Гарри Кемельман - В воскресенье рабби остался дома
Мистер Маркс бросил на жену многозначительный взгляд, но она, похоже, не заметила этого.
— Ты сказала, что пойдешь, дорогая?
— Да. Стью Горфинкль заедет за мной — завтра около пяти.
— Диди говорила, кто там еще будет?
— Сью Аронс, Глэдис Шулман, Билл Джейкобс и, думаю, Адам Зусман — все, кто из колледжей приехали на каникулы.
— Отличная идея. Приятно будет увидеть старых друзей.
Когда дочь вышла из комнаты, мистер Маркс сказал:
— Вот видишь, уже началось.
— Что началось?
— Они подкатываются к нам. Пока она была в средней школе, они никогда не обращали на нее внимания — эта девочка Эпштейнов и мальчик Горфинклей всегда вели себя так, будто она недостаточно хороша для них.
— Это смешно. Она же ходила к Диди Эпштейн на завтрак после школьного бала в прошлом году?
— Конечно, тогда весь старший класс пригласили.
— Послушай, ты неправ. Они начали подлизываться к ней до того — когда ее приняли в женский колледж Коннектикута. Да у нее в мизинце мозгов больше, чем у них в головах, — и они это знают. Этому Стью Горфинклю отказали во всех школах, куда он обращался, и ему пришлось вернуться сюда, в Массачусетс. А Диди, слава тебе, Господи, попала в художественную школу в Бостоне, а ведь была уверена, что поступит в Уэлсли, потому что это alma mater ее мамы. А это маленькое ничтожество Зусман! Я помню, как его мамочка выдавала девочкам за столом на завтраке женской общины, что ее сын послал документы в Гарвард, Йель и Колумбию. А закончилось все маленьким дрянным колледжем где-то в Огайо, о котором никто никогда и не слышал.
— Хорошо, хорошо, но попомни мои слова…
Зазвонил телефон.
— Это тебя, папа, — позвала Бетти.
— Кто это?
— Мистер Пафф.
Мистер Маркс одарил жену торжествующей ухмылкой и вышел из комнаты.
Глава XVII
По воскресеньям у Горфинклей ужинали обычно на скорую руку, поскольку обед подавали в полдень. Но когда Стью был дома, миссис Горфинкль чувствовала себя виноватой, если не давала ему горячего. Поэтому когда он вошел и спросил, что на ужин, она ответила:
— Что скажешь насчет гамбургеров? Еще есть картофельные чипсы и булочки.
— Да конечно, все что угодно.
— О, и я для разнообразия съем гамбургер, — сказал отец. — И коку.
— Я выпью молока, — сказал Стью.
— Молоко с гамбургерами? — спросил мистер Горфинкль.
— Став президентом храма, ты вдруг начал соблюдать кашрут? — саркастически спросил Стью.
— Нет, но у себя дома мне не нравится, когда их едят вместе.
— А в ресторане ты не возражаешь? Тогда это не имеет смысла.
Горфинкль обиделся на реплику сына, но постарался не показать этого.
— Вкусы в еде вообще не имеют смысла, Стью. Просто я так к этому отношусь. Твоя мать, например, никогда не подает масло вместе с мясом. Когда я был мальчиком, одна эта мысль вызывала у меня тошноту. Но в ресторане я всегда беру масло к хлебу.
Раздражение возросло, когда жена поставила на стол кувшин молока; уголки рта автоматически — как всякий раз, когда он сердился или ему возражали, — приподнялись в маленькой холодной улыбке, не предвещавшей ничего хорошего, что по горькому опыту знали его подчиненные на заводе.
— Он такой худой, — сказала она извиняющимся тоном, наливая Стью молока.
Горфинкль отвернулся от нее и резко спросил:
— Где ты был после обеда?
— Мы с ребятами зашли к рабби. Он всегда нас ждет. Я был у него и во время рождественских каникул. Похоже на день открытых дверей.
— И что он говорил? — Он не удержался и добавил: — Наверняка не о правилах кашрута.
— Конечно, нет. Мы просто болтали о школьных делах. Диди Эпштейн поддразнивала его насчет того, чему ее обучают в художественной школе — учат рисовать изображения, понимаешь?
— Эта Диди, — сказала миссис Горфинкль. — Держу пари, он подумал, что она грубит.
— Не думаю. Он сказал, что не возражает, если она им не поклоняется. Тогда она рассказала ему о картине, которую пишет, — Моисей, получающий Заповеди. Он сказал, что хотел бы ее увидеть, и она обещала принести ее завтра. — Стью хихикнул. — Он страшно непосредственный парень. Слышали бы вы его в Бинкертоне, на этом вечере, который для него устроили.
— О! — отметила миссис Горфинкль.
— Там был отец Беннет, который руководит Ньюмен-клубом — это вроде клуба Гилель, но для католиков. Он подсел к нам, и рабби слегка поддевал его насчет их религии. Очень по-мирному и очень круто. А потом этот священник отплачивает той же монетой и спрашивает, как он в смысле веры. «Вы верите?» Тогда рабби как бы улыбается и говорит: «Думаю, так же, как и вы: иногда верю, а иногда не верю». Не слабо.
— Ну-ну, не думаю, что рабби следует говорить такое, — решительно сказала миссис Горфинкль.
— Почему?
— Потому что если он рабби, то по меньшей мере, мне кажется, должен верить все время.
— Вот тут ты точно неправа. Ты всегда веришь? А папа?
— Минуту, одну минуту, — твердо сказал отец. — Я не верю и не думаю, что верит твоя мать, но мы же не раввины. Твоя мать имеет в виду, что как раввин он обязан верить. Я могу представить, что он говорит это священнику, когда они наедине. В конце концов, у них одна профессия. Но я уверен, что ему не следовало говорить это при тебе или при любом другом из молодых людей, которые там были.
— Почему?
— Потому что ты недостаточно взрослый или недостаточно зрелый для…
— А то, что происходит здесь в храме, — я недостаточно взрослый или недостаточно зрелый, чтобы понять и это?
— И что же происходит здесь в храме? — спокойно спросил отец.
— Назревает раскол, — взволнованно ответил Стью. — Вот что происходит.
— Это рабби сказал? Он сказал, что дело идет к расколу? — Горфинкль говорил напряженным голосом, но контролировал себя.
— Нет, не совсем так, но он не удивился, когда Сью Аронс спросила его об этом.
— Понимаю, — сказал старший Горфинкль. — И что он сказал?
— Хорошо, если хочешь знать, — воинственно сказал Стюарт, — он сказал, что нет никакой причины для раскола, и что если бы он произошел, в этом были бы одинаково виноваты обе стороны.
Горфинкль забарабанил пальцами по столу.
— Так. И он дал понять, какова была бы его реакция в случае этого предполагаемого раскола?
— Да. «Чума на оба ваши дома».[34]
— Чума на?..
— Именно эти слова он не произносил, конечно, — Стью был раздражен буквализмом отца. — Он сказал, что если будет раскол, ну, в общем, он бы не хотел продолжать работать.
Уголки рта Горфинкля опять приподнялись.
— Он не должен был говорить такое, по крайней мере детям.
Стью понимал, что отец сердится, но был обижен, что его и его друзей ни во что не ставят.
— Что ты имеешь в виду — «детям»?
— Я имею в виду, что он пытался повлиять на вас, а он не имеет на это никакого права.
— Разве именно это не требуется от рабби — влиять на людей, особенно на детей?
— Есть законное влияние и есть влияние, которое выходит за пределы дозволенного. Когда рабби поднимается на кафедру проповедника и говорит о нашей религии и ее традициях, это законно. Это то, за что ему платят. Но рабби не должен вмешиваться в политику храма. Если он предпочитает одну сторону другой, он обязан держать это при себе. И когда он навязывает свою точку зрения кучке детей, которые не понимают всех сложностей проблемы, он нарушает правила. Я, пожалуй, устрою с ним небольшой обмен мнениями и объясню ему кое-что.
— Послушай, — сказал Стью, внезапно заволновавшись. — Ты не можешь этого сделать.
— И почему это я не могу?
— Потому что он поймет, что ты это знаешь от меня.
— А для чего, ты думаешь, он вам это говорил? Он что, не предполагал, что это дойдет до меня и других родителей?
— Он не делал ничего такого. Он не стал бы, только не рабби. Он честный.
— Честный? Парень просто хочет сохранить работу.
Стью положил недоеденную вторую булочку и, отодвинувшись от стола, поднялся. Лицо его побелело от гнева.
— Да, ты можешь запросто взять и погубить конгрегацию, это нормально, организацию, которая для тебя так, с боку припеку — просто хобби, которое позволяет тебе чувствовать себя важной шишкой. Тебя она не интересует даже настолько, чтобы соблюдать кашрут или что-нибудь вроде этого, но если кто-то, чья жизнь целиком связана с ней, пытается ее сохранить — ты готов его уничтожить.
— Доешь, Стью, — взмолилась мать.
— Сядь, — приказал отец. — Ты не отдаешь себе отчета.
Но юноша бросился от стола.
— Куда ты, Стью? — окликнула мать.
— Прочь!
Через минуту они услышали, как стукнула входная дверь.
— Ну почему ты вечно ссоришься с ним? — жалобно спросила миссис Горфинкль.
— Потому что он идиот.
