом, а коли голой рукой погладит - за бедного выходить.
Вот как-то девушки сговорились и пошли гадать к Маняше. На дворе темно и жутко, со страху казалось, будто из бани доносятся голоса. Долго никто не решался туда пойти. Наконец, нашлась одна бойкая, а остальные сгрудились у крыльца и ждут, что будет. Вдруг бойкая как взвизгнет и - деру от бани. "Погладил,- говорит, едва переводя дух.- Три раза... Сначала лохматой рукой, а потом уж просто так". Девчата стали обсуждать, что бы это значило, и решили, что их подруга три раза выйдет замуж, сначала за богатого, а потом за бедных, но зато еще два раза.
Лиха беда начало. Остальных баннушко тоже не обидел. И, странное дело, у всех получалось, что они будут выходить замуж не единожды.
Но вот пришла очередь Маняши. Заголилась она и ждет своего жребия, а ей коленом под зад, да так, что она чуть не угодила носом в снег. Подруги спрашивают: "Ну, как?" Она им, конечно: "Мохнатой...", а сама как в воду опущенная.
- Да,- сказала бабушка, едва сдерживая смех.- Это ж надо... Не иначе кто подшутил...
- Нет,- покачала головой Маняша.- Мы тайком сговаривались, братик, правда, мой мог подслушать, но он еще несмышленый был, пятый год ему только шел. Нет, видать, так написано на роду.
- Ну вот еще,- сказала бабушка.- Стоит ли на такие глупости обращать внимание. Мне кажется, что все у тебя образуется. Непременно выйдешь замуж, если уж так тебе приспичило. Я сама тебя научу, как приваживать женихов. Я знаю одно такое средство... Оно тебе обязательно поможет, потому что ты не вредная, не то что некоторые тут... Только скажи, не страшно тебе будет выходить замуж?
- А чего бояться-то? - удивилась Маняша.
- Сейчас ты сама себе хозяйка,- разоткровенничалась бабушка,- а замужество, пусть самое что ни на есть счастливое, все равно тюрьма. И даже, может быть, чем оно счастливее, тем эта тюрьма крепче. Так стоит ли... Я вот уж на что душа в душу живу с Василием Петровичем, а нет-нет да и задумаюсь... Захочется, к примеру, мне на лодке покататься или пойти на спевку в клуб, а не тут-то было: белье замочено, капусту надо шинковать...
- А хоть бы и шинковать,- возразила Маняша.- Не для чужого ведь... Вот вы говорите "свобода". А я так не знаю, куда ее девать. По мне свободная баба, все одно что никому не нужная. Вон бродячая собака по помойкам шастает... Куда хочет, туда и бежит, а вздумается пьяному, к примеру, покуражиться - он в нее каменюкой, и никому до этого нет дела... Так что по мне "тюрьма", как вы говорите, лучше. Какой-никакой, а все-таки дом.
Так бабушка познакомилась с Маняшей. Они даже, можно сказать, подружились, хотя их дружба продолжалась всего один вечер. После той встречи последовали события, которые разлучили их на долгие годы.
Деда неожиданно снова призвали на военную службу и перевели в другой город. Бабушка последовала за ним. Там у них родился еще один ребенок - моя мать. Потом началась одна война, затем другая.
Василий Петрович все время воевал, а бабушка работала в госпитале и растила детей. Наконец, дед победил всех врагов и сказал бабушке, что желает поселиться в своем Киржаче.
И снова они приехали в маленький городок, где никто их не ждал.
Бабушка попыталась разыскать Маняшу, но ей сказали, что та куда-то уехала еще до войны. Но теперь бабушке уже не приходилось скучать, времена настали иные. Надо было все время думать, как накормить, обшить, обстирать семью. Да и годы ее уже были не те: к тому времени она стала настоящей бабушкой, такой маленькой старушкой с пучком седых волос на затылке, какой я запомнил ее на всю жизнь.
И дед мой переменился. Полысел, конечно, обрюзг, но главное, характер у него стал портиться. Особенно после того, как дети подросли и разъехались кто куда.
Дед всегда умел настоять на своем и очень гордился этим. Он был тверд, как булыжник, но стремился к твердости алмаза и в стремлении своем порой не замечал, как переступал границу между принципиальностью и слепым упрямством. На старости лет он дошел до того, что месяцами мог не разговаривать с бабушкой только потому, что она, по его мнению, слабо разбиралась в международной обстановке, или же навсегда отказаться от чая из-за того, что он стал дороже на несколько копеек.
Тяжко было бабушке видеть деда в таком жалком состоянии. Будь на его месте чужой, тогда еще куда ни шло, а тут самый близкий человек на глазах превращался в корягу и ничего нельзя было с этим поделать. До того жутко становилось порой, что бабушка даже несколько раз сбегала из дому, хотя никто никогда об этом не знал, даже сама бабушка.
Просто она тайком собирала узелок, ночью уходила на станцию и сидела там, в зале ожидания, с узелком на коленях час или два, а потом возвращалась домой, так что дед и не замечал ее отсутствия. О чем думала она тогда, по ночам, на станции, среди людей, которые ели и спали, пристроившись кое-как на чемоданах и узлах, на обшарпанных скамьях, а то и просто на полу среди шелухи от семечек... О многом, наверно. И может быть, даже о странном разговоре со странной девушкой Маняшей, которая невесть откуда взялась и канула неведомо куда.
