Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому !
Щ и т ц о в. Ну что ж, я думаю, суд учтет все обстоятельства этого печального события и, в частности, высокие мотивы, толкнувшие вас на преступление. Теперь - некоторые детали. Вот посмотрите эти фотографии, может быть, вы узнаете кого-нибудь из этих людей?
Шелест, молчание, вздох.
В ы п и в к а. Вот эта мне знакома.
Щ и т ц о в (равнодушно). Кто это?
В ы п и в к а. Гражданин начальник, только мое искреннее уважение к вам не позволяет мне высказать искреннее возмущение. Нельзя шутить в такое время. Ведь это же моя фотография.
Щ и т ц о в (настойчиво). Значит, вы подтверждаете, что это ваша фотография?
В ы п и в к а (с обидой). Подтверждаю".
- И вдруг, Сережка, он, знаешь, потеть начал. Я в жизни такого не видел, капли по лицу бегут с горошины. Он их рукавом стирает, а рука трясется. И тут уж я иду с главного козыря: сообщаю ему, что на снимке его лицо с той самой фотографии, которую он пытался уничтожить. Лицо палача, который, улыбаясь, затягивает петлю на шее подпольщика. Мы, говорю, только чуточку с ней поработали: пересняли и увеличили...
Яков и сам волнуется, рассказывая мне об этом. Он закуривает и снова включает магнитофон.
"В ы п и в к а (с деланным возмущением). А позвольте узнать, по какому праву вы проводили этот сомнительный эксперимент именно с моим лицом. Таким способом и вас, простите, можно загримировать под кого угодно.
Щ и т ц о в. Можно, конечно, можно. А вот это тоже можно сделать? (Шелест бумаги.) Это заключение специалистов, что здесь, на снимке, именно ваше лицо - разрез глаз, расстояние между ними, очертания подбородка, впрочем, это вам не нужно объяснять. А вот (шелест бумаги) некоторые показания ваших жертв. Я имею в виду тех, кто остался в живых, в чем, конечно, далеко не ваша заслуга. (Резким тоном.) Так что же, будете говорить?"
Я подходил к музею. Осеннее солнце висело так низко, что вся улица застыла в глубокой тени от домов и деревьев. Было прохладно, свежо, и казалось, это утро очень хочет запомниться - такое оно было крепкое и чистое.
Афанасий Иванович, оживленный, полный новых забот, сердечно попрощался со мной, посетовал на печальные обстоятельства, омрачившие наше знакомство, и выразил надежду на скорую встречу.
Саша, нетерпеливо приплясывавший рядом, бесцеремонно прервал наше затянувшееся прощание и потянул меня в номер Оболенского.
- Представьте себе, милейший доктор Ватсон: мрачная ночь, в трубах завывает ветер, он гремит ставнями и бросает в окна горсти холодного дождя. Далеко за лесом, в черной степи, дико воют собаки - они предчувствуют беду. Простодушный Оболенский закрывается в комнате, кладет рядом заряженный пистолет и пишет своим друзьям о подлеце Шуваеве. А в это время неслышными тенями пробираются по оранжерее люди коварного графа, сжимая в руках толстые свечи и длинные ножи. На чердаке каркает ворон. Беззвучно поднимается щит, холодный сквозняк задувает свечу. Оболенский вскакивает и хватает пистолет. Но поздно... Люди графа тихо скрываются, унося с собой бесчувственное тело князя. В комнате остается граф Шуваев. Он читает недописанное письмо и сжигает его в пламени свечи. Ночь, мрак. Только на полу лежит оторванная в схватке пуговица. А?
Я стоял у окна, слушал его и думал о том, как заразительно, как трудноистребимо зло. Из века в век тянется оно тяжелой цепью, путаясь, скручиваясь в ржавые узлы. Но, как сказал бы Саша, когда-нибудь мы разрубим ее, пусть и не одним ударом, и сбросим на дно самого глубокого старого колодца, и засыплем доверху землей, и вкатим на это место большой серый камень с подобающей случаю эпитафией.
Мы медленно прошли через весь городок, и я заметил, что за эту неделю в него совсем пришла осень. Дождя не было, но ветер гнал по улицам серые и желтые листья, которые шумели, как дождь в ту ночь, когда я приехал в Дубровники.
Оставив Олю и Сашу на платформе, я забежал в станционный буфет. Около стойки бойким петушком топтался Черновцов. Усатая буфетчица растроганно квохтала курицей.
Я взял сигареты.
- Жди, Черновцов, скоро и до тебя доберемся.
Он презрительно оглядел меня и неожиданно даже для себя срифмовал:
- А мне на вас - начхать семь раз!
Усатая курочка, заглядывая ему в глаза, с готовностью рассмеялась, хотя и было видно, что ничего не поняла.
Я вышел на улицу.
- Я пришлю тебе снимок, - сказал я Оле, когда мы снова поднялись на платформу.
Она кивнула:
- Приезжайте к нам снова.
- Только не с такими сюрпризами, - пошутил Саша.
Я пожал ему руку.
- Спасибо, Саша. Ты был великолепен в этом поединке. Очень жаль, что Оля не видела его.
Он смутился, помялся, потом сунул руку в карман и что-то протянул мне.
- Это тебе. На память о наших приключениях.
На его ладони лежал маленький двуствольный пистолет. Потемневшая рукоятка и ложа были искусно инкрустированы медными пластинками и проволочками.
- Что ты, Саша? Разве можно?
- Не бойся, можно. Это не из музея, это копия. Я сам сделал. Он почти как настоящий. Бери. - Он даже покраснел от смущения.
- Саша, ты спас мне жизнь да еще делаешь такой подарок! - Я был растроган.
- Подумаешь! Я же говорил тебе, что недурно фехтую. Бери, бери. Может, он когда-нибудь взорвется у тебя в руках.
Подошел поезд. Оля протянула мне узкую ладонь. Я поднес ее к губам и поцеловал. Саша хихикнул:
- Барон, рыдая, вышел...
Я обнял его и вскочил на подножку. Поезд вот-вот должен был тронуться. И тут появился Яков: шарф в кармане распахнутого пальто, шляпа сидит боком - торопился.
- Помахать тебе приехал, - пояснил он. - Успел все-таки. Я прямо с оперативки. Работу нашу разбирали. В общем, похвалили нас, вернее - тебя, как общественника, за активность. На работу будут сообщать, а Сашку, наверное, ценным подарком отметят. Вот так. Зато шишки все мне. Краснел да мекал на разборе дела. Он, говорит прокурор про тебя, у вас, товарищ Щитцов, из-под контроля вышел, слишком самостоятельно работал. Вот и пойми. Ну ладно, я не в обиде. Давай езжай. В Москве уж небось на платформе оркестр строится, пионеры томятся. Езжай.
Поезд послушно тронулся. Яков шел рядом с вагоном и махал шляпой. То ли со мной прощался, то ли жарко ему было.
- Шарф подбери, - крикнул я. - Наступишь и упадешь. Будет смешно!
Яков как-то застенчиво улыбнулся и остановился, засовывая конец шарфа поглубже в карман. К нему подошли Саша с Олей. Они смотрели вслед поезду, а потом вместе пошли в город.
Я сунул руку в карман, чтобы достать сигареты, и нащупал что-то мягкое. Это была черная перчатка на левую руку. Внутри ее зашуршала бумажка. "Помни Дубровники до смерти", - было написано на ней черным карандашом, а внизу нарисован твердой рукой улыбающийся череп в ковбойской шляпе со скрещенными костями под челюстью. Я улыбнулся, но мне стало грустно.
Я долго стоял в тамбуре, курил и смотрел в окно. И долго видел Дубровники - голые ветки деревьев, дымок над крышами, старинная церковь. Ни время, ни люди не смогли остановить стремительный бег ее куполов в синее небо. Они волнами взлетали над городом и были похожи издали, среди высоких деревьев на тяжело поднимающийся клин больших белых птиц...
