Виктор Пронин - Брызги шампанского
– Извините... Да. Мне так кажется. Я могу ошибаться, но у меня не было случая убедиться в обратном. Я всегда убеждался в том, что люди одинаковы. Кто-то приложил больше усилий, кто-то – меньше... Наверное, найдется человек, который не приложил никаких усилий... Но он тоже хочет получить свои десять тысяч долларов. А если он их получит, тот, кто работал больше, будет обижен.
– Стерпим, – буркнул Выговский.
– Это хорошо, – Фаваз сидел некоторое время молча. – Только терпение – такое состояние... Я правильно выражаюсь? Такое состояние, которое не бывает слишком долгим. Как и все на этой земле... Извините.
– Разберемся, – проворчал Выговский, поднимаясь и рассовывая доллары по карманам. – Во всем разберемся, выясним, уточним и доложим.
– Когда будет следующий состав?
– Он уже в порту.
– Очень хорошо, – кивнул Фаваз. – Значит, сегодня судно выйдет из Стамбула. Вы когда-нибудь были в Стамбуле?
– Собираемся.
– Когда соберетесь – скажите мне. Я постараюсь организовать вам небольшую экскурсию по Стамбулу. С посещением мест, которые вам захочется посмотреть.
– Неплохая идея, – рассмеялся Выговский, пожимая на прощание пухловатую ладонь Фаваза.
Музыка по ночам становилась все тише и заканчивалась все раньше – к четырем утра уже наступала тишина. Самые свирепые танцоры постепенно разъезжались по домам, и оставались люди степенные, выдержанные. Они не любили яркого солнца, предпочитали осеннюю прохладу, тишину и красное вино в умеренном количестве.
Пока чебуречник, молодой полуголый парень, готовил свое блюдо, я молча стоял за его спиной, прислонившись к дереву. Не торопил, не проявлял недовольства. Если уж откровенно, то я его и не видел.
– Ну почему ты такой невеселый?! – не выдержал он молчания. – Что тебя достает?
– Вчера было слишком весело.
– А! – радостно вскричал парень. – Тогда все понятно. Сейчас полегчает. Только мой тебе совет – не похмеляйся вином. Будет еще хуже.
– Пивом?
– Ты что?! – Он, кажется, действительно ужаснулся. – Пиво на похмелку – это смерть!
– Но ведь всегда...
– Это смерть! – перебил он меня. – Пиво можно пить и много, и в охотку, пребывая в свежем, незамутненном алкоголем состоянии! Только тогда оно может принести скромную, ни для кого не заметную радость бытия.
– Красиво говоришь, – вырвалось у меня.
– Не всегда же я чебуреки делаю.
– Чем еще занимаешься?
– А! – Он досадливо бросил руку сверху вниз и снова обратился к блестящим металлическим валикам, с помощью которых раскатывал тесто в плоские лепешки.
Продолжать разговор было не о чем, и, съев два чебурека, я медленно двинулся вдоль опустевшей сентябрьской набережной, мимо поредевших киосков, мимо причала к пляжу нудистов, которые изо всех сил делали вид, что сливаются с природой, что им легко бегать, загорать, жить нагишом, блистая скромными своими мужскими и женскими достоинствами. Задумчиво, с идиотской значительностью беседовали два выжженных на солнце старика, куражился пьяный толстяк, тряся жиденькими груденками, две девицы перебрасывались мячом, какие-то хмурые личности с возбужденными членами мрачно ходили по пляжу, переступая через тела. И у всех, у всех в уголках глаз посверкивала напряженная искорка: «А что, дескать, – могу! Вот разденусь при всех, и ничего мне за это не будет! А вам слабо!» Похоже, вольное слияние с природой давалось нелегко, требовало силы воли и некоторого бесстыдства.
– Прекрасна крымская земля вокруг залива Коктебля! – орал толстяк, время от времени прикладываясь к большой пластмассовой бутылке. – Колхозы, брат, совхозы, брат, – природа! Но портят эту красоту сюда приехавшие ту...неядцы, брат, моральные уроды!
Скосив красный глаз и заметив, что я прислушиваюсь к его руладам, он выдал самые, по его мнению, ударные слова из старой, полузабытой песенки туристских времен:
– И хоть купальничек на ней, а под купальничком ей-ей! Все голо, брат, все голо, брат, все голо!
Подмигнув мне красным своим петушиным глазом, толстяк свинтил крышку с бутылки и снова припал к мутному теплому вину. А потом, увидев, что я все еще наблюдаю за ним, начал из этой же бутылки поливать голые груди рядом лежавшей толстухи. Та даже не пошевелилась. Он снова подмигнул – вот, дескать, как можно жить, старик, вот как живут некоторые!
На моих глазах с ревом оторвался от асфальтовой дорожки и круто взмыл над морем красный дельтаплан. Пролетев над пляжем, он устремился к острым вершинам Карадага и через минуту скрылся за скалой. Я представил себе вид, который, наверно, открылся сейчас с дельтаплана, и, не раздумывая, уселся в кресло готового взлететь самолетика.
– Семьдесят гривен, – сказал пилот, полуобернувшись.
– Договорились.
– Можем и дольше полетать.
– Договоримся.
– Пристегивайся.
Щелкнув жиденькой пряжкой, я поплотнее вжался в кресло и приготовился к острым ощущениям. Дельтаплан оторвался от асфальта удивительно легко, вошел в вираж, тут же снова выровнялся, и неожиданно оказалось, что мы уже на приличной высоте, гораздо больше ста метров, и скалы Карадага приближаются к нам с пугающей быстротой.
– Ну как? – прокричал пилот.
– Нормально.
– Дальше летим?
– Летим.
Самолетик обогнул монументальный профиль Волошина, вблизи оказавшийся бесформенным нагромождением камней, под нами промелькнули глыбы Лягушачьей бухты – когда-то свалившиеся с вершин гор и навсегда замершие в прибрежной гальке. Неожиданно справа показалась отвесная скала, торчащая прямо из травы, – она уходила ввысь метров на сто, наверно, никак не меньше.
– Чертов палец! – прокричал пилот.
– Чей палец? – не расслышал я.
– Чертов! Понял? Чертов палец!
– Давай вокруг!
– Нельзя!
– Плачу вдвое!
– Тогда можно, – рассмеялся пилот, и мы круто пошли на сближение со страшноватым шпилем, бестолково торчащим из ровной поляны. Правда, трава была осенняя, пожухлая, но весной, наверно, все это должно смотреться куда интереснее. Мимо нас в жутковатой близости проносились камни, кусты, пологие склоны, обрывистый берег, и наконец с чувством облегчения я увидел, что Чертов палец остался позади и путь наш лежит в открытое, безопасное, зовущее море.
– Ну как?
– Здорово!
– К Золотым воротам летим?
– Летим, – сказал я, совершенно не представляя, где эти Золотые ворота и чем нам это грозит.
– Платишь втрое! – обернулся пилот.
– Заметано.
– Двести гривен! – уточнил он.
– Понял.
И мы снова полетели вдоль скал, проплывавших, кажется, на расстоянии вытянутой руки, совсем рядом. Обрывистые, слоистые, уложенные в какой-то разумной круговой последовательности, они казались древними сооружениями.
– Мертвый город! – прокричал пилот, показывая рукой на каменные столбы, выложенные полукругом.
Мы углубились в ущелье, широкое, пологое, заросшее кустарником. Сделали круг над каменными стенами, и вдруг в самом низу, в море, недалеко от берега, я увидел то, что здесь называли Золотыми воротами, – двуглавая скала с большой дырой у самой воды. Эти ворота я видел на майках, на обложках книг, на картах, даже в ресторане Славы Ложко они были изображены в красных закатных тонах.
– Золотые ворота! – прокричал сквозь рев мотора пилот.
– Понял.
– Домой?
– Пора!
И снова мы летели вдоль скал, снова в стороне проплыл устремленный в небо с каким-то невысказанным укором Чертов палец, а может быть, это был не укор, а угроза?
Как знать, как знать.
И вот уже почти родная линия пляжа, тела, тела, некоторые даже машут руками, и – асфальтовая дорожка. Я отдал пилоту две сотенные бумажки, мы пожали друг другу руки, похлопали по плечам и на том расстались.
Стоило мне на несколько шагов отойти от взлетной тропинки, как я увидел, что навстречу мне, широко улыбаясь, идет все та же девушка с пляжа.
– Привет! – сказала она, протягивая узкую загорелую ладошку.
– Привет, – ответил я. Ладошка ее оказалась сильной, жесткой, сухой.
– Прилетел?
– Прилетел.
– Слава богу! – она усмехнулась, показав зубки, ровные, казавшиеся особенно белыми на фоне загорелого лица. – А то мы уже начали беспокоиться.
– Кто – мы?
– Народ! – Она рассмеялась. – Все видели, что вы повернули за профиль Волошина и исчезли. Проходит пять минут, десять, пятнадцать – вас нет.
– Надо же, – это единственное, что я мог произнести.
– Жанна, – сказала она, опять протянув ладошку. И снова я почувствовал ее неожиданную жесткость.
– Ж... Женя, – не без заминки назвал я чужое имя.
– Я знаю, что вы Женя, что работаете журналистом где-то в Сибири, пишете потрясающие очерки о криминальной жизни вашего города.
Я похолодел. Начал спешно, панически прокручивать – кому я все это говорил. И вдруг вспомнил – Алевтин... В столовой Дома творчества. Только для него и была выдумана эта идиотская история. Значит, и его втянули в эти сети? Да, я вдруг ощутил, что все время натыкаюсь на почти невидимые сети.
