Хуан Мадрид - Подарок фирмы
— Ясно.
— Я очень расстроилась… Такой симпатичный! Ты его тоже знал?
— Паулино, он и я служили в одной роте. Это было в молодости.
— Паулино обдирал его как липку, наживался на нем самым наглым образом. Он на всех наживается. — Она улыбнулась. — Но со мной это дело больше не пройдет. Я о нем знаю такие вещи… такие… в общем, вполне достаточно, чтобы упечь его за решетку.
Лифт резко остановился, и мы вышли на площадку, оклеенную серыми обоями. По обе стороны от лифта было по двери. Ванесса подошла к правой и открыла ее.
Маленький холл с тремя мягкими стульями и вешалкой из лакированного дерева вполне мог сойти за приемную скромного зубного врача.
— Пойдем в гостиную, там удобнее. У меня еще осталось немного коньяка. Можно включить отопление.
Она толкнула небольшую застекленную дверь и протянула руку, чтобы включить свет. Но кто-то ее опередил.
В комнате стало светло.
Какой-то тип в черной куртке с пистолетом в руках пристально смотрел на нас. Он был среднего роста, смуглый, худой, с тщательно причесанными светлыми волосами. На лице его нельзя было уловить ни малейшего удивления.
Пистолет был марки «баретта» с глушителем, красивая дорогая игрушка.
— Ты! — воскликнула в испуге Ванесса, привалившись к стене. Казалось, она вот-вот упадет в обморок. — Ты! — повторила она, тяжело дыша.
Я поднял руки. Пистолет едва заметно сдвинулся с места, всего на несколько миллиметров.
— Ты, кажется, не рада нашей встрече, детка? — сказал тип и осторожно закрыл дверь. — К стенке. Живо.
В комнате стоял низенький стол, покрытый голубой скатертью, на нем пустая цветочная ваза, рядом два дешевых кресла и софа, обтянутая искусственной кожей. Две закрытые двери вели в другие комнаты. Я встал лицом к стене. Прямо перед моим носом висела картина, изображавшая лошадь, бегущую по кромке моря.
— Послушай!.. Я не имею ничего общего с Паулино!
…Ради бога, это чистая правда!.. Я ничего не знаю! — В словах Ванессы чувствовался страх, животный страх. Голос ее звучал прерывисто, она вся дрожала.
Я слышал ее тяжелое дыхание. Тип в черной куртке произнес:
— Заткнись и молчи, пока тебя не спросят. Ты меня поняла?
— Да, да, — еле слышно прошептала она.
— А ты, шаг назад. — Я подчинился. — Ноги пошире, руки на стенку.
Он подошел сзади и вполне профессионально обыскал меня. Потом открыл мой бумажник.
— Карпинтеро… Кто ты такой?
— Друг Паулино, — ответил я, не двигаясь. — Я его ищу.
— Да?.. Как удачно. Передашь ему привет от Дельбо.
Он очень обрадуется, вот увидишь.
— Не знаю никакого Дельбо, впервые слышу это имя, — соврал я. — Мы с Паулино друзья еще со времен службы в армии. Вместе служили в Учебном центре № 2 в Алкала-де-Энарес. Вчера я получил от него записку, просил меня прийти в «Рудольф», но сам не пришел. Я его ищу. Вот почему я оказался здесь.
Было не жарко, но я начал потеть. Капли пота стекали по лбу. Я услышал, как он бросил мой бумажник на пол.
— Мне безразлично, кто ты такой.
— Если ты знаешь Паулино, может, слышал от него когда-нибудь обо мне. Он меня знал как Тони Романо.
Тишина сгустилась.
— Тони Романо? — произнес он наконец.
— Да.
— Я не верю в стечение обстоятельств… А ты?
— Я никак не связан с делами Паулино.
— Может быть, ты и говоришь правду… но мне все равно. Считай, что сегодня не самый счастливый день в твоей жизни.
Стены недавно красили. Они еще пахли свежей краской. Рядом с картиной стоял торшер.
— Послушай… — Ванесса заикалась. — Паулино не обманывает тебя… Это он меня обманул, а тебя — нет, честное слово. Просто…
— Ты мне надоела, шлюха. Я устал от твоих разговоров. Замолчи! Ты меня что, за дурака держишь?
— Я могу… могу позвонить ему… А ты меня отпустишь… Хорошо?.. Если я позвоню, он… придет, вот увидишь, придет.
Снова тишина. Удары моего сердца стали столь же частыми, как тиканье часов. Пот заливал и больно резал глаза.
— Позвони ему, — наконец произнес тип.
— А ты меня отпустишь?
— Если не будешь делать глупостей.
— Конечно… конечно… я ничем не обязана Паулино, со мной он обошелся намного хуже, чем с тобой…
— Звони. Скажи ему, чтобы пришел. Но если ты будешь себя плохо вести или скажешь что-нибудь не то, я тебя убью.
— Да-да… сейчас.
Я слышал, как Ванесса набирает номер. Телефон, наверно, стоял около софы. С моего места его не было видно.
Голос ее стал совершенно естественным, даже кокетливым.
— Паулино? Это ты?.. Мне нужно поговорить с тобой… да, я у себя… Нет, что ты, я не сержусь… честное слово… Завтра я уезжаю в Марбелью… сама не знаю, насколько… да… мне бы хотелось проститься с тобой, кто знает, может, больше не увидимся. — Она коротко и нежно рассмеялась. Настоящая актриса. — Жду тебя… не задерживайся.
Потом повесила трубку. Теперь она стала немного спокойнее.
— Он сейчас придет. Я могу уйти?
— Не торопись.
— Но ведь ты сказал, что…
— Спокойно, крошка, спокойно. Я скажу тебе, когда можно будет идти.
— Ты ошибаешься… честное слово… Паулино ничего плохого против тебя не замышлял, просто…
— Заткнись!
Снова тишина. Долгая тишина. Целая вечность. Время от времени Ванесса вздыхала. Я слышал методичные, размеренные шаги по комнате. Автора картины звали Пеле Флорес, под его подписью стояло: "Севилья, 1986".
Волны и дождь получились у него очень хорошо. Подпись была перечеркнута прямой чертой.
Снова шаги по комнате. Раз, два, три… Туда-сюда, туда-сюда. Я перестал чувствовать собственные руки и плечи, они стали чужими. Попытался прислониться лицом к стене, чтобы отдохнуть. Мне удалось это сделать.
Тип подошел сзади. Ствол пистолета уткнулся мне в затылок.
— Устал?
— Чего тянешь? Кончай.
В голове у меня что-то взорвалось. Я упал на колени, сразу стаз очень тяжелым. Наверно, я весил триста килограммов. Мои глаза уперлись в его брюки и туфли. Хорошие туфли, дорогие мокасины.
Что это? Кажется, кто-то звонит в дверь? Я попытался поднять голову, и снова внутри что-то взорвалось и блеснуло. А потом наступила темнота. Очень глубокая темнота.
19
Луисито Роблес смотрел на меня. Его койка находилась прямо над моей, и он разговаривал со мной, свесив голову, когда поблизости не было дневальных. Он мог долго лежать в этой позе летучей мыши и говорить без умолку. В чем-в чем, а в этом деле он был неутомим.
Сейчас я уже не помню, что именно он говорил, наверно, что-то очень важное, потому что на лице у наго застыло напряженное выражение, он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег.
Мы находились в ротной казарма в Алкала-де-Энарес.
Было темно, по стенам ползли дрожащие тени, кругом ни звука. Тишина. Только ряды солдатских коек и голова Луисито Роблеса, свисающая надо мной.
Я попытался шевельнуться и не смог. Тогда я понял, что мне очень холодно, надо бы укрыться, но я был слишком слаб. Какая-то непонятная сила приковала меня к кровати. Я хотел сказать Луисито, что мне холодно, попросить помочь мне, шевелил губами, но ничего не мог произнести, ни звука. Я закричал что было сил, как загнанный зверь.
Из головы Луиса Роблеса начала капать кровь, капля за каплей. Кровь заливала постель, капала прямо на меня, я был весь в холодной липкой крови. Я открыл глаза и услышал свой собственный крик. Кругом было совершенно темно, я лежал в постели. Но где?
Несколько раз моргнул, стараясь пошире открыть глаза. Голова раскалывалась на части, любое движение причиняло немыслимую боль. Попытался сориентироваться на ощупь. Я лежал в кровати совсем голый. Что произошло? Наклонился немного влево и упал на пол. С большим трудом встал на ноги. Кругом было тихо, только с улицы доносился отдаленный шум транспорта.
Вытянув руки, я сделал несколько шагов, пока не наткнулся на что-то, очевидно, на стену. Я начал ее ощупывать, сначала сверху вниз, потом в горизонтальном направлении, параллельно кровати.
Наконец я наткнулся на дверь. Застекленная дверь. Я прислушался. Ни звука. Снова стал ощупывать стену и нашел выключатель.
На кровати, с которой я только что встал, лежала Ванесса. Она тоже была полностью обнажена. Одна рука лежала на животе, другая бессильно свисала с кровати.
Лицо какого-то бледно-голубого цвета искажено гримасой боли, рот застыл в безмолвном крике. В веяе левой руки на уровне локтя раскачивался шприц, полный крови.
Светлые широко открытые глаза уже ничего не выражали.
Обе руки до локтей были покрыты красноватыми линиями, повторявшими рисунок вен. Одни линии были бледными, давнишними, другие совсем свежими. Они напоминали дорожки на страшном пути, пройденном долгими бессонными ночами, полными дрожи и холодного пота, удушья, смертельной тоски и страха, от которых приходится спасаться белым порошком, для того чтобы потом снова начать все сначала.
