Алексей Комов - Самум – ветер пустыни
А Лакдар, грузно упав на кучу отбросов, вдруг ощутил, что боль исчезла, и мозг стал работать так ясно и четко, как никогда раньше. Правда, говорить и двигаться Сахнун так и не мог, но боли, боли – не было!
Вскоре скрывшиеся было нищие окружили его, с любопытством разглядывая валяющегося на помойке хорошо одетого господина. Один, видимо, самый смелый, в грязных, когда-то кремовых штанах и выгоревшем черном пиджаке, надетым на рваную майку, наклонился к Лакдару, поводил рукой перед его глазами.
– Эй, – выпрямившись, крикнул он своим приятелям. – Сходите кто-нибудь за полицейским. Помирает, кажется, – и, увидев, как скривилось в болезненной гримасе лицо лежащего перед ним, добавил, – вон, как его корежит…
На самом деле Лакдар скривился не от боли. Он смеялся… Полиция? Поздно! Они, его враги, действовали просто, но наверняка, старым, как мир способом. В сигарете, которую ему подсунул водитель был листинон или дитилин – синтетические заменители яда кураре. Такая смерть приходит без агонии и судорог, просто наступает паралич дыхательных органов. Но уже через полтора часа яд полностью разлагается и никакие светила криминалистики не смогут констатировать отравление. Пока придет полицейский, пока он вызовет машину, пока та доставит его тело в морг, пока начнется экспертиза – ничего установить не удастся.
Лакдар думал о своей смерти уже спокойно, словно умирал совсем не он. Его больше занимала мысль, почему боль отступила? Может быть тот порошок, который ему всыпали в рот, обладает обезболивающим эффектом?
Нищие бросились к полицейским, неторопливо приближавшимся к мусорной куче. Труп в этом районе не редкость, и стражи закона здесь не спешат – мертвый нищий – лишнее беспокойство. И только то, что труп одет в приличный костюм, заставило их идти сюда на всякий случай вдвоем.
Нищие наперебой стали рассказывать, как этот человек, шатаясь, появился здесь. И вдруг упав, стал корчиться и мычать. Вот сейчас затих…
Об автомобиле никто не сказал ни слова.
Долговязый полицейский лениво подошел к телу, присел на корточки и, нажав пальцем, оттянул у Лакдара нижнее веко.
– Мертв, – констатировал он, брезгливо вытирая палец о форму.
«Как мертв?» – подумал Лакдар, – «что он говорит? Я жив, я вижу его. Глаз не могу повернуть, но вижу! И небо вижу. И мне становится все легче!»
– Посмотри внимательней, – сказал второй, – эти оборванцы говорят, что он еще дышал.
Лакдар видел, как огромное лицо полицейского закрыло голубое небо. Оно придвигалось все ближе и ближе. Кожа пористая, сальная, справа, на подбородке, невыбритый клочок щетины. Под кожей видны сизые прожилки. И глаза, когда-то, наверное, серые, а теперь от неумеренной пищи, разъедающей скуки, ворчливой жены и отсутствия напряженной умственной работы, которую с успехом заменяет выпивка – бесцветно-водянистые. Вот Лакдар видит уже только правый глаз, вот только зрачок. Но это уже не зрачок, а огромный темный тоннель. И он начинает проваливаться в этот тоннель, в темноту. Проваливаться, не сдвигаясь с места. Стенки абсолютно гладкие, скользкие и это не падение, а скорей наоборот, подъем вверх. «Да нет, мертв», – донеслось до сознания Лакдара, но голос уже был далеко, где-то там у самого начала тоннеля. А впереди стал виден просвет. И силуэт человека. Знакомый силуэт. «Отец!» – закричал Лакдар. Отец? Это действительно отец! И на нем тот самый костюм, в котором он уехал из дома в последний раз? Лакдар уже сам стремился быстрей достичь выхода из темноты: «Отец, это я, Сахнун, твой сын!» – беззвучно кричал он…
– Ты смотри, это же парень из политической полиции, – голоса патрульных полицейских были уже едва различимы, – надо срочно сообщить в управление.
Плевать ему и на этих тупых полицейских, и на управление. Отец уже рядом. И тут Лакдар увидел презрительную гримасу на холеном лице отца. Увидел, как он отворачивается от него, показывая, что даже здесь, за гранью реальной жизни, он не простит ему ни того, что его сын всем завидовал, что так и не обрел ни настоящих друзей, ни настоящих врагов, что не вспомнит о нем никто уже через неделю, и что, в конечном итоге, отпрыск каида умирает на помойке.
Тоннель кончился, яркий свет, словно взрыв разорвал на клочки сознание Лакдара и больше он уже ничего не ощущал. Его не было…
11Сквозь щелку в неплотно прикрытых портьерах пробрался тоненький лучик раннего солнца, позолотил бронзу старых часов, ярко высветил инкрустацию на дверях массивного шкафа и рассыпался, наткнувшись на множество затейливых флаконов и баночек, стоявших на подзеркальнике. Словно ты дома, а не в Африке. Даже кондиционер включать не надо, зимой, по ночам, температура опускается ниже двадцати.
… – Аллах акбар! Бисми ллаги рахмани р-рахими! Ху а ллагу элажи ла илаха илла!
Откуда взялся здесь муэдзин? Поблизости нет ни одной мечети. Дональд специально снял особняк в спокойном тихом месте. По соседству живут обеспеченные люди, в большинстве своем – европейцы. И сам особнячок очень уютен. С улицы сквозь увитую плющом решетку и чистую зелень сада его почти не видно. Свой гараж под домом. Хотя эти удобства для Диллана не представляли никакой реальной ценности. Особняк он снял не для себя, а для Соланж. Пусть всем известно, что она его любовница. Иногда стоит нарочито соблюдать некоторые правила приличия, хотя бы затем, чтобы оставлять повод для разговоров об их отношениях. Издревле известно, что сплетничать можно лишь о том, что пытаются скрыть от посторонних глаз…
Муэдзин больше не кричал. Теперь была слышна рок-музыка, но много тише. «Наверно, у кого-то из соседей приемник был включен на полную громкость», – подумал Дональд. Теперь многие мусульмане внимают азану[20] через «Панасоник» или «Шарп».
Дональд поправил сползшее одеяло. Заснуть он, конечно, снова не заснет, но вставать тоже не хочется. Тем более, рядом, щедро рассыпав густые волосы по подушке, лежит очаровательная молодая женщина и тихо дышит во сне. Дональду нравилась эта француженка с великолепной фигурой и глазами святой грешницы. Может нельзя назвать ее очень умной, но ненавязчивая глупость только добавляет достоинств красивой женщине. Пусть она не знает современных философских течений и в газетах просматривает только светскую хронику, зато в постели она гениальна. Такой талант дан редкой женщине, и еще реже она не разменивает этот чудесный дар по пустякам, на каждого встречного, превращая праздник любви в обычные трудовые будни. Такие женщины не часто меняют любовников, И им, кстати, можно больше верить, чем иным женам.
Для Диллана его очаровательная подруга была еще и знаком удачи. Так, во всяком случае, он считал. Когда все прекрасно складывается: ты молод телом, зрел умом, достиг определенного положения и дома, в Штатах, тебя дожидается жена с милыми детишками, боготворящими папу, а здесь, в этой дыре, находишь сказочную женщину, разве не поверишь в свою звезду и новые удачи?
Вчера вечером Соланж затянула его в кинотеатр. Реклама шумная – супербоевик, астрономические суммы затраченные на постановку, звезды экрана. Пошли. Глупый фильм. Стрельба, визг тормозов, реактивные самолеты и даже «Спейс-Шатл» с боевыми установками для звездных войн. Сотрудники ЦРУ – супермены с литыми мышцами и квадратными подбородками. На каждом шагу лихо нокаутировали своих противников. Он исподтишка поглядывал на Соланж, которая по-детски приоткрыв свой милый ротик, не отрываясь, смотрела на экран, вздрагивая и прижимаясь к нему в самых жутких моментах.
Дональда необыкновенно смешила эта ситуация. Интересно, что бы она сказала, узнай, что прижимается к настоящему резиденту ЦРУ, который работает в этой богом забытой стране. Только он должен хорошо работать, головой, а не кулаками.
Диллан улыбнулся, вспомнив свое детство. Он, собственно, никогда силой среди своих приятелей не отличался. Зато завидовал тем, кто безусловно был лидером в мальчишеских играх. Его никогда не ставили командиром отряда белых поселенцев или даже вождем племени индейцев, когда он попадал в индейцы. А когда стал постарше – в бейсбольную команду его брали только тогда, когда кому-то просто не хватало игроков. Это сейчас, когда он тщательно поддерживает хорошую спортивную форму – смешны те переживания. А тогда он от обиды ночей не спал, даже плакал, что считалось у мальчишек самым худшим из того, что может настоящий мужчина. И в те минуты проклинал свою семью. Мать была занята своими проблемами, и проблемы сына её мало волновали. Для окружающих она была примерной американской матерью, но то было внешним фасадом их отношений. За ним была пустота. Отцу тем более не до него. Он был весь в своих исследованиях, и все время пропадал с утра до вечера в университете.
Собственно, воспитанием Дона занимались не столько родители, сколько дядя. У него детей не было, а племянника он действительно любил. Но любовь проявлялась достаточно своеобразно. Он видел, что мальчишка мучается от своих нерешенных проблем. Помогать же не спешил. Потом, когда Диллан стал взрослым, дядя объяснил, что человек, которому все сразу удается, в конце концов, проигрывает. Он не приспособлен к сложностям, жизнь его не учит. Однако, это не означает, что это «образование» должно продолжаться слишком долго. Так до гробовой доски можешь «набираться ума». Достаточно, как он считал, в детстве и юности получить нужное количество «щелчков по носу», чтобы этого хватило на будущее.
