Ежи Эдигей - Фотография в профиль
— Правильно сделал — ведь он как-никак защитник Баумфогеля и наверняка попытается заставить судей усомниться в достоверности результатов экспертизы лаборатории криминалистики.
— Ничего у него не выйдет.
— Я тоже так считаю. Тем не менее мы должны раздобыть как можно больше свидетельств, подтверждающих тождество нашего подозреваемого с гестаповцем, творившим свои чёрные дела сорок лет назад. Не следует придавать большого значения ответам как американцев, так и немцев. В обоих содержатся ссылки на списки и личные дела сотрудников СС; на документы, которые гитлеровцы не успели уничтожить. Они лишь доказывают, что Баумфогель слинял из армии так ловко, что ухитрился имитировать собственную смерть.
— Или же она была имитирована его вышестоящим начальством, направившем гауптштурмфюрера СС в качестве шпиона в партизанский отряд, а затем в Войско Польское.
— Такую гипотезу нельзя сбрасывать со счетов, — согласился полковник Немирох, — хотя в данный момент у нас нет никаких доказательств её правильности.
— Завтра, по согласованию с прокурором, мы проведём очную ставку Юзефа Бараньского с нашим арестованным. Писатель пока единственный, кто видел Баумфогеля во время дополнения им служебных обязанностей в Брадомске.
Эту очную ставку милиция готовила особенно старательно. Выбрала девять сотрудников одного роста с Баумфогелем и приблизительно одинакового возраста. Постарались, чтобы они по возможности походили на бывшего шефа гестапо: все как один — шатены, все с голубыми глазами. Всех, в том числе и Баумфогеля, одели в светлые плащи. Пригласили из одного варшавского театра парикмахера-гримёра, который всем девяти статистам этого спектакля нарисовал красной тушью родимые пятна на лице: на лбу, на правой или левой щеке, под глазом, на подбородке. Нарисованные родимые пятна имели разную форму: одни были похожи на удлинённую гусеницу, другие напоминали треугольник или круг. Разнообразие достигалось и их размерами: некоторые разместились чуть ли не на всей щеке, другие не превышали в длину двух сантиметров, третьи были величиной с монетку в один грош.
Всех десятерых построили в один ряд в хорошо освещённом коридоре. После этого Бараньский в сопровождении подполковника и прокурора Щиперского, который не мог отказать себе в удовольствии участвовать в этом мероприятии, дважды прошёл вдоль шеренги, внимательно вглядываясь в лица.
— Что скажете? — спросил прокурор.
— Третий, если считать с конца, — Баумфогель, — категорически заявил автор книги «Я пережил ад и Освенцим». — Ошибиться я не мог.
— Он больше напоминает вам Баумфогеля, каким вы видели его в Брадомске, — осторожно спросил прокурор, — или человека, который изображён на фотографии в вашей книге?
Писатель задумался.
— Вы задаёте трудный вопрос. Я вижу огромное сходство этого человека с той личностью, которая изображена на снимке в моей книге. А поскольку мне известно, что та личность — Рихард Баумфогель, подсознание автоматически накладывает образ гестаповца, каким я запомнил его в брадомской тюрьме, на человека, которого я только что опознал, и на его фотопортрет. Я уже говорил пану подполковнику, что никогда не видел Баумфогеля в мундире. Он всегда носил штатскую одежду.
— Вы узнали его по шраму? спросил прокурор. — Вернее, я хотел сказать — по красному родимому пятну?
— О шраме знали все в Брадомске. Не моту, честно говоря, утверждать, что я видел эту отметину на лице шефа гестапо. Я панически боялся этого человека и, встречая его в коридоре, не осмеливался на него взглянуть. Ведь ему могло что-то не понравиться во мне. Проходя мимо, он мог на секунду задержаться, спросить, как меня зовут, и спокойно приказать охраннику: «Немедленно расстрелять!» Он, без преувеличения, распоряжался моей жизнью. В такие минуты я молча молился, чтобы он поскорее прошёл мимо, и мне было абсолютно наплевать на все его родимые пятна. Одно могу утверждать в человеке, стоящем третьим слева, я узнаю Рихарда Баумфогеля каким он мне запомнился по фотографии в моей книге и по личным впечатлениям того времени, когда я сидел в тюрьме в гестапо в Брадомске. Прошло уже сорок лет. Он, безусловно, постарел и изменился. Да и я, к сожалению, далеко не молод.
— При всех ваших оговорках, — заметил подполковник, — я считаю, что очная ставка дала нам ещё одно важное доказательство, подтверждающее тождество Станислава Врублевского с Рихардом Баумфогелем. Сейчас мы составим протокол, а вам — от души спасибо за помощь,
По дороге в прокуратуру, куда подполковник вызвался подбросить Щиперского, прокурор спросил:
— Вы просматривали сегодняшние газеты?
— Был до такой степени занят, что просто не успел.
— Некоторые из них поместили снимки Баумфогеля, и почти все сообщили, что этот преступник схвачен и против него ведётся следствие. Как они докопались до сути дела?
— С помощью полковника Немироха. Кстати, явившиеся к нему за информацией журналисты знали намного больше, чем он мог им рассказать. Об этом побеспокоился Мечо Рушиньский, постаравшийся использовать их любопытство для саморекламы. Уверен, что не сегодня-завтра эти ушлые писаки доберутся и до прокуратуры.
— Но в газетных сообщениях не упоминается фамилия адвоката.
— Он достаточно хитёр, чтобы до поры до времени держаться в тени. Но будьте уверены: о каждом его шаге как защитника, о малейшем успехе печать будет звонить во все колокола.
— Тогда позвольте вас поздравить, пан подполковник. В его лице вы имеете достойного противника.
— Я счастлив, — уныло ответил Качановский.
— А я слегка разочарован и удивлён, — признался прокурор, — тем, что Мечо не счёл нужным ни зайти ко мне, ни позвонить. Ведь он же несом-ненно в курсе, что это я остановил свой выбор на его кандидатуре, когда подбирал адвоката для обвиняемого. Очень странно, что он молчит.
— Не заблуждайтесь на этот счёт, прокурор. Рушиньский — это хитрец, который ничего просто так не делает. Держу пари, что он готовится нанести ответный удар. Назначение защитником, видимо, не застало его врасплох, и он, похоже, прекрасно осведомлён, что этой честью обязан прежде всего не вам, а милиции. Поэтому первому обстрелу подверглись именно наши позиции, когда он бросил в атаку своих закадычных дружков судебных репортёров. Полковника Немироха они взяли на абордаж, и он был вынужден поделиться с ними частью информации. Но, честно говоря, журналисты не мешают нашему следствию.
— Вот именно. Я даже убеждён, что они могут оказать нам ценную помощь. В газеты начнут приходить многочисленные письма. Отзовутся свидетели из разных уголков страны. С печатью — и это не шутка ведут разговор на равных даже великие державы.
— Вы, как всегда, правы. Придут сотни и даже тысячи писем, в которых не будет ровным счётом ничего, что мы могли бы использовать для дела. Или ничего, о чём мы бы уже не знали. Зато каждое письмо надо будет внимательно прочитать и не менее внимательно проверить. Я знаю, как это бывает, из многолетней практики. Только кому придётся всем этим заниматься? Вы угадали — вашему покорному слуге Качановскому.
— Вы неисправимый пессимист. В этих письмах могут оказаться очень важные сведения.
— Вашими бы устами…
— Так или иначе, вопрос ясен, — сказал Щиперский. — Важнейшей проблемой было установить тождество подозреваемого с Баумфогелем. Сейчас это уже пройденный этап. Мы располагаем доказательствами в виде результатов экспертизы лаборатории криминалистики. У нас есть также показания Бараньского. Впрочем, таких показаний будет, наверное, предостаточно. По-моему, всем свидетелям — а их в Брадомске, как я предполагаю, хватает — следует устраивать очные ставки с арестованным.
— Наверно, нет смысла возить их в Варшаву, Даже защита не будет на этом настаивать.
— Я хочу, чтобы в деле, прежде чем оно попадёт в суд, не было никаких белых пятен. Если в Брадомске окажется много свидетелей, мы просто в один из дней соберём их всех вместе и доставим Баумфогеля в этот город.
— И не забудем прихватить ещё девять сотрудников милиции, которые нам понадобятся для опознания.
— Не вижу в этом проблемы. Всех привезём в Брадомск одним рейсом — на трёх легковушках или на одном маленьком автобусе.
— В этом действительно нет никакой проблемы, если не считать того, что мы оторвём всех от срочных дел. Вы же знаете, как в милиции туго с людьми. Я уж не говорю о себе и о вас, пан прокурор.
— И всё же я буду на этом настаивать.
— Конечно, поскольку вы ведёте следствие, мне не остаётся ничего другого, как выполнять полученные указания.
— Мне бы не хотелось, так заострять вопрос, — нахмурился Щилерский. — Ведь вы, пан подполковник, тоже прекрасно понимаете, какой резонанс вызовет это дело. Потому-то я и хочу, чтобы вы как можно быстрее начали собирать улики в Брадомске.
