Наталья Солнцева - Портрет кавалера в голубом камзоле
– Полина играла Клеопатру… которая умирает от яда… Я тоже обратил внимание, что она слишком увлеклась, но… Боже! Я сидел и смотрел, как она умирает! И ничего не сделал, чтобы спасти ее! Ничего…
– Так почему все-таки не вызвали врача?
– Меня ввела в заблуждение ее роль… Понимаете, я, как и все остальные, решил, что это талантливая игра… Если бы хоть кто-нибудь спохватился раньше, Полину могли бы спасти!
– В ее крови обнаружилось большое содержание препарата. Почему Жемчужная не обратилась за помощью, как только ощутила дурноту?
– Не знаю… думаю, Полина сочла свои ощущения субъективными… а потом уже было поздно…
– Субъективными?
– Ну да… Творческое перевоплощение вообще загадка! Актер может испытывать не только эмоции своего героя, но и физические проявления, боль, психическое расстройство… что угодно.
– Мм-м… интересный подход, – скептически произнес следователь. – Хотя я полагаю, актриса понимала, что умирает. Ведь она сознательно приняла смертельную дозу яда… и до последней минуты маскировала симптомы отравления, делая вид, что погибает Клеопатра, а не она сама.
– В таком случае Полина могла принять яд дома, в своей квартире… где ей никто не помешал бы отойти в мир иной! – рассвирепел Зубов. – А не умирать на глазах у всех, рискуя оказаться в реанимации!
Но у следователя и на этот аргумент нашлось возражение:
– Возможно, Жемчужная подсознательно надеялась, что ей помешают, – возразил он. – Или хотела кого-то испугать. Например, вас… уважаемый господин Зубов.
– Меня? С какой стати?
– Должно быть, ее угнетало положение любовницы… каждая женщина стремится выйти замуж, обрести статус законной супруги…
– Из-за этого не убивают себя!
– Я говорю о том же, – терпеливо объяснял следователь. – Она не собиралась умирать. Надеялась, что ей вовремя окажут медицинскую помощь, и все обойдется. Зато вы получите урок! И, боясь повторения попытки суицида, предложите любовнице руку и сердце. Чем не мотив для столь отчаянного поступка? Актрисы весьма э-э… импульсивны…
Его доводы не возымели действия. Зубов еще сильнее разъярился.
– Чушь собачья! – рявкнул он. – Вы просто хотите квалифицировать убийство как суицид и умыть руки. Я угадал? Между прочим, Полина перед началом репетиции призналась мне, что ей страшно… Она что-то предчувствовала. Боялась!
– Конечно, боялась, – охотно согласился следователь. – Любой на ее месте испытывал бы мандраж. Ей предстояло принять яд, а это опасная процедура.
– Я буду настаивать на том, чтобы по факту ее смерти возбудили уголовное дело.
– Это ваше право, – со стоическим смирением промолвил следователь. – Только где же доказательства? Я их пока не вижу. Дело все равно закроют. Кому, по-вашему, понадобилось убивать актрису?
– Любой мог подсыпать в чай яд… еще в гримерной. Чтобы это сделать, не обязательно прикасаться к чашке. В гримерке толкутся все! Никто ни на кого не обращает внимания. Столик, где обычно заваривают чай или кофе, отгорожен ширмами, но чисто условно. Кстати, другие актрисы тоже любят выпить чаю в перерывах или после спектакля. А чашки у нас одинаковые, из одного сервиза.
– Вы намекаете, что яд предназначался не Жемчужной? Хм… Такого, разумеется, исключить нельзя, но…
Зубов мог бы поклясться: яд попал в чашку Полины не случайно… и выпила она его не по ошибке. Конечно, хлебнуть из ее чашки мог кто угодно, – однако судьба распорядилась иначе. Бедную Прасковью Жемчугову тоже отравили, и ни любовь графа, ни все его несметные богатства не спасли актрису от смерти…
– Это рок… – пробормотал он, не глядя на следователя. – Рок…
– Не спорю. Я бы хотел уточнить. Видите ли, следов препарата из наперстянки не нашли ни в чайнике, ни в заварке… только в чашке погибшей. По показаниям очевидцев, Жемчужная в тот день вела себя необыкновенно нервозно, рассеянно… Я полагаю, что она никак не решалась сделать непоправимый шаг. В перерыве перед последним актом она все же взяла со столика чашку с уже остывшим напитком и… выпила его. Никто, кроме нее, не пил чай. Одна актриса сделала себе кофе, другая принесла с собой апельсиновый сок… кто-то брал минералку из холодильника…
– Если бы Полина изменила своей привычке, она осталась бы жива!
– Все указывает на самоубийство, – гнул свою линию следователь. – Возможно, с целью напугать окружающих. Погибшая не оставила предсмертной записки, значит, не собиралась умирать по-настоящему. Допускаю, что она не рассчитала дозу… в общем, это уже детали…
– Вы нашли в гримерной упаковку от лекарства?
– Нет. Вероятно, погибшая выбросила ее в мусорную корзину. В вашем театре полно мусорных корзин! Не рыться же в каждой? А вечером того же дня уборщица вынесла мусор в контейнер…
Зубов понимал, как глупо выглядят его вопросы, но ничего не мог с собой поделать. Ему было отлично известно, что в корзинах никто не рылся и что уборщица, которую никто ни о чем не предупредил, навела повсюду порядок.
– Это не меняет дела, – добавил следователь. – Останкинский район считается неблагоприятной для психики зоной… и самоубийства у нас не редкость. Причем без всякой видимой причины. Еще шереметевские актрисы подали дурной пример. Взялись топиться в прудах! Раньше прудов на территории усадьбы Останкино было множество. Теперь на их месте стоят дома… и малое здание телецентра, между прочим. На людей что-то влияет. У них нервы и так не железные, а при нынешней жизни…
Он завзято рассуждал о влиянии геопатогенных зон на склонность жителей к суициду и сыпал статистическими данными. Напоследок он задал Зубову стандартный вопрос: не заметил ли тот чего-нибудь необычного в поведении Жемчужной.
– Она боялась…
По лицу следователя он понял, что ответ удовлетворил его.
Зубов умолчал о деньгах, которые актриса просила у него в долг. Это уже не важно. Какая разница, куда она их потратила?..
Похороны Полины были самыми скромными. По желанию ее родителей тело доставили в Ярославль. Сопровождали актрису в последний путь несколько человек. Зубов оплатил дорогой гроб, живые цветы, всю процедуру погребения и поминки в одном из лучших ресторанов.
Он все еще не осознавал в полной мере свою потерю. Жил по инерции, словно в бредовом сне. Интерес его к театру угас… и он перестал ходить на репетиции. Там каждая мелочь напоминала ему о Полине…
Из всей труппы искренне оплакивала покойную только актриса Лихвицкая, которая на злополучной генеральной репетиции играла Ираду, верную служанку Клеопатры. Злые языки приписывали сию безутешную скорбь нетрадиционным чувствам, которые девушка питала к Жемчужной. Лихвицкая даже попросила режиссера дать ей отпуск за свой счет. Глаза у нее при этом были мокры, нос покраснел, а губы дрожали.
– Иди, гуляй, – махнул рукой Канавкин. – Нам всем впору отпуска брать. Свалилась беда нежданно-негаданно! Упаси Бог от такой напасти.
Афиши с «Антонием и Клеопатрой» сняли, зрителям вернули деньги за проданные заранее билеты на премьеру. Наримова наотрез отказалась играть египетскую царицу и заявила, что лучше уволиться, чем оказаться на кладбище.
Жизнь в театре замерла…
Когда в вестибюле снова появился мнимый корреспондент, Канавкин, который в одиночестве курил у окна, несказанно обрадовался. Хоть какое-то оживление.
– Ах, это опять вы? Желаете очерк написать о нашей незабвенной Полинушке? О ее ярком, но коротком творческом пути? Милости прошу в мой кабинет. Может, по стопочке на помин ее души?
Время, проведенное вместе у двери следователя, необыкновенно сближает.
– Я не репортер, – признался Лавров. – Я… веду частное расследование. По поручению одного заинтересованного лица.
Это смелое заявление привело режиссера в восторг.
– Вы сыщик? Вот это да! Ни разу не видел настоящего частного детектива. Только в кино.
Начальник охраны компании «Зебрович и партнеры» скромно потупился. Не признаваться же, что он всего лишь подручный взбалмошной дамочки, которая с ума сходит от скуки? Сегодня ей взбрело в голову во что бы то ни стало разоблачить убийцу актрисы, пока еще кто-нибудь не отправился в мир иной. А что она придумает завтра, страшно вообразить.
– Кто вас нанял? – заинтересовался Канавкин. – Неужто сам…
– Вы поразительно догадливы, – не дал ему договорить Лавров. – Однако тс-ссс! Мой работодатель желает хранить инкогнито.
– Да-да… я понимаю…
Режиссер с видом заговорщика подмигнул визитеру, увлекая его по коридору к своему кабинету.
– Здесь нам никто не помешает!
– Надеюсь…
В кабинете было светло. Окна выходили на южную сторону, и все уголки маленькой комнаты заливало солнце. Канавкин расположился за своим столом, а гостю предложил на выбор стул или жесткий диванчик.
Лавров выбрал стул, – чем ближе к собеседнику, тем доверительнее разговор.
