Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все
Он выпустил руку, та упала на пол, как тряпичная. Потом отворил дверь, вышел в коридор. Марьяны там уже не было. И никого не было. Полуянов бросился в купе, где ехал Старообрядцев. Он не отдавал себе отчета, почему именно туда. Похоже, его вела неосознанная мысль, что оператор – единственный, кто НЕ МОГ убить актрису. Все последнее время он провели с Димой, в тамбуре. А потом, журналист видел, старик отправился прямиком в свое купе. И пока они болтали с Марьяной в коридоре, оттуда не выходил. Или другая теория. Фрейд сказал бы по этому поводу, что в стрессовые моменты жизни Полуянов стремится оказаться под защитой отца – потому что родной папаня бросил их с матушкой, когда мальчик был совсем ребенком. А на роль родителя среди всего путешествующего киношного народца годился только Старообрядцев.
Как бы там ни было, Дмитрий, задыхаясь, ввалился в купе главного оператора. Старик мирно лежал на полке и читал «Спорт-Экспресс»: очки сдвинуты на кончик носа, веки почти уже смежаются, и газета вот-вот выпадет из рук...
– Аркадий Петрович! – выдохнул Полуянов. – Волочковскую убили!
– Что-о?! – Оператор приподнялся на постели.
– Собирайте, пожалуйста, всех, – попросил журналист. – Я к проводнице, вызываю милицию.
И он бросился в голову вагона, к купе проводников.
«Волочковскую убили только что, – билась в голове мысль. – Она курила с нами в тамбуре, потом вернулась в вагон. И тут-то ее подстерегали... Кто? С нами не было двоих: Елисея Ковтуна и Николы Кряжина. Будем иметь в виду: у Николы есть мощнейщий мотив к убийству и режиссера, и актрисы: ревность. Значит, сперва он покончил с любовником, а теперь и с неверной возлюбленной?»
Дима подлетел к проводницкому купе.
«А вдруг убийца – железнодорожница Наташа? – пролетела новая мысль. – После того, как мы пили с ней водку, я ее тоже не видел. А ведь и у нее мотив имеется, сама мне призналась... Может, когда она случайно встретилась со старинным своим возлюбленным, некогда сломавшим ей жизнь, взыграло ретивое, обида стала нестерпимой и она покончила с ним? А теперь расправилась с его нынешней счастливой возлюбленной? Преступление очень в женском духе, потому что импульсивное, под влиянием вдруг нахлынувшего чувства».
Журналист рванул дверь.
Наташа спала сидя, уронив голову на руки, лежащие на столе. Дремала она чутко – а может, лишь делала вид? – потому что сразу встрепенулась и спросила:
– Что случилось?
– В вагоне новое убийство.
– О, господи! – Проводница схватилась за голову.
Полуянов, стоя в дверях, краем глаза наблюдал за шевелением в вагоне: вот седовласый Старообрядцев зашел в купе народной артистки Царевой, а потом быстро вынырнул оттуда и скрылся в купе Марьяны.
«Артисток тоже нельзя сбрасывать со счетов, – подумал Дима. – Хотя в роли убийц их трудно представить... Но теоретически – обе могли... Царева ушла из тамбура раньше нас, а еще до того откололась Марьянка... В результате минут пятнадцать одиночества было у народной артистки, а у старлетки так и целых двадцать. Достаточно времени, чтобы всадить нож в спину Волочковской. А ведь бедная Оля мне говорила: она знает, кто убийца... А нас, я почему-то уверен, подслушивали... Царева под конец разговора точно что-то слыхала. Значит, Волочковская оказалась права в своих подозрениях? Потому убийца и зарезал ее?.. Как жаль, что несчастная не договорила – проклятая Царева помешала. А теперь Волочковская уже ничего не расскажет...»
Проводница вскочила. Заспанная, со смазанной косметикой и спутанными волосами, она наспех поправляла форменную рубашку.
– Кого убили-то? – спросила Наталья отчего-то шепотом.
– Волочковскую.
– Кошмар... Где она?
– В своем купе. Вызывай, Наташа, ментов.
«Похоже, железнодорожница – не убийца, – подумал Дима и почему-то почувствовал от этой мысли облегчение. – Или она лишь притворяется сонной? Искусно играет? Господи, у меня от убийств, происшествий, а также от недосыпа уже ум заходит за разум! Воистину: как хороши эти белые ночи...»
Сам он бросился к другим купе – ему чертовски захотелось опередить Старообрядцева, первому увидеть и Ковтуна, и Кряжина, заглянуть им в глаза. Все-таки, если рассуждать здраво, наиболее вероятный убийца – кто-то из мужчин.
В узком коридоре Диме повстречались Царева и Марьяна. У девушки лицо перекошено. А народная артистка закусила губу, в глазах – слезы.
– Не заходите в купе и ничего не трогайте! – скомандовал на ходу Полуянов и проследовал дальше.
Ему встретился Старообрядцев.
– Давайте, вы – к Ковтуну, я – к Кряжину, – приказал журналист.
Оператор согласно кивнул. Просто поразительно, что Полуянову, который по роду своей работы никогда не бывал начальником (стажерки с журфака не в счет), в стрессовых ситуациях удавалось рулить людьми. И окружающие его охотно слушались.
В купе Кряжина дверь оказалась заперта, на стук не отвечали. Журналист заколотил сильнее, кулаком. Периферийным зрением заметил, как Старообрядцев заходит в обиталище Елисея Ковтуна.
Наконец дверь Николы отворилась, и артист предстал пред журналистом: в трусах и майке, волосы всклокочены, глаза таращатся на яркий свет, попахивает перегаром.
– Чего надо? – весьма нелюбезно спросил громила-актер.
– Волочковскую убили.
Полуянов внимательно отсматривал, как отреагирует на новость Кряжин. Да и новостью ли стало для него сообщение о смерти примы? На лице артиста отразились одновременно удивление и страх.
– Шутишь?! – угрожающе пробасил он.
– Какие тут шутки!
– Кто убил? Где? Когда?
Изумление пропало с лица актера, теперь на нем оставался написан только ужас – почти животный, нечеловеческий.
– Давай одевайся, – скомандовал журналист, – сейчас милиция придет.
Кряжин вдруг схватился за голову, прикрыл лицо своими огромными руками. Глухо и умоляюще проговорил:
– Это не я! Я не убивал!
Из-за того, что артист заслонил физиономию ладонями, Дима слышал его слова – несмотря на профессионально поставленную дикцию – не слишком хорошо. И совсем уж мало внятно прозвучал следующий то ли рык, то ли умоляющий всхлип Николы:
– Ну скажи мне, что это не я! Пожалуйста!
Реплика прозвучала по меньшей мере странно: сказать – ему, что не он – убил. Полуянов хладнокровно ответствовал:
– Милиция разберется. Одевайся.
Тут к журналисту подошел растерянный Старообрядцев, проговорил:
– Ковтуна нигде нет.
– А где ж он?
– Представления не имею.
Кряжин все еще маячил в дверях. Он отнял руки от лица, на его глазах набухали слезы.
– Ты не знаешь, где Ковтун? – быстро спросил его Дима.
– Откуда мне знать! – злобно бросил актер и рывком закрыл дверь перед носом у репортера.
– Пойду, тоже поищу, – бросил Полуянов главному оператору.
Заглянул в туалет – пусто. В курительном тамбуре – тоже никого. А вот дверь, ведущая в другие вагоны, оказалась не заперта. И журналист стал вспоминать – пока дымили там всей честной компанией, он ведь даже не посмотрел, на замке ли та. «Наверное, Ковтун ушел из вагона раньше, – подумал Дмитрий. – После перекура я стоял в коридоре, и мимо меня никто не проходил».
Полуянов вернулся из тамбура. Марьяна с Царевой о чем-то негромко беседовали, стоя неподалеку от туалета. Лица у обеих были растерянные, испуганные, недовольные. Полуянов последовательно осмотрел все подряд купе, даже собственное. Пусто. Лишь у себя поспешно одевается Никола Кряжин, приглаживает перед зеркалом волосы своими могучими пятернями.
Ни в рабочем тамбуре, ни во втором туалете, ни в служебных помещениях продюсера также не оказалось.
Проводница доложила:
– Ментов я вызвала, они скоро прибудут. А что ты ищешь?
– Не что, а кого. Ковтуна. Ты его не видела? – в этой ситуации они с Натальей как-то непроизвольно перешли на «ты».
– А кто это?
– Такой бледный, вертлявый молодой человек.
– А-а. Видела, но давно. Сразу, как ты ушел, он ко мне ввалился.
– Зачем?
– Да ерунду какую-то нес.
– Какую ерунду?
Наталья отвела глаза.
– Просил открыть ему купе... ну, то самое, где покойник лежит.
– Что-о? А зачем ему?!
– Он сказал, – усмехнулась Наталья, – что-то важное там оставил...
– Ни фига себе! – потер лоб журналист. – Почему ж ты раньше не сказала?
– А почему я должна тебе докладывать?
– И ты что, открыла ему дверь?
– Да нет, конечно! Тем более на ней пломба. Менты опечатали.
– А что Ковтун?
– Разозлился и ушел.
– А потом?
– Что потом? Я к себе ушла, и сморило меня...
Дима участливо и, как ему показалось, проницательно вопросил:
– И ты ничего не видела, не слышала?
– Ни грамма. Спала как убитая. Если б ты не разбудил, до Москвы б продрыхла. Сделать тебе кофейку? – душевно поинтересовалась женщина.
– Сделать, – кивнул журналист. – И лучше не растворимый, а свежесваренный. Двойной.
– Сейчас все будет.
