Анна Малышева - Алтарь Тристана
Внезапно она остановилась, и спутник удивленно повернулся к ней, удерживая за руку:
– Что такое? Нам вот сюда, в эту подворотню…
– Погоди минуту… – проговорила она, переводя дух. – Знаешь, у меня появилась почти твердая уверенность, что мне вовсе не стоит заниматься своим нынешним ремеслом. Я продаю молитвенник времен Марии Стюарт – и убивают моего старого знакомого. Беру на реставрацию две картины – и лишаюсь лучшего друга. Ищу старинное серебро – и хороню подругу… Мне становится страшно, понимаешь? Руки опускаются. Не хочется никуда ввязываться.
– Что за фантазии?! – изумленно воскликнул Игорь. – Ты же не первый год своим делом занимаешься, должна помнить, что старинные вещи всегда что-то дурное притягивают! И смерть, и воровство, и черт его знает что еще! Твое дело маленькое – перепродать, выручить свой процент и забыть!
– У меня очень плохо получается забывать, – печально ответила Александра.
Она огляделась и с ироничной улыбкой указала на вывеску антикварного магазина, оказавшуюся прямо у нее над головой:
– Полюбуйся, все это меня прямо преследует! Мне иногда кажется, не я выбираю вещи, а они – меня…
– От судьбы не уйдешь. – Игорь нетерпеливо взял ее под локоть. – Мы опоздаем, идем!
Они свернули в подворотню сразу за антикварным магазином, пересекли несколько тесных сообщающихся дворов, где вывесок было больше, чем прохожих, и оказались в Милютинском переулке. Тесный проход между красной кирпичной стеной французского лицея и торцом церкви, выкрашенной в бледно-желтый цвет, стал еще уже из-за черных спекшихся глыб снега, медленно истекавших талой водой. К вечеру начинало холодать, и ручейки мельчали, постепенно замирая. Войдя в церковный двор, Игорь торопливо потянул женщину за собой, на ступени, ведущие к площадке под классическим портиком храма:
– Идем же, месса уже начинается!
– Странно, я никогда здесь не бывала! А ведь живу рядом столько лет…
Александра с удивлением оглядывала двор, обнажившиеся рыжие газоны с примятой мертвой травой, безлистное старое дерево, любопытно приникшее к решетчатой ограде, словно следящее за Малой Лубянкой, раскидистую голубую ель, в чьей тени прятались скамейки. Она бывала в Милютинском переулке и раньше, но каждый раз проходила мимо этого желтого здания, едва отмечая его взглядом. Ей никогда не приходило в голову остановиться, задаться вопросом, что здесь находится, войти во двор. «В католических храмах Европы, знаменитых, не очень и вовсе безвестных, в деревенских церквях я бывала… А вот сюда заглянуть не удосужилась!»
Они вошли в храм через боковую дверь, центральный вход был заперт. Миновали тесный тамбур и оказались в зале. Игорь подошел к мраморной чаше, установленной за колонной, и, опустив в нее кончики пальцев, перекрестился. Александра наблюдала за ним с растущим удивлением. «Атеист? Однако!..»
Месса уже началась. Они сели на последнюю скамью в левом ряду. Отсюда Александра могла беспрепятственно рассмотреть весь храм.
Он оказался скромным и одновременно нарядным, залитым предвечерним, золотистым светом. Еще при входе Александра отметила одно старинное витражное окно с изображением Святого Иосифа. Остальные окна были застеклены обычным образом и забраны снаружи решетками. Три окна в алтарной части, полукруглым нефом выступающей в сторону переулка, украшали новодельные незатейливые витражи с узором из цветных ромбиков.
Такую же наивную и дешевую современную попытку восполнить утраченные подлинные витражи Александра видела как-то в одной итальянской провинциальной церкви, в городке, где гостила у друзей. Она вспомнила свой разговор с тамошним священником, случайный, короткий, оставивший у нее необычное впечатление.
Чистенький, седой, как лунь, старичок, щуплый и словно сонный, с вялой готовностью ответил на те несколько вопросов, которые она задала ему. Александра искала одну семью, некогда проживавшую в этом приходе; в мэрии нужной справки не дали, взамен посоветовали осведомиться в церкви. Удовлетворив ее любопытство, священник внезапно спросил:
– А вы часто ходите в церковь? Там, дома, в Москве?
Она ответила отрицательно. Ее удивил странный тон вопроса: очень серьезный и одновременно натянуто ироничный. Священник словно пытался шутить над тем, что вовсе его не смешило. Помолчав, он проговорил:
– Если бы я мог попросить Господа о чем-то и был уверен, что моя просьба будет исполнена, знаете, что бы я попросил? Устроить новый всемирный потоп! Да, знаете… Новый всемирный потоп!
Его круглые очки в дешевой пластиковой оправе сверкнули слепым отблеском света, проникшего сквозь цветные ромбики в оконном переплете. В открытые настежь двери церкви было видно, как на паперти, в лучах вечернего солнца, резвятся котята. Кошка, их мать, зорко наблюдала за потомством, лежа в ветхом лукошке у входа в церковь. На паперти показалась девочка; остановившись на пороге, она ждала, когда священник закончит разговор с незнакомкой. На границе яркого закатного света и церковной полутени ее черные гладкие волосы выглядели золотыми, платье же, голубое, напротив, показалось ослепленной Александре темным. Она поняла свою ошибку, разминувшись с девочкой на выходе…
…Очнувшись, художница обнаружила, что все немногочисленные посетители храма поднялись со скамеек, и последовала их примеру. Ее слуха достиг негромкий голос священника, стоявшего у амвона, в алтарной части:
– …Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья и сестры, что я много согрешил мыслью… Словом… И неисполнением долга…
Десяток голосов глухим эхом сопровождали каждое слово, ладони мерно ударялись в грудь, повторяя жесты священника:
– Моя вина… Моя вина… Моя великая вина…
Немо шевеля губами и повторяя покаянный жест, она взглянула на стоявшего рядом Игоря. Его лицо показалось ей преувеличенно серьезным, и женщина внезапно почувствовала к нему неприязнь.
Священник отошел к стене и опустился в полукресло, обитое красным плюшем. К амвону, поклонившись, подошел министрант и начал читать из Евангелия. Александра, склонившись к Игорю, шепнула:
– Такой-то ты, стало быть, атеист?
Он скривил губы и ничего не ответил, поймать его взгляд Александре не удалось. Озадаченная и заинтригованная, женщина отвернулась. В порядок службы она не вникала, автоматически, без раздумий, повторяя все за верующими, которых всего было, как сосчитала Александра, одиннадцать человек, не включая ее с Игорем. Когда все хором отвечали: «Благодарение Богу», она успевала повторить последние слоги, когда вставали, садились или по звонку колокольчика опускались на колени, на скрипящие деревянные подставки, тянущиеся вдоль рядов скамеек, она следовала примеру немногочисленной паствы.
Ее, как и всегда при посещении храмов, занимало убранство. Справа от главного алтаря, в боковом нефе, был устроен алтарь, посвященный Деве Марии. Богоматерь в белых одеждах с голубым поясом была окружена цветами – в горшках и срезанными в вазах. Слева от нее, на отдельном постаменте, высился Христос в красной мантии. Под ним, в главной алтарной части, у открытой двери, ведущей в ризницу, сидел второй министрант. Он то и дело поглядывал туда, где расположились Игорь с Александрой. «Его занимает новое лицо, – предположила женщина. – Прихожан немного… Хотя и день-то будний!»
Алтарь в левом нефе она со своего места видела не целиком, но и тех святых, чьи статуи там высились, не могла узнать. Впрочем, Антония Падуанского, держащего младенца на открытой книге, она опознала по францисканской рясе и тонзуре – статуя этого святого часто встречалась ей в храмах Европы. Но остальные фигуры остались для нее загадкой, кроме одной…
В центре алтаря находилась статуя мужчины в короне, с гладким безбородым лицом и экстатическим взглядом расширенных глаз. В правой руке он держал скипетр, в левой пурпурную подушечку с уложенным на нее терновым венцом. На нем были царские одежды раннего готического образца, еще хранящие все черты отмирающей романской моды – длинная нижняя туника, в пол, чернильно-синяя, затканная золотом; поверх нее другая туника, чуть ниже колен, темно-розовая, также с золотой каймой и украшениями. Плечи статуи обвивал ярко-голубой плащ, затканный золотыми лилиями и подбитый горностаем.
Александра не сводила взгляда с этой фигуры, уже не замечая окружающих статуй, первоначально привлекших ее внимание. Игорь, наклонившись, шепнул:
– Да, это твой Святой Людовик. Слева от него, в белой рясе, – Бернар Клервосский, справа – Франциск Сальский. После мессы сможешь рассмотреть поближе.
К причастию он не пошел, но все время, пока немногочисленные прихожане причащались, простоял на коленях, сцепив руки в замок и опустив голову. Александра сидела на скамейке. Ее все больше изумляла эта показная набожность, проявляемая спутником, который только что признался ей в своем атеизме. «Заказ – дело важное, – думала она, косясь на его коленопреклоненную фигуру. – Но, выслуживаясь перед заказчиком, тоже надо меру знать, а то получится перебор… Еще и пополам с кощунством. Кого-то из нас двоих он обманывает, и может быть, даже не заказчика, а меня. Но зачем было врать, что атеист? Вот стоит же на коленях… Молится!»
