Валерия Вербинина - Девушка с синими гортензиями
Семья Михаила поселилась отдельно, в доме напротив: невестка Амалии Елизавета, ее трое детей, старый отец и какие-то родственники, которые чудом сумели уцелеть. Жену старшего сына Амалия не любила. Впрочем, любовь тут – не совсем уместное слово. Амалия не понимала невестку, как не понимают существо совершенно другой породы. Лиза была, несмотря на свое дворянское происхождение, узколобая, упрямая и недалекая мещаночка. Едва она замечала Амалию, как ее маленький носик начинал неодобрительно шевелиться, а на лице застывало выражение мучительной неловкости. Ее семья считала баронессу Корф ловкой авантюристкой, с которой мирились только потому, что та была когда-то женой барона Корфа, человека во всех отношениях comme il faut[6]. Теперь, в изгнании, они целиком и полностью зависели от ловкой авантюристки, и это их коробило. К тому же невестка считала Амалию жестокосердной женщиной – когда их семья после долгих приключений добралась до Парижа и Елизавета стала плакаться, что оставила в Петрограде любимую собачку и страшно о ней тоскует, баронесса сухо заметила, что сейчас куда больше следует жалеть людей, а не собак.
– Какая она злая! – сокрушенно сказала потом невестка отцу-генералу. И повторила то же самое детям, чтобы те уяснили, что с их бабушкой не стоит иметь дела.
Однажды Амалия отправилась прогуляться в сад Тюильри. Стояла прекрасная погода, и в саду баронесса увидела грузного седого человека, опирающегося на трость. Он улыбнулся ей и приподнял шляпу.
– Комиссар Папийон! – воскликнула Амалия.
– Бывший комиссар, – поправил знаменитый полицейский. – Счастлив снова видеть вас, госпожа баронесса.
Давние знакомые поговорили о том о сем, а потом Амалия незаметно для себя свернула на тему утраченной родины – и расплакалась. Она знала (точнее, думала, что знает), что Папийон слушает ее из чистой вежливости, и ей было неловко, что она не сумела сдержаться; но были вещи, о которых она не могла говорить спокойно.
– Ничего, – обронил Папийон, – все как-нибудь наладится, вот увидите!
Бывший комиссар полиции сказал еще какие-то ободряющие, сердечные слова, которые так мило звучат на музыкальном французском языке, и они расстались. Вернувшись домой, Амалия узнала от консьержки, что к ней пришел какой-то русский, совершенно обносившийся. Он упал в обморок прямо внизу, Александр и Ксения унесли его наверх.
Дверь Амалии открыла Аделаида Станиславовна.
– Миша вернулся, – каким-то не своим, чужим голосом проговорила она. – Живой!
Амалия ахнула, поднесла руку ко рту и мимо матери бросилась в комнату. Однако в коридоре ее остановила дочь.
– Он поел и теперь спит, – шепотом сказала Ксения. Затем поколебалась, но все-таки добавила: – Наверное, надо сказать его семье.
– Да, в самом деле, – согласилась Амалия, успокаиваясь.
Однако она все же приоткрыла дверь и заглянула в комнату, где на диване, подложив под щеку ладонь, как в детстве, спал ее сын. Несколько дней назад он был обрит наголо, но теперь волосы стали отрастать, и Амалия сразу же увидела под волосами плохо зарубцевавшийся шрам. К ней подошел Александр.
– Одежду придется сжечь, – шепнул он, – там полно вшей. Кроме того, он приехал по подложным бумагам.
– Хорошо, – тоже шепотом ответила баронесса. – Я займусь бумагами, а ты одеждой.
Михаил проспал тридцать пять часов подряд и пробудился, когда все уже начали тревожиться. К нему подступились с вопросами, но он был не в настроении говорить и попросил поесть. Появилась Лиза с детьми. Дети повисли на шее Михаила, а самый младший, испуганный видом отца, заревел в голос.
Потом все собрались в большой столовой с витражами по рисункам де Фёра[7], на которых были изображены прекрасные дамы в шляпках и длинных платьях (солнечные лучи, проходя сквозь цветные стекла, отбрасывали на лица присутствующих причудливые блики). Вся безвозвратно ушедшая Прекрасная эпоха была запечатлена на этих очаровательных, уютных, легкомысленных витражах. Общая беседа не клеилась, женщины то и дело плакали, хотя их губы улыбались.
Вернулся! Живой!
– Я не буду рассказывать, что видел, – заговорил наконец Михаил, – это не предмет для застольной беседы. Скажу только одно: превратить большую прекрасную страну в это… – Он замолчал, на его скулах ходуном заходили желваки.
– Да, – вздохнул его тесть, – профукали Россию-матушку! Профукали, прости господи…
Он сладострастно зажмурился и выпил водки.
– Как вы все? – спросил Михаил. – Я же несколько лет не имел от вас никаких вестей… В Белграде у меня все вещи украли, я тяжело заболел и чуть не отдал богу душу, но думал только об одном: добраться до этой квартиры и увидеть тебя, мама…
Лиза, услышав слова мужа, поджала губы. Опять мать! Нет чтобы жену упомянуть!
– Ксения у нас все еще не замужем, – принялась рассказывать новости Аделаида Станиславовна. Ее внучка покраснела и уткнулась в тарелку. – Александр тоже пока не женат. Однажды он чуть окно не разбил в этой самой комнате.
– По какому случаю? – заинтересовался Михаил.
– Ему дали крест Почетного легиона, – объяснила Амалия. – За его воинские подвиги.
– Я не совершал никаких подвигов, – холодно заметил младший сын баронессы. Молодой человек, хотя и пошел на войну добровольцем, терпеть не мог разговоров на эту тему.
– Хорошо, тогда за заслуги. – Амалия примирительно улыбнулась. – Он пришел с награждения и швырнул коробку с наградой в стену. Едва не попал в витраж.
– Я просто был зол, вот и все, – ровным тоном промолвил Александр. – Когда я спасал людей в Париже во время наводнения, то получил всего лишь медную медальку, а когда убил на войне не то сто человек, не то двести, меня сразу же произвели в герои. И вообще, само вручение награды политиками с их гнусными рожами и напыщенными речами походило на какой-то дурацкий балаган.
Кончик носа Лизы задергался. Опять сводный братец мужа не выбирает слов. Просто наказание какое-то, а не семейство!
– Казимир болел, – продолжала Аделаида Станиславовна, – но сейчас ему гораздо легче.
Болящий Казимир как раз в это мгновение выразительно косился на графинчик с водкой, от которого его полностью оттер старый генерал. А Лиза поглядела на него и кисло подумала, что недужный дядюшка уж точно их всех переживет.
Они поговорили еще некоторое время, а потом Михаил поднялся и ушел вместе с женой, детьми и тестем в дом напротив. Амалия заметила, что при ходьбе он немного приволакивает одну ногу.
«Что ж, – думала баронесса, засыпая в ту ночь, – Миша все-таки вернулся… Александр здесь… Мать и дядя со мной… Ксения… Мишина семья… Не стоит роптать на судьбу. Многие, чьи дети погибли, были расстреляны или сброшены в шахты умирать, сказали бы, что мне повезло… да… Но по-настоящему повезло тем, кто не дожил до этого времени, и тем, кто будет жить на сто лет позже нас… Однако никто не выбирает свою эпоху, даже тот, кто ведет ее за собой…»
И Амалия забылась беспокойным сном.
На другой день она снова пошла в парк Тюильри и у чаши фонтана увидела комиссара Папийона, который сидел на скамейке и грелся на солнце.
– Мой старший сын вернулся, – просто сказала баронесса, садясь рядом с ним.
– Это хорошо, – кивнул Папийон.
– Он очень переживает из-за всего, что случилось с нашей страной, – удрученно проговорила Амалия. – Боюсь, даже больше, чем я.
Папийон шевельнулся, переложил трость из руки в руку и оперся подбородком о набалдашник.
– Понимаю, – сказал он. – Я читаю газеты, но, по вашим словам, то, что на самом деле творится в России, в тысячу раз страшнее. Вы должны понимать, что страна, которая так легко проливает кровь своих граждан, в любом случае обречена. У нас, во Франции, однажды было нечто подобное, но мы быстро справились с этим. И в конце концов оказалось, что игра стоила свеч, ведь та революция породила Наполеона.
Амалия не смогла удержаться от улыбки.
– Однако первая империя закончилась поражением, – напомнила она. – Как, впрочем, и третья.
– Да, – серьезно ответил Папийон, – но это было плодотворное поражение, которое стоило иной победы. В конце концов, кто сейчас помнит имена победителей Наполеона? Главное то, что его деяния открыли новые горизонты, и история без него была бы совсем другой. Я понимаю, вам тяжело оттого, что вы потеряли свою родину, но Франция – не такая уж плохая страна. Ведь раньше вы тоже приезжали сюда и подолгу жили здесь, я помню.
– Но это было совсем другое, я приезжала как бы в гости… а теперь получилось, что мой дом сгорел и я должна остаться в гостях навсегда, – грустно откинулась баронесса.
– Вам следует подыскать себе дело, – заметил Папийон. – Я же знаю вас, вы человек действия. Займитесь чем-нибудь, и вам станет легче.
Амалия вздохнула:
– Я состою в фонде помощи беженцам, но… Мы так мало можем сделать, а требуется так много…
