Ежи Эдигей - Фотография в профиль
— Не вижу в этом проблемы. Всех привезём в Брадомск одним рейсом — на трёх легковушках или на одном маленьком автобусе.
— В этом действительно нет никакой проблемы, если не считать того, что мы оторвём всех от срочных дел. Вы же знаете, как в милиции туго с людьми. Я уж не говорю о себе и о вас, пан прокурор.
— И всё же я буду на этом настаивать.
— Конечно, поскольку вы ведёте следствие, мне не остаётся ничего другого, как выполнять полученные указания.
— Мне бы не хотелось, так заострять вопрос, — нахмурился Щилерский. — Ведь вы, пан подполковник, тоже прекрасно понимаете, какой резонанс вызовет это дело. Потому-то я и хочу, чтобы вы как можно быстрее начали собирать улики в Брадомске.
— Я отправлюсь туда завтра. Мы известили местную комендатуру милиции об аресте Баумфогеля и попросили подготовить необходимые документы, в первую очередь составить список лиц, с которыми нам следует побеседовать.
Однако запланированную поездку подполковника в Брадомск пришлось отложить. В городскую комендатуру милиции неожиданно обратился гражданин Антоний Галецкий. Он заявил, что хотел бы дать важные показания по делу военного преступника, фотография, которого была опубликована в газетах. Офицеру милиции, принимавшему посетителя в отсутствие Качановского, он сообщил, что узнал на снимке одного из партизан военной поры. Офицер попросил свидетеля зайти ещё раз в милицию на следующее утро. Вот это обстоятельство и задержало отъезд подполковника.
Антоний Галецкий— мужчина лет семидесяти, ещё довольно крепкий, — появился ровно в восемь утра. Он рассказал, что до войны и во время оккупации был крестьянином-единоличником в деревне Севериновка, под Парчевом. В настоящее время хозяйство взвалил на свои плечи его младший сын, а сам он перебрался на жительство к дочери, которая вышла замуж за крестьянина из соседней деревни. В период оккупации партизаны из разных отрядов были частыми гостями в Севериновке, через которую проходило шоссе, соединяющее Парчев с Люблином. Они запасались у крестьян продовольствием, принимали в деревне связных, прибывавших из Люблина, прятали у местных жителей больных и раненых.
— Когда я увидел в газете физиономию этого гестаповца, то сразу сообразил, что где-то уже встречал его. Потом вспомнил, что он частенько меня навещал, а иногда даже ночевал в моём доме. Но тогда он не носил немецкий мундир и выдавал себя за партизана. Был, наверно, засланным в отряд шпионом, потому что вскоре нагрянули жандармы, вермахт и СС и начались бои с партизанами. Многие тогда полегли, а те, кто уцелел, пробились через болота на восток и на север в направлении Волыни. Гитлеровцы спалили тогда несколько деревень, а жителей расстреляли,
— Вы хорошо помните того партизана?
— Как же я могу его забыть! По красному шраму на щеке я бы узнал его и в преисподней. Тогда он был совсем молоденький. Говорил, что всех его родных перебили немцы, что уцелел лишь он один, да и, то потому, что поехал в лес за дровами. Он выглядел таким нерасторопным и оборванным заморышем, что на него жаль было смотреть. Кто бы мог тогда подумать, что он такой законченный мерзавец! Когда я увидел эту фотографию, то сразу спросил дочь: «Ты его помнишь?» Она только мельком взглянула и с ходу ответила: «Да ведь это Дикарь, который приходил к нам с лесными братьями». Я — ноги в руки — и прямохонько в милицию. Хорошо, что сосед ехал в Варшаву и подвёз меня на своём автомобиле.
— Правильно сделали, — похвалил Качановский бывшего жителя деревни Севериновка. — Вспомните, пожалуйста, из какого партизанского отряда был этот человек?
Старик долго перебирал в памяти прошлое.
— Из отряда поручика Жбик.
— Интересная кличка.
— Так у нас называют лесных котов, которые живут на ветках деревьев и оттуда нападают на дичь в лесу.
— А может быть, командира звали Рысь?
— Рысь, конечно, Рысь! — обрадовался Галецкий. — Эта дикая кошка побольше жбика. В наших лесах перед войной водилось очень много рысей. Потом почти всех истребили браконьеры. Когда я в прошлом году ездил к сыну, он рассказал, что и теперь они кое-где водятся.
— А настоящую фамилию Дикаря или поручика Рысь вы не знали?
— Нет, не знал. Они там все повыбирали себе странные клички, чтобы гитлеровцы не подобрались к их семьям. Мне приходилось встречаться с «совами», «богунами», «орликами» — всех не перечислить, но ни один не называл другого по фамилии.
— Вы не знаете, что произошло с поручиком Рысь?
— Немцы их окружили. Ночью они попытались пробиться. Поручик вёл за собой остальных и, видно, погиб одним из первых. Так по крайней мере говорили люди. Наверно, этот гестаповец и навёл на них жандармов.
— Вам приходилось после этого встречать Дикаря или других партизан из отряда поручика Рысь?
— Нет. Отряд распался. Оставшиеся в живых бежали из тех мест и, если везло, присоединялись к другим партизанским отрядам. Были и такие, кто добирался до родного дома, забивался в какую-нибудь щель и ждал, пока не уйдут немцы.
— А была в том отряде молодёжь из Севериновки?
— Нет, наших парней там не было. Дело в том, что поручик Рысь пришёл к нам с севера — может быть, даже из Беловежской пущи. Тех, кто не имел оружия, он в свой отряд не принимал. Поэтому наши хлопцы, если уж Надо было бежать из деревни, шли в Батальоны Хлопские или в Отряды Армии Людовой. Каких только отрядов не было в наших лесах! Хватало и русских партизан.
Антоний Галецкий подписал составленный протокол и, очень довольный собой, покинул комендатуру милиции. Он честно выполнил свой гражданский долг.
Таким образом, часть показаний Рихарда Баумфогеля, или Станислава Врублевского, подтверждалась рассказом жителя деревни Севериновка. Но это не прояснило ситуацию, наоборот, ещё больше её запутало. Кто же всё-таки находился в отряде поручика Рысь — дезертир или шпион?
Собирая разную информацию о Баумфогеле — Врублевском, Качановский решил посетить место работы инженера. Выбрав время, он отправился на улицу Тамка, к директору проектного бюро Зигмунду Барчику. Обменявшись взаимными приветствиями, они уселись за небольшой столик, и секретарша директора, бросая любопытные взгляды на представительного офицера милиции, поставила перед ними чашечки с чёрным кофе. Барчик начал рассказывать о том, как всё началось.
— Очень странная история. Чтобы Врублевский… и вдруг оказался гестаповцем! Не могу в это поверить. Хотя я, конечно, видел этот снимок в книге и должен честно признать, что сходство поразительное.
— Врублевского любили в коллективе?
— Не сказал бы, в особенности если говорить о наших молодых сотрудниках. Он не давал им никаких поблажек и всегда был очень строг в работе. Был даже период, когда ко мне приходили целые делегации, требуя, чтобы я убрал его из бюро. Грозили, что если я его не уволю, то придётся уйти и мне. Я взял его под свою защиту, так как он — лучший заведующий отделом нашей организации.
— В то время его тоже обзывали немцем?
— Совсем даже наоборот. Отдельные наши работнички, мыслящие заскорузлыми националистическими категориями, навесили на него ярлыки «большевик» и «белорус». Справедливости ради надо сказать, что Врублевский сам во многом виноват. Он мог бы относиться к людям помягче, быть с ними более человечным. Бывало, что кто-то из сотрудников отпрашивался с работы по причинам личного характера: семейные неурядицы, болезнь близких и так далее. Надо было с каждым побеседовать, войти как-то в их положение. Но для него не существовало никаких аргументов. Себе не давал послаблений и от других требовал полной самоотдачи. Завёл у себя в отделе настоящую, фигурально выражаясь, «прусскую муштру». Может быть, поэтому люди сразу поверили в эту фотографию?
— А ваше мнение? — спросил подполковник.
— Сам не знаю. Единственное, Что, по-моему, говорит не в пользу Врублевского, — так это неумеренное бахвальство своим героическим прошлым. Сколько можно вспоминать о партизанских отрядах, о боях на Черняковском плацдарме, в Камне Поморском? Он не уставал тыкать всем в глаза своими орденами, постоянно выпячивал тот факт, что награждён высшей воинской наградой — серебряным крестом ордена «Виртути Милитари». Это вызывало раздражение и злость у некоторых коллег, в особенности у тех, кто не мог похвастать военным прошлым. На каждом собрании или лекции, на торжественных мероприятиях по случаю национального, праздника Врублевский бесцеремонно лез в президиум на правах героя, имеющего три правительственные награды.
— Такой стиль поведения нередко характерен для бывших участников войны, которые никак не могут приспособиться к гражданской жизни.
— Согласен с вами, пан подполковник. Однако мне кажется, что именно так, а не иначе должен был бы вести себя и бывший гестаповец. Привычка к камуфляжу настолько глубоко въелась в его плоть и кровь, что он испытывал постоянную потребность убеждать людей в том, что он стопроцентный патриот. Поэтому многие, узнав, что под личиной «героя» маскировался бывший шеф гестапо в Брадомске, почувствовали злорадство. Именно этим объясняется жестокость травли, которую развернули против Врублевского сослуживцы.
