Дональд Уэстлейк - Плата за страх
– Да?
Минуло уже одиннадцать часов, но в видневшейся за ней через щель квартире было темно.
– Я разбудил вас? – спросил я. – Простите, я загляну попозже.
– Нет, ничего, нам все равно пора вставать. А что вы хотели?
– Вы – Энн?
Она удивленно ответила:
– Да. А что?
– А Джек Паркер здесь?
– Это его квартира. Что вам нужно?
– Меня зовут Митчелл Тобин, – ответил я. – Я – кузен Робин Кеннеди.
– Робин.., а! Подруга Терри. – Ее лицо, равно как и голос, посуровело. – Как же, наслышаны... – сказала она.
– О чем?
– Не важно. Так вы ее кузен?
– Двоюродный дядя, – уточнил я, зная, что ее смутила разница в возрасте. – Я хотел бы побеседовать с Джеком, если он здесь.
– Здесь, где же еще, – ответила она. Она, видимо, растерялась, так как глаз, которым она разглядывала меня, беспокойно заморгал. – Ух, – выдохнула она. – Погодите минутку. – И закрыла дверь.
Я подождал минуты две или три, затем дверь снова приоткрылась почти на столько же и через щель я увидел ту же часть ее лица, затем она спросила:
– Что вы хотите у него узнать?
– Речь идет о Робин, ей надо помочь, – объяснил я. – Мне надо поговорить с ним о людях, которые знали Терри.
– И что же вы хотите выяснить о них?
– Во-первых, кто они, знали ли убитую девушку, возможно, они кого-то подозревают или знают возможного убийцу – словом, все, что только можно.
– В газетах пишут, что это дело рук Робин.
– Поэтому мне и пришлось вмешаться. Я не верю газетам. Она задумалась, не отводя от меня изучающего взгляда, а затем резко произнесла:
– Подождите минуту, – и снова закрыла дверь. На этот раз ждать пришлось гораздо дольше, и я хотел уж было постучаться, как дверь снова приоткрылась на то же расстояние, что и прежде, и девушка заявила:
– Джек говорит, что ничего не знает и не может вам помочь. Извините.
И она снова захлопнула бы дверь, но я успел сказать:
– Тогда можно поговорить с вами? Она, не мигая, уставилась на меня.
– А при чем тут я? – с вызовом спросила она.
– Вы тоже были знакомы с Терри, – напомнил я ей. – Более того, встречались с ним.
– Это было давно.
– Полгода назад. Вы же должны знать, с кем он общался, куда ходил и были ли у него какие-нибудь неприятности?
– Вам и так уже известно больше, чем нужно, – заявила она с явной неприязнью.
– Мне известно далеко не все, – возразил я, – хотелось бы узнать кое-что еще.
– Тогда обратитесь к копам.
– Они мне ничем не смогут помочь.
– И мы тоже, – отрезала она и закрыла дверь.
Постучать? Продолжать настаивать? Нет, теперь я уже не выступаю в прежнем качестве – и все, на что могу рассчитывать, это на желание сотрудничать со мной. И, хотя я понимал, почему эти двое отнеслись ко мне так настороженно, не желая оказаться замешанными в убийстве Терри Вилфорда, но мне от этого было не легче, сведения надо было как-то выудить у них. Попытаюсь еще раз к ним подъехать не мытьем так катаньем.
Я вышел на раскаленную, как сковородка, улицу и завернул за угол, где находилась аптека без кондиционера. В телефонной будке, где, как назло, не работал вентилятор я достал записную книжку и набрал номер Халмера Фасса, а когда его не оказалось дома, позвонил Эйбу Селкину.
Селкин поднял трубку после первого же звонка. Назвав себя, я сказал:
– Я только что попытался поговорить с Джеком Паркером. Он даже не пожелал меня видеть. Ты его достаточно хорошо знаешь, чтобы убедить, что меня можно не опасаться?
– Нет, мистер Тобин, к сожалению, нет. У нас с Джеком только шапочное знакомство, мы никогда не были друзьями.
– А ты знаешь еще кого-нибудь, кто мог бы это сделать?
– Убедить его с вами поговорить? Секундочку, дайте-ка сообразить.
– Ладно, я подожду.
На какое-то время в трубке воцарилось молчание, и наконец я услышал:
– Есть один парень. Давайте я поговорю с ним и вам перезвоню.
– Не так. Я сам позвоню тебе. Когда – через полчаса?
– Лучше через час. Вдруг мне придется его разыскивать.
– Тогда через час. – Я взглянул на часы. – Ближе к двенадцати, – уточнил я.
– Договорились.
Я вышел из душной будки, и воздух в аптеке целую минуту казался мне почти прохладным. В телефонном справочнике Манхэттена на полочке рядом с будкой я обнаружил имя Бодкин, Клод, “87 В 63”. В моем представлении как-то не вязалось, что попрошайка может проживать в столь фешенебельном районе, но еще менее вероятным казалось, что в Нью-Йорке найдется еще один Клод Бодкин, поэтому я вернулся в душную будку и набрал его номер. Автоответчик проинформировал меня записанным на пленку чуть гнусавым голосом Бодкина, что его нет дома, и о том, что у меня есть тридцать секунд, чтобы оставить сообщение. Я молча повесил трубку.
По Первой авеню я направился к Восточной Одиннадцатой улице – под таким солнцем дорога показалась мне бесконечной – в поисках адреса Эда Ригана – того самого друга Терри Вилфорда, мать которого состояла членом общины “Самаритян Нового Света”. Вилфорд и сам когда-то жил в этом здании – обычном кирпичном многоквартирном доме с облупившейся краской – пока нелегально не перебрался в комнаты над “Частицей Востока”.
Войдя внутрь, я почувствовал тот же застоявшийся запах мочи, как и в жилище Джека Паркера на Хьюстон-стрит, а на лестничной площадке заметил двоих полураздетых смуглокожих мальчишек, которые, хихикая, что-то выцарапывали на стене осколком разбитой бутылки из-под кока-колы. Один из них обернулся ко мне и сказал что-то по-испански.
– И ты иди туда же, – дружелюбно ответил я и начал подниматься по лестнице.
На почтовом ящике внизу квартира Риганов значилась под номером десять. Она оказалась на третьем этаже. Я постучал, и через минуту дверь отворил растрепанный молодой человек, с ног до головы перепачканный разноцветной краской. Волосы его были спутаны и нечесаны, футболка и коричневые штаны, пузырившиеся на коленях, – тоже были в пятнах; на ногах красовались порванные кроссовки, а на носу – очки в разноцветной черепаховой оправе. Картину довершала влажная от краски кисть, которую он держал в правой руке.
– Здравствуйте, – произнес я, неизвестно почему сравнив себя с коммивояжером. – Меня зовут Митчелл Тобин. Эйб Селкин должен был позвонить вам по поводу...
– А, конечно. Входите, входите.
В его голосе прозвучала такая настоятельность, что я поспешно переступил порог, а он быстро закрыл за мной дверь со словами:
– Я точно не знал, когда вы придете, поэтому начал работать.
– Если вам удобней, чтобы я зашел попозже, то...
– Нет, нет! Вы мне нисколько не помешаете, я могу работать и разговаривать. – Он с гордостью улыбнулся. – Я пишу портрет своей матери.
Я почувствовал, что от меня ждут одобрения, и произнес:
– Это прекрасно.
– Что ж, – ответил он, скромничая, но явно польщенный, – пока еще неизвестно, как получится. Пойдемте.
Я вошел на кухню, которая отличалась от остальных кухонь в подобных домах только тем, что содержалась в относительной чистоте. Все, что только можно было покрасить, было покрашено, плита и холодильник представляли из себя предметы старины, двери на стенных шкафах плотно не закрывались, а под высоким узким окном стояла старая ванна на ножках, покрытая обитой клеенкой доской, на которой были расставлены белые банки с красными буквами и красными надписями:
"кофе, “чай”, “сахар”, “мука”.
Из кухни я проследовал за Эдом Риганом по узкому, без окон коридору. На стенах висело несколько картин, но было слишком темно, чтобы по-настоящему разглядеть их; я понял только, что все это – портреты, изображающие одну и ту же женщину: полную, с седыми волосами в темной одежде.
Оригинал сидел в гостиной на деревянном кухонном табурете между двумя высокими окнами со стеклами, сверкающими чистотой.
Посередине комнаты стоял мольберт, рядом с которым на столике лежали покореженная палитра и смятые тюбики краски, а перед мольбертом возвышался черный табурет. Пол под мольбертом был застелен куском холста в пятнах краски, а на всем остальном пространстве комнаты деревянные доски были отшкурены и надраены до блеска. Всю противоположную стену занимал темно-бордовый диван с салфетками на подлокотниках, в углу на тумбе стоял телевизор, а по периметру комнаты были расставлены ничем не примечательные стулья и светильники.
Риган представил меня:
– Мама, это тот человек, о котором говорил Эйб Селкин. – А затем более официально. – Мама, мистер Митчелл Тобин. Мистер Тобин, моя мать. Викторина Риган.
Мы оба церемонно поздоровались, и она пригласила меня присесть на диван. Это была женщина лет под шестьдесят, среднего роста, полная, с приятным лицом, по виду подлинная заботливая матушка. Платье из одноцветной ткани, черные чулки, скромные туфли. Прическу она не меняла уже, наверное, лет пятнадцать.
Я сел, куда она мне указала, откуда я видел и ее и картину, над которой работал ее сын. Портрет несколько идеализировал ее, но в целом вполне соответствовал оригиналу, включая сюда стул, окно и стену. Эд Риган нанес на холст мазок красной краски, придвинул к себе табурет и, судя по всему, тут же с головой ушел в работу. Его мать, держа голову в одном положении, скосила на меня глаза и сказала:
