Дональд Уэстлейк - Восковое яблоко
Как правило, люди подчиняются приказам, отданным громким уверенным голосом. Так случилось и на этот раз. Мы все потянулись к выходу, некоторые с неохотой, но я был только рад избавиться от необходимости смотреть на лежащую без сознания женщину и выдерживать скептический взгляд доктора Фредерикса. Пока остальные, разделившись на группы по двое или по трое, остановились в коридоре, обсуждая случившееся, я направился к себе в комнату, двигаясь с настороженностью человека, прокладывающего себе дорогу по минному полю, что в общем-то соответствовало реальному положению дел.
Я не пытался логически размышлять о случившемся, пока не оказался в своей комнате. Спустя некоторое время я понял, что снова думаю о Дьюи. Я автоматически исключал его из числа подозреваемых, но это было не правильно. Ведь он был “зайцем”, и кто знает, кем еще он мог оказаться. И почему я с таким упорством не хотел считать его убийцей?
Я лежал на кровати, хмуро уставившись в потолок, и думал о Дьюи, стараясь не принимать в расчет свое представление о нем как о мягком и безобидном человеке и пытаясь понять, как оно сложилось. И наконец я, кажется, нашел ответ. Во-первых, доктор Фредерике сразу же принял в штыки предположение, что Дьюи – один из постояльцев, поэтому я конечно же должен был принять противоположную точку зрения, как и в любом другом споре с этим человеком. Правда, впоследствии Фредерике, демонстрируя свою непредвзятость, отступил от своего первоначального мнения и даже пожелал отыскать и расспросить самого Дьюи, но первое впечатление осталось. Во-вторых, Дьюи был для меня кем-то вроде товарища по несчастью, одним из моей команды или кем-то в этом роде. И дело не только в том, что мы оба были здесь чужаками, скрывающими ото всех правду о себе. Я чувствовал в нем родственный душевному настрой, словно между моим желанием строить стену и его стремлением спрятаться в этом доме существовала некая связь.
Однако ни одна из этих причин не была достаточно основательной. Кто-то подстраивал несчастные случаи, и если для любого подозреваемого из моего списка можно придумать какой-нибудь мотив, то это можно сделать и в отношении Дьюи. Даже еще скорее, чем в отношении кого бы то ни было, ведь я знаю о нем значительно меньше, чем обо всех остальных. То есть, подумал я, ему можно приписать любой мотив, объясняющий, почему он скрывается в этом здании, и не составит особого труда связать этот мотив с нанесением умышленных увечий постояльцам “Мидуэя”, живущим здесь на законных основаниях.
Начиная, разумеется, с того, что они имеют право находиться тут, а он нет. Или, может быть, он хочет, чтобы здание было в его полном распоряжении, и ревнует ко всем остальным постояльцам.
С Дьюи было связано слишком много вопросов, и эти вопросы не позволяли исключить его из списка подозреваемых. Я поддался эмоциям, а это глупо и непростительно. Мне следовало оставаться профессионалом.
Видимо, причина проявленного мной непрофессионализма крылась в самой атмосфере “Мидуэя”. Возникало чувство, будто сидишь на бочке с порохом и не знаешь, в какой момент она взорвется и кто еще пострадает. К тому же все постояльцы по-прежнему несли на себе печать своей болезни. Да еще доктор Фредерике, по причинам, известным только ему одному, превративший свое враждебное отношение к людям в высокое искусство.
Я встал с кровати и подошел к письменному столу. Сегодня я уже это делал. При взгляде на свои списки я даже забеспокоился – так странно они выглядели. Я и забыл, как сильно отличаются буквы, написанные левой рукой, от моего обычного почерка. Они были похожи на каракули ребенка или сумасшедшего.
Нужно было внести исправления. Удерживая бумагу гипсовой повязкой, я вычеркнул из списка подозреваемых имя Кей Прендергаст и приписал его в конце списка пострадавших. Помедлив еще немного, я неохотно вернулся к списку подозреваемых и написал внизу листа:
"Дьюи”.
Глава 10
Кто-то сидел на моей руке. Я лежал, распростертый, на садовой скамейке, а на моей руке кто-то сидел. Было не больно, но я не мог двинуть ею, и это раздражало. Потом подошел полицейский и стал трясти меня за плечо. Он хотел, чтобы я встал и убрался прочь, – он решил, что имеет дело с бродягой, – а я, чувствуя смущение и стыд, думал о том, что когда-то служил в полиции, а теперь вот этот мальчишка презирает меня из-за того, что я сплю на садовой скамейке.
Я открыл глаза, и Боб Гейл прошептал:
– Четыре утра.
– Когда-то я и сам служил в полиции, – сказал я извиняющимся тоном, – но кто-то сидит на моей руке.
– Мистер Тобин, – прошептал Гейл и снова принялся трясти меня за плечо, – проснитесь, уже четыре.
– О! Да. Простите, это я во сне. – Я сел на кровати. – Сейчас приду.
– Хорошо, – шепнул он. – Увидимся.
Боб на цыпочках вышел из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь.
Я чувствовал себя таким старым! Здоровой рукой я откинул одеяло, свесил с кровати ноги и встал – каждое движение сопровождалось скрипом и болью в суставах. Боб перед уходом включил свет, и я стоял под лампой, щурясь и испытывая желание, чтобы меня оставили в покое.
Но выбора не было. Выбора у человека нет никогда – лишь временами возникает его иллюзия, чтобы не иссяк интерес к жизни. Жизнь – только на десять процентов пряник, а на остальные девяносто – кнут.
Я оделся, медленно и неуклюже орудуя левой рукой, и пошел в конец коридора, где находилась ванная, чтобы умыться, однако из этого не вышло ничего хорошего. Впрочем, разочарование разбудило меня даже лучше, чем вода, и, когда я, еле волоча ноги, вернулся в комнату, чтобы сменить мягкие тапочки на туфли, я уже окончательно проснулся и был способен проявить некоторый интерес к тому, что происходит вокруг.
Кей Прендергаст увезли в больницу с проломленным черепом. Днем я немного подремал, потом поужинал за одним столом с Джерри Кантером, Уильямом Мерривейлом и Бобом Гейлом. В столовой было полно народу – постояльцы обычно ужинали в одно и то же время, – но мне показалось, что для такого количества людей там было слишком тихо. Последнее происшествие, которое довело число несчастных случаев до шести за один месяц, заставило задуматься каждого. Я заметил, что многие то и дело посматривали на мою сломанную руку. Пока ни у кого из них не было определенных подозрений, но в воздухе чувствовалось напряжение. Они были похожи на стадо оленей, что-то почуявших с порывом ветра.
Джерри Кантер оказался практически единственным, кто не замечал общего настроения, и я мучился, гадая, было ли его блаженное неведение следствием рефлекса, выработанного в процессе лечения, или же это свойство его личности – нечто такое, что позволило ему в тот далекий день прихватить с собой в город винтовку. К убийству человека, которого вы знаете, приводит бурный эмоциональный всплеск, а для убийства незнакомых людей, наоборот, требуется редкостная эмоциональная глухота.
Во всяком случае, на протяжении всего ужина Джерри беззаботно болтал, тогда как остальные, ощущая общую подавленность, большей частью молчали. Уильям Мерривейл, молодой человек, избивший своего отца, сидел с угрюмым и упрямым видом, опустив голову и бросая время от времени злобные взгляды на Джерри, словно был готов немедленно заткнуть ему рот. Боб Гейл хранил молчание не только из-за обстановки в столовой, но и из боязни раскрыть нашу конспирацию. Его страх передался и мне, и я почувствовал облегчение, когда смог оттуда уйти.
Вечер я провел в тех местах, где обычно собирались постояльцы, – наблюдал за игрой в пинг-понг, читал журналы и завязывал разговоры, стараясь не переусердствовать и не вызвать подозрений. Я хотел лишь поближе узнать подозреваемых – больше ничего, и вечер закончился, не принеся ничего нового.
Около десяти часов оба врача. Боб Гейл и я встретились в кабинете доктора Камерона. Он сообщил нам, что ножка кресла Кей Прендергаст была подпилена, а Боб Гейл добавил, что это было сделано недавно, так как там, где стояло кресло, на ковре остались опилки. Доктор Фредерике предложил немедленно позвонить в полицию, поскольку, по его мнению, никто из присутствующих не мог предложить ничего конструктивного. Вероятно, он сказал это лишь для того, чтобы еще раз подколоть меня, и, когда мы проигнорировали его слова, больше к этому вопросу не возвращался.
Мы поговорили о Дьюи и сошлись на том, что его приходится считать подозреваемым номер один. Поэтому Дьюи следует найти и допросить, а затем либо поскорее выселить его из “Мидуэя”, если окажется, что он опасен, либо, если он невиновен, исключить его из списка подозреваемых. Я полагал, что лучше всего отправиться на поиски Дьюи ранним утром, до того, как постояльцы начнут просыпаться: именно в это время я его и встретил, и Боб Гейл предложил разбудить нас к четырем утра. Мы соберемся в кабинете доктора Камерона, а затем обыщем дом, разбившись на пары.
