Екатерина Лесина - Счастливый доллар
Машина мягко тронулась с места, переваливаясь через ребро бордюра. И Семен решился.
– Уходи.
– Что? А… да я бы ушла, только как тебя бросить? Ты ж умрешь один.
– А тебе что? Клятву давала?
– Давала. Клятву. Гиппократа. Когда думала, что врачом стану.
От пистолета Агнешка отмахнулась, как от мухи, потом вообще забрала, кинув в бардачок.
– Сиди.
И он сидел. Позволил пристегнуть себя ремнем безопасности, откинулся на сиденье, закрыл глаза и очнулся лишь на знакомой развилке.
– Может, все-таки в больницу? – тихо спросила Агнешка, вытирая лицо платком. Мокрый? Когда успел, ведь не так жарко. Изнутри жарко. Кажется, он и вправду умрет. Вот Варенька порадуется… нет уж, Семен выживет. Назло. И еще потому, что Агнешка рядом.
Ему повезло, что она рядом.
– Еще как, – ответила Агнешка.
Он вслух говорит? Это бред. Бредят умирающие, а у Семена просто температура. Жар. Пройдет. Она обещала уколоть. У нее лекарство конское, но Семен не жеребец, и потому лекарство не помогает.
– Поможет. Давай, вставай. За шею цепляйся, горе ты мое…
Цепляется. Идет. В боку огонь поселился. Жрет-жрет, того и гляди все внутри выпотрошит. Львы сначала жертве брюхо вспарывают, там кожа тоньше, а потроха мягче. Потроха гниют и…
– Давай в больницу…
Нет! Он же сказал! Больница – гарантированная смерть. Почему? Он не знает, чувствует. Чутье его не подводило. Однажды чутье сказало: стой. И Семен остановился. А тот, который был с ним – не напарник, случайный человек, – поперся и встретил пулю. Не в бок, а в лоб. Уколы не понадобились – сразу умер. Дырка как третий глаз меж бровей.
– Тихо ты.
Ага-Агнешка, смешное имя. И сама смешная. Ей бы с таким ростом в модели, а она в ветеринары. По коровкам-лошадкам-свиньям. Семен сам изрядная свинья, воспользовался ситуацией, ввязал в дурное.
– Руку убери. И давай, говори. О чем? О чем хочешь.
А Семен разве хочет? Он просто боится, что если замолчит, то потеряет сознание, и тогда его сдадут в больницу. В больницу нельзя. Он говорил про чутье? А еще другой случай был. Черной-черной ночью за шлюхами выгнали, сдали притончик. Кто-то кому-то чего-то недодал, вот и сдали. А кто знал, что в притончике и наркотой балуются? Шмалять стали. Пули свистят. Агнешка не знает, как они свистят. Чисто птички: фью-фью. Шлеп влажненько, когда в человека попадают. Семен тогда тоже знал, что беда будет. Пытался предупредить. Засмеяли.
Игла в боку ледяным штыком. Дернуться бы, но нельзя. Он должен сидеть спокойно.
– Именно, – сказала Агнешка.
Она добрая, она думает, что и Семен добрый, только ошибается.
– Неужели? Ложись, злой. Господи, свалился на мою голову, недотеррорист несчастный…
Недо – это точно. Он всегда был немного «недо». Недоспортсмен – характера не хватило дотянуть до пьедестала, чтоб хотя бы одна, самая захудалая медалька осталась памятью о пролитом поте. Недоюрист – списанные экзамены, чужие конспекты, удивление оттого, во что он вляпался. Недомент – не по нем была эта жизнь, расписанная уставом, измаранная чужим горем и тотальным безразличием. Семен устал и сбежал. И снова стал «недо» – недодетективом, спецом по гулящим женам, бегущим от алиментов мужьям, пропавшим собакам и исчезнувшим машинам.
– И разве это плохо? Слушай, надо было плед захватить и белья какого-никакого. Тут же вообще ничего нет.
– В шкафу, – получилось сказать вслух.
Бабка запасливая была, все внучку оставила единственному-любимому, вместе с домом и надеждами, что когда-нибудь он, Семен, совершит что-то этакое, чем можно будет гордиться. Бабка и дедом гордилась, вывешивала за стеклянной витриной картин медали, рассказывала…
Бабка пришла во сне – Семен совершенно точно знал, что это сон, и потому не удивлялся. На ней был цветастый халат и фартук в черно-белую клетку с большим карманом на груди. Из кармана рядком торчали железные хвостики иголок, и разноцветные нитки свисали мышиными хвостами. Бабка сидела, сложив руки на коленях, и глядела с немой укоризной.
– А я вот, в гости заехал, – Семен вдруг понял, что ему снова пятнадцать и он прячется в деревне от родителей и тренера, который записал Семена на городские соревнования. Тренер продолжал верить, будто из Семена что-то получится, а Семен точно знал – проиграет. Он всегда проигрывал, и не потому, что был слабее, просто… просто не хватало в нем чего-то.
Бабка вздохнула.
– Ну я ведь поехал тогда! И выступил. И…
И увидел в глазах соперника злость и жажду победить. И растерялся. Отступил. Снова выполз из круга и из зала. И по городу бродил до ночи, сам себя жалея. А на следующий день заявил родителям, что со спортом завязано.
Они согласились.
Потом Семен узнал, что тренер с ними разговаривал. И отказался от Семена. Почему-то это знание ранило. Хотя какая разница, кто первым ушел?
Никакой.
У бабки брови сходятся над переносицей, три подбородка подбираются, и губы кривятся, как тогда, когда он говорил, что учеба не по нраву. Не его это – юриспруденция. Но в лицо глянул и смирился. И даже учился, корпел над книгами, впихивая в себя знание, как ребенком впихивал манную кашу. И так же не лезло.
– Я ведь закончил! Доучился!
Бабка вздохнула и достала из кармана очки. В черной оправе, с покатыми линзами и перемотанной нитками дужкой, они постоянно терялись и находились в самых неожиданных местах. Однажды Семен ненароком сел на очки. Потом чинил. И новые привез, а она все равно старые носила.
– И работал. Честно работал! Как умел.
Умел, правда, фигово. Ну так сразу же было понятно, что не его это дело, но куда отступать? Некуда.
– Жениться тебе надо, – сказала бабка.
– На ком?
– А хоть бы на Таньке. Почему бросил? Хорошая девка.
– Это она меня!
Не оправдывайся, Семен, не поверят. Скажут, что нормального мужика баба не бросит, и тем самым подтвердят, что в тебе снова чего-то не хватает. А не хватало Таньке многого – денег, внимания, его, Семена, хорошего настроения. Перспектив. Квартиры. Отдыха летнего нормального, а не в деревне…
Агнешка вот не такая.
Бабка хитро улыбнулась и погрозила пальцем. И сон окончательно потерял смысл.
На этот раз Антошка трубку взял, и речь его была вполне внятной. Выслушал Варенькин лепет. Буркнул:
– Приходи.
Трубку повесил.
На этот раз убегать Варенька не стала: просто рявкнула на стражу и пригрозилась уволить. А те, видимо, почуяв перемены, испугались или сделали вид, что боятся.
Ехала на такси. Бросила за два квартала. Потом шла пешком, петляя, как заяц на поле. Ловила в витринах отражения, искала хвост и расстроилась даже, не найдя. И успокоилась, притворив за собой дверь. Антошка – и вправду трезвый – закрыл на несколько замков и указал на топчан.
– Девку мы спрятали. Пусть помаринуется, тогда и порасспросим. – Антошка сел на складной стульчик и принялся перебирать кисти. Взгляд его был задумчив и рассеян. Уже, видать, готовился расспрашивать. – И вот еще что. По ходу твой Олежка и вправду свалить планировал.
На колени Варенькины плюхнулся конверт, в котором лежала пара билетов до Калининграда, два паспорта. Паспорта были поддельные, а билеты настоящие.
Варенька их сама заказывала.
– А самое поганое – счета-то он обнулил. Наши счета.
– Что? – следует изобразить удивление. И возмущение. И страх. Варенька изобразит, она долго тренировалась.
– То, – передразнил Антошка. – А ты не глянула, да?
– Но… но это невозможно! Без меня, без… – Варенька замолчала, наткнувшись на снулый Антошкин взгляд. Ее буквально передернуло. Лучше бы он по-прежнему пьянствовал или кололся, тогда он по крайней мере на человека похож.
– Именно. Без тебя невозможно. А значит, что?
– Ничего! Он подделал. Или взятку дал. Он своими людьми оброс, и я говорила! Предупреждала!
– Предупреждала, – согласился Антошка. – Только все равно недоглядела.
Это вы проглядели, прохлопали и теперь виноватого ищете. Ищите.
Антошка, достав из кармана грязной жилетки ножик, принялся ковырять им ногти, вытаскивая синюю и красную стружку. Его глаза – рыбьи, снулые – пристально следили за Варенькой.
– Маринка. Она будет знать. Даже не так. Она не может не знать! С кем он сбежать собирался? С нею! Следовательно, что?
– Что?
– Следовательно, ради нее и затевался цирк. А где любовь до гроба, там и доверие…
Антошка выразительно хмыкнул и, сунув палец в рот, принялся обгрызать заусенцы. Зубы щелкали громко, как клещи. Щелк-щелк. Хрусть-хрусть. Пальчики в клещах. Кожу раздирают, мышцы рвут, косточки разгрызают.
Нет! Не думать. Не вспоминать. Раньше как-то спокойнее воспринималось.
А потому, что раньше ломали не Вареньке.
– Займись ею, слышишь? – она подскочила и ткнула Антошку в спину. – Хорошенько займись. Вытряхни из этой твари душу! Пусть рассказывает, где деньги. Слышишь меня?
Антошка кивнул.
Спросит. Ничего не узнает. И что тогда?
![Александра Гейл - Дневник любовницы мафии [СИ]](/uploads/posts/books/4209/4209.jpg)
