Дмитрий Вересов - Крик ворона
Лада разогнулась, утерла пот со лба. Вроде все. Квартирка приобрела тот вид, который имела до ее прихода. Приблизительно тот – кое-что, конечно, изменилось. Теперь собрать вещички, привести себя в порядок… Кстати, зеркало очень не помешало бы, но, сколько помнится, нет в этой квартире ни одного зеркала, даже в ванной. Может быть, в спальне у Мурина, там еще гардероб стоит, такой трехстворчатый?
Вошла, не глядя на кровать, отворила шкаф. С дверной изнанки на нее глянуло бледное лицо в крупной испарине, глаза, горящие нездоровым блеском. Так не пойдет. Ну-ка, собраться!
Сбивая с себя наваждение, стукнула кулаком по тяжелой дверце – и едва успела отскочить: край зеркала прыгнул на нее, целя в лицо. Зеркало показало черный тыл, застыло перпендикулярно дверце. Из открывшегося зазеркального пространства брызнул опаляющий взгляд знакомых асимметричных глаз, но не было в этом взгляде никакого безразличия…
IV
Начало мая уже содержало в себе обещание белых ночей, и, проснувшись под утро, Павел отчетливо увидел рядом с собой пустую примятую подушку. Он встал и, накинув на плечи плед, пошел на запах табачного дыма и на звук приглушенных рыданий.
На фоне сумеречного оконного прямоугольника ее силуэт был виден четко. Растрепанная голова, подпертая рукой, сигарета в губах. Прерывистое дыхание.
– Ты плакала? – прошептал он. – Но почему?
– Прости меня, – не поворачиваясь, сказала она. – Я и забыла, когда плакала последний раз. А вот сегодня прослезилась трижды. Это пройдет… Вот и все. Прошло. Наваждение кончилось. Прости меня. В полшестого откроется метро, и я уеду.
– Куда? – глухо спросил он, вцепившись дрожащими руками в край стола.
– После того, что было сегодня… вчера, мне нельзя обратно. Я понимаю… Но у меня есть служебная комната. Юридически я ведь бухгалтер ЖЭКа с лимитной пропиской. И законная жена Ивана Павловича Ларина.
– Я не знал.
– А что ты вообще обо мне знаешь?
И, не опуская нелестных подробностей, она рассказала ему о том, как жила последние годы. Он перебил ее только однажды, когда она поведала ему о своем утре с Потыктуевым:
– Так и со мной в точности так же было. В университете, на практике в Крыму. Заглянули к нам как-то географы с парой канистр вина. Ну, туда-сюда, газ-ураган. Ничего не помню. Утром просыпаюсь в палатке – а рядом девица храпит, незнакомая, пьяная и, что характерно, в противных белых кудряшках…
Он заходил по кухне, доставая кофейник, наливая воду, засыпая кофе из банки, разжигая газ.
– Я устал от потерь, – говорил он на ходу, как бы сам себе, но достаточно громко. – В жизни мне дано было много, сказочно много. Я умел взять, но не умел удержать. И постепенно моя жизнь превратилась в череду похорон. Я похоронил сестру, вовремя не заметив роковых знаков в ее судьбе, не вмешавшись, не оказавшись рядом. Я похоронил мать, не выдержавшую смерти сестры. Я похоронил себя как ученого – а ведь когда-то наука составляла смысл моего существования… Знаешь, когда-то, совсем, в общем-то, мальчишкой, я совершил открытие. Большое, очень большое, таким мог бы гордиться любой ученый. И оно не осталось непризнанным. Наоборот. Мне присвоили ученую степень, под мою работу специально открыли целый отдел в серьезном отраслевом институте. И что? Сначала моя тема сама собой отодвинулась на второй план, потом ее и вовсе закрыли. Я ушел из начальников отдела, потом и вовсе перешел в отдел технической информации. Вместо того чтобы давать собственные работы, переводил и реферировал то, что наработали другие.
Он еще долго говорил – об отце, о Нюточке… Таня молча слушала его. Павел поставил на стол чашки, разлил безнадежно остывший кофе и только тогда обратил внимание на свой костюм.
– Прости, – смущенно сказал он, плотней запахиваясь в плед.
– Да за что прости-то?! – Таня рассмеялась, и сразу стало легко, хорошо.
– Пойду, натяну чего-нибудь. – Он направился к дверям.
– По-моему, тебе так очень идет, – сказала Таня. Павел рассмеялся, но из кухни вышел, а вернулся в белой рубашке и черных спортивных брюках.
– Хочешь, покажу кое-что? – спросил он. – Пойдем.
И повел ее в детскую, включил свет, показал на стену.
– Знаешь, кто это?
Чуть выцветший календарь за восьмидесятый год. Соблазнительно улыбающаяся актриса Татьяна Ларина.
– Знаю, – после некоторой паузы выговорила Таня.
– Не знаешь, – сказал Павел. – Это наша тетя мама. Без песен тети мамы мы до сих пор не засыпаем.
И уже пять лет ждем, когда же она, наконец, вернется к нам.
Таня прерывисто вздохнула и крепко обняла Павла.
– Так не бывает, – прошептала она.
– Теперь ты поняла, что у тебя нет выбора?
Организационно все получилось несложно. Наутро после их первой ночи Павел быстренько отметился в институте и примчался домой. Потом они вместе поехали к Рафаловичу, разбудили его (Викуля, слава Богу, уже была им отправлена восвояси) и втроем молча и расторопно собрали Танины вещи. Потом Рафалович достал пухлый бумажник и отсчитал пятьсот пятьдесят рублей.
– Не надо! – хором сказали Таня и Павел.
– А мне таких подарков не надо! – пряча глаза, сказал Рафалович. – Я покупаю Танину мебель, причем покупаю выгодно. В магазине мне это обошлось бы сотни на две дороже в кассу и столько же на лапу. Имею свой гешефт с общей беды!
Он схватил со стола початую бутылку коньяка и приложился к горлышку. Таня и Павел переглянулись. Рафалович поставил бутылку, подхватил сумку и чемодан и выволок в прихожую, где его обгавкал Бэрримор.
– Спасибо, что зашли, голубочки! – криво улыбаясь, сказал он. – Проверьте на дорожку, все ли взяли. Не забудьте песика забрать, а ключики отдать. Ну, доведется бывать в наших краях – заглядывайте!
Таня открыла входную дверь, Павел взялся за чемоданы.
– Ребята, – совсем другим тоном вдруг сказал Рафалович. – Спасибо вам. Спасибо, что есть такие, как вы. Вряд ли мы теперь будем встречаться часто. Но помните – если что, я за вас кому угодно глотку разорву.
– Ой, Ленька, только не надо никому глотки рвать!
Павел поставил чемоданы и крепко обнял Леню.
– Не забывай меня, Поль. Ты позволишь?
Павел кивнул. Леня подошел к Тане и поцеловал ее.
– Спасибо тебе. Не поминай лихом. Пусть у вас все хорошо будет.
– И у тебя.
Они медленно и молча спустились по лестнице. Возле почтового ящика Павел остановился.
– Ты что? – спросила Таня.
– Деньги его хочу опустить.
– Не надо. Считай, что это мое приданое!
– Ол райт! – Павел положил деньги в карман.
А потом Павел взял отгулы до пятнадцатого, и наступил полный кайф. Днем и ночью. Даже вечера, когда Тане приходилось работать, были великолепны – ведь в зале сидел он, ее единственный, и предупрежденные Таней официантки безропотно обслуживали этого невыгодного посетителя, поднося ему кофе и минералку. Отработав свою программу, она, естественно, не задерживалась…
Появление Тани, Павла и Бэрримора в дачном поселке восьмого мая особого фурора не вызвало. Дачники сосредоточенно копались в грядках, стучали молотками или визжали пилами, и им не было решительно никакого дела, кто там мимо них идет по дорожке. Дмитрий Дормидонтович, завидев сына с хорошо знакомой ему женой беспутного Ваньки, удивления не выказал, помахал им с огорода рукой и только сказал прыгавшей рядом с дедом Нюточке:
– Ну-ка, посмотри, кто там пришел? Нюточка подняла голову, вприпрыжку подскакала к ним и бросилась на шею отцу.
– Папочка! А что ты мне привез?
– Изюмчику, как просила. Печенья. Собачку.
И еще вот… – Он поставил дочку на землю и показал на Таню.
– Тетя мама! – радостно сказала Нюточка. – Ты насовсем приехала?
– А тебе как хочется?
– Насовсем, конечно. Одни мужики в доме – это так скучно!
Таня с Павлом дружно расхохотались, а Нюточка схватила Таню за руки и запрыгала, приговаривая:
– Выше! Выше!
Таня послушно поднимала руки и между делом разглядывала Нюточку. Высокая, крепенькая, черноволосая. Круглая симпатичная мордашка, перепачканная землей. Нежная кожица, чуть тронутая весенним солнышком. Бэрримор отчаянно лаял, требуя внимания и к себе.
– Ну, хватит! – сказал Павел. – Потом еще попрыгаешь. Тетя мама устала.
– А с собачкой можно поиграть? – спросила Нюточка, лукаво глядя на Таню.
– Можно. Он не кусается. Его зовут Бэрримор.
Нюточка выпустила Танины руки, подхватила извиваю-щегося Бэрримора и помчалась на огород, громко вопя:
– Деда! Деда! Тетя мама Беломора привезла!
К ним, вытирая руки о фартук, подошел Дмитрий Дормидонтович. Пожав руку Павлу, он остановился перед Таней и склонил голову набок.
– Ну, здравствуй, черно-бурая, – сказал он. —
В гости или как?
– Или как, – четко сказал Павел.
– Ну, дай Бог. – Дмитрий Дормидонтович пожал плечами и возвратился на огород.
– Ты не думай, что он не рад тебе, – поспешно сказал Павел. – Это он после болезни такой.
