Арнальд Индридасон - Каменный мешок
Роберт снова закрыл глаза.
— Много позднее? — добавила Элинборг. — Что вы этим хотите сказать?
Роберт открыл глаза, и стариковские костлявые руки сделали жест, который мог означать только одно — ему нужны бумага и карандаш. Сестра отрицательно покачала головой и добавила, мол, с него хватит, пора и отдохнуть. Он в ответ вцепился ей в руку. Какой умоляющий взгляд!
— Даже и мечтать забудь, — сказала ему сестра и повернулась к Элинборг: — Не будете ли вы так добры освободить помещение?
— Может быть, нам следует дать ему самому право решать, хочет он еще говорить или нет? Ведь если он умрет сегодня вечером…
— Нам? — фыркнула сестра. — Каким еще нам? Я, к вашему сведению, тут тридцать лет подряд ишачу, ухаживая за больными, и что-то вас ни разу не видала! Так что извольте немедленно убираться вон, а не то я позову санитаров, и вас отсюда вышвырнут!
Элинборг посмотрела на Роберта — глаза закрыты, может, спит. Посмотрела на сестру и медленно, очень медленно пошла к двери. Сестра отконвоировала ее в коридор и захлопнула перед носом дверь, сама оставшись в палате. Элинборг подумала, не позвать ли на помощь Сигурда Оли, поговорить с этой бабой и убедить ее, как важно для рейкьявикской полиции получить от Роберта сведения, которые он к тому же жаждет им сообщить. Пожалуй, не стоит. Сигурд Оли со своими манерами, конечно, только разозлит ее еще сильнее.
Элинборг прошлась по коридору. Ага, вот и столовая, где сидит Сигурд Оли и ест бананы, выражение лица недовольное. Она уже собиралась присоединиться к нему, но передумала и вернулась в коридор к палате Роберта. В самом конце коридора небольшой холл с телевизором, перед входом дерево в здоровенной кадке. Элинборг зашла в холл и спряталась за деревом. Отличное место для наблюдения за дверью палаты. Этакой львицей в засаде Элинборг приготовилась ждать, пока добыча пробежит мимо.
Несколько минут спустя дверь открылась, не страдающая избытком вежливости сестра вышла от Роберта и исчезла в направлении столовой. Видимо, Сигурда Оли она не заметила, он ее тоже — слишком вкусные бананы.
Элинборг бочком выбралась из укрытия и на цыпочках вернулась в палату Роберта. Тот лежал в кровати с маской на лице, в той же позе; видимо, спит. Занавески задернули, рядом с кроватью на тумбочке горит ночник. Элинборг подошла поближе и замерла в нерешительности. Огляделась, вздохнула и тронула старика за плечо.
Роберт не отреагировал. Элинборг еще раз подергала его за руку — безрезультатно. Или спит глубоким сном, или в самом деле умер. Черт, что делать? Тряхнуть его как следует или плюнуть на все и уйти? В конце концов, он ничего особенного им не сказал. Только то, что к кустам кто-то часто приходил. Какая-то зеленая женщина.
Она уже собралась уходить, как вдруг Роберт открыл глаза и уставился на нее. Узнал меня или нет? Узнал, кивает — и даже улыбается из-под маски. Стариковские руки повторили тот же жест — и Элинборг протянула ему записную книжку и ручку, которые всегда носила с собой в кармане плаща. Старик принялся писать — большими печатными буквами, лучше у него не получалось, так дрожали руки. Писал он долго, и Элинборг все время неспокойно озиралась, опасаясь, что в следующий миг в палату войдет сестра и тут уж ей не поздоровится. Хотела поторопить Роберта, но не решилась — кто его знает, сколько у него сил осталось.
Когда он закончил, иссохшие руки просто упали на одеяло, выронив ручку и записную книжку; глаза тотчас же закрылись. Элинборг подобрала оба предмета и хотела прочесть, что бедняга накорябал, но тут что-то громко, отчаянно запищало. А, это его электрокардиограф! Ужасный громкий писк разносился по всей больнице, словно вой пожарной сигнализации. Элинборг от страха и неожиданности аж подпрыгнула. Что делать? Она посмотрела на Роберта. Нет, лучше выметаться отсюда поскорее.
Добежав до столовой, она застала Сигурда Оли за тем же занятием — поеданием бананов. По коридорам разносился звон.
— Ну что, выдоила чего-нибудь из старикашки? — спросил Сигурд Оли; Элинборг, тяжело дыша, села рядом с ним. — Кстати, что-то не так? Что-то случилось?
В самом деле, отчего это она задыхается?
— Не, все в полном порядке, — ответила Элинборг.
Через столовую на всех порах пронеслась команда врачей и санитаров, по направлению к палате Роберта. Полминуты спустя мимо пробежал еще один человек в белом халате, толкая перед собой некий прибор на тележке — Элинборг решила, наверное, это дефибриллятор или что-то в этом роде, — и исчез в том же направлении. Сигурд Оли удивленно наблюдал за происходящим.
— Чего ты такого натворила? — спросил он, обернувшись к Элинборг.
— Я? — выдохнула она. — Ничего. Чтобы я да чего-то натворила! О чем ты?
— А почему с тебя пот градом катится? — не отставал Сигурд Оли.
— Какой еще пот? Где ты его видишь?
— Что вообще стряслось? Куда они все побежали?
— Представления не имею.
— А ты, я вижу, тоже куда-то бегала, вся запыхавшаяся. Ну да ладно, вытянула что-нибудь из этой полуживой окаменелости? Это, кстати, не он там концы отдает?
— Эй, приятель, Роберт — почтенный пожилой человек, я бы на твоем месте отзывалась о нем с уважением, — сказала Элинборг и воровато огляделась вокруг.
— Ну так что ты из него вытянула?
— Не все так просто, нам придется поработать над этим позднее, — сказала Элинборг. — И кстати, не пора ли нам?
Коллеги встали и вышли из столовой, а там и из больницы. Сигурд Оли усадил Элинборг в машину и завел мотор.
— Ну так что он тебе сказал? — спросил он, отъехав.
Судя по тону, умирает от нетерпения.
— Накорябал мне кое-что на листочке, — призналась Элинборг и тяжело вздохнула. — Несчастный старик.
— На листочке?
Элинборг вынула из кармана плаща записную книжку и нашла использованную Робертом страницу. На ней красовалось всего одно слово, начертанное дрожащей рукой умирающего, буквы едва можно разобрать. Элинборг не сразу сумела понять, что он написал — тем более смысл написанного оставался неясен. Так или иначе, последним словом Роберта в этом мире оказалось следующее:
СКРЮЧЕННАЯ
* * *В тот вечер во всем оказалась виновата картошка. Недоварена — так ему померещилось. Или что-то в этом роде, решила она. Картошке вообще не везло. Была бы, как говорится, картошка, а причина для недовольства найдется — ее можно объявить переваренной, разваренной в кашицу, сырой, неочищенной, плохо очищенной, очищенной, не порезанной пополам, в соусе, без соуса, жареной, нежареной, слишком толсто нарезанной, слишком тонко нарезанной, слишком сладкой, недостаточно сладкой…
Она никогда не могла угадать, какая именно вожжа попадет ему под хвост.
Эта неопределенность и была его самым страшным оружием. Как защититься? Ведь он кидался на нее без предупреждения, в моменты, когда она менее всего этого ожидала. Не важно, казалось ей, что все идет хорошо и ему по нраву или же, напротив, что-то идет не так, — ей случалось быть битой в обеих ситуациях. Он был сущий гений, умел держать ее все время в неведении, на взводе, так что она никогда ни в чем не могла быть уверена. Когда он был рядом, ей всегда казалось, что ее жизнь словно висит на волоске — и она обязана быть готовой сделать все, чего он только ни пожелает. Подать к нужному времени еду. Приготовить к утру одежду. Держать мальчишек в узде. Не допускать к нему Миккелину. Служить ему так и сяк, даже если ясно, что толку от этого никакого.
Она давно перестала надеяться, что он исправится. Его дом — ее тюрьма, каменный мешок.
Поужинав, он, как всегда молчаливый, взял свою тарелку и поставил в раковину. Вроде бы собираясь выйти из кухни, почему-то остановился у нее за спиной. Она сидела за столом, не смея поднять голову, только смотрела на сыновей — те еще ели. У нее напрягся каждый мускул. Может быть, ей повезет и он выйдет из кухни, не тронув ее. Мальчишки заметили, что с матерью что-то не так, и отложили вилки.
В кухне воцарилась гробовая тишина.
Внезапно он схватил ее за голову и буквально обрушил лицом в тарелку — та треснула пополам, — затем за волосы дернул обратно; стул, на котором она сидела, опрокинулся, она упала на пол. Смахнул со стола всю посуду, ногой вышвырнул ее стул из кухни. У нее поплыло в глазах — видимо, ударилась головой об пол, вся кухня словно пошла ходуном. Она попробовала встать на ноги, хотя по опыту знала, что в такой ситуации лучше лежать и притворяться мертвой, но сегодня в нее словно бес вселился, и ей хотелось позлить его.
— Лежи, корова!!! Лежи, сука ебаная!!! — заорал он.
Она встала на колени, тогда он наклонился и заорал:
— Ты чего, встать захотела?!
Схватил ее за волосы и ударил лицом о стену, а ногой съездил ей по бедру; от боли она не могла стоять, вскрикнула и упала обратно на пол. Из носа пошла кровь, в ушах звенело, она едва слышала, что он там кричит:
