Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому !
- Моя собственная система каталога, - с гордостью отметил он. - Так сказать, двойная шахматная. Она позволяет при необходимости отыскать негатив любой давности в течение тридцати секунд.
- Не может быть, - очень естественно усомнился я. - Ничего подобного не видел.
- Сейчас увидите, - пообещал фотограф, доставая из ящика стола толстую тетрадь. - Загадывайте.
Я подумал и "загадал".
Старичок сунул нос в тетрадь, черкнул карандашом, поднял глазки к потолку, пошевелил губами и ткнул пальцем в один из ящиков.
- Десять секунд, - отметил я.
Он быстро выдвинул ящик, пробежал по конвертам сухими ловкими пальцами, вытянул один и показал мне.
- Ну как?
- Изумительно, - прошептал я, подходя к свету. - Просто невероятно.
Фотограф смущенно мял руки.
- А нельзя ли с него сделать отпечаток? Форматом что-нибудь тридцать на сорок?
- Э! - пригрозил мне пальцем догадливый старичок. - Вот к чему все это было нужно! Вы такой же корреспондент, как я сотрудник уголовного розыска. - Он засмеялся, очень довольный своей шуткой. - Но - понимаю и молчу. И сделаю сейчас же.
- У меня будет еще одна просьба. Нельзя ли получить этот негатив на пару дней?
- Только с отдачей! Непременно с отдачей! Иначе из моей системы выпадет целое звено. А ведь вы убедились, что ей цены нет?
Он взял негатив и скрылся в комнатке за тяжелой шторой, откуда продолжал громко говорить. Я уселся поплотнее, положил на колени старый номер "Советского фото" и прослушал увлеченный рассказ фотографа о его необыкновенном щегле, который справлял свои делишки только в старую чернильницу, для чего научился сталкивать с нее клювом крышку. Поддерживать разговор мне не удавалось, да я и не делал попыток.
- Вот, пожалуйста. - Он протянул мне еще чуть влажный снимок.
Я нетерпеливо схватил его. Так и есть! Теперь этот снимок не вызывал, как раньше, неосознанного раздражения какой-то неясной деталью, напротив: я уже точно знал, что привлекало в нем мое внимание. Лицо полицая, который натягивал веревку. Оно казалось мне странно знакомым. Где я мог его видеть? В каком фильме?
- Спасибо! Большое спасибо. Вы очень помогли нам. - Я горячо поблагодарил старика.
- Ну что вы! Не стоит благодарности. Подождите, вы же хотели взять негатив. Да нет же, не в карман. Вот конверт - вложите в него. Аккуратнее, ради бога!
Щитцов говорил по телефону. Увидев меня, он бросил трубку, не окончив фразу. Я показал ему снимок.
- Подожди. Я сейчас.
Яков сорвался с места и бойким воробьем порхнул за дверь.
- Я тут кое-что предпринял, - сообщил он, вернувшись.
- Что именно?
- Об этом потом. Много будешь знать - плохо будешь спать.
- Я теперь и так плохо сплю.
- Тем более, - разговаривая со мной, Яков шарил в ящиках стола, и его лысая голова то появлялась, то исчезала за краем крышки. - Сергей, у меня есть мыслишка.
- Неужели? - удивился я.
Яков оставил без внимания мою реплику:
- Что, если вдруг возникнет слух, будто у Афанасия случайно сохранился еще один экземпляр фотографии. Ура? Ура! Негатив пропал ладно, что же делать, но фотография есть, причем одна-единственная, понимаешь? - Яков внимательно посмотрел на меня. - Одна. Последняя.
Я молча кивнул.
- Значит, зеленый стенд - гордость раздела - можно уже восстановить. Очень радостно и очень безобидно, верно?
- Верно. Это я сделаю. И Афанасия подключу.
- Не то чтобы подключу, надо, чтобы в основном эта информация исходила от самого Староверцева. Ты понимаешь?
- Хорошо.
- Теперь вот что, - продолжал Яков, листая расписание поездов и делая пометки в блокноте. - Что у нас сегодня? Пятница, суббота? Ах, да. К вечеру будь готов, а сейчас езжай в Дубровники и действуй. В остальном, пока меня нет - никаких развлечений! Обещаешь?
- Как получится. А ты?
- Я приеду попозже. Мне надо здесь кое-что подготовить. Давай не задерживайся: ты мне мешаешь. Вечером встретимся в музее. Тебе, как внештатнику, оружие положено?
Надо сказать, что Афанасий Иванович свою часть задачи выполнил настолько безупречно и с такой артистичностью, что даже Выпивка, охладевший к музею в связи с событиями, приведшими к его закрытию, явился выразить свое удовольствие.
Вечером я заглянул в гостиницу: мне надо было что-то доплатить, сейчас уже не помню. Пока Оля искала мою карточку, я машинально перелистывал лежащее на столике расписание поездов. И тут я обратил внимание, что субботний поезд приходит в Дубровники на два часа раньше будничных. Видимо, Яков второпях проглядел, и "гостя" в музее надо ждать раньше.
Что мне оставалось делать? Мы договорились собраться в музее к одиннадцати, но теперь я не мог дожидаться назначенного часа. Якову сообщить я тоже не мог, он наверняка уже в дороге. И я пошел в музей один.
Мы заранее позаботились, чтобы одно окно в музее - самое удобное с определенной точки зрения - осталось незапертым. Через него я и попал в здание со всей доступной мне ловкостью.
В полной темноте, с трудом ориентируясь, я пробрался в зал, где стоял зеленый стенд, и в первую очередь убедился, что фотография на месте. Потом отыскал выключатель, поставил к стене рядом с ним стул и уселся так, чтобы видеть и обе двери, и стенд.
Ждать пришлось не очень долго. Но так как постоянное напряжение в ожидании опасности действует отупляюще, то через полчаса я уже покачивался на стуле, как сонный ночной сторож на своем ящике.
И вдруг что-то вывело меня из дремотного оцепенения. Нет, я не услышал ни звука - просто моего лица коснулся легкий сквознячок, и я понял, что кто-то открыл окно. Только тут мне пришло в голову: а на что я, собственно, рассчитываю? Этот человек уже убил Самохина, который чем-то помешал ему. Что остановит его сейчас? Фонарик, который я сжимаю в руке?
Послышались тихие шаги. Вернее, не послышались - человек шел бесшумно, как волк - я просто почувствовал их всей кожей.
В дверях возник темный силуэт. Человек стоял долго, втянув голову в плечи, опустив руки вдоль туловища, и осматривался, привыкая к темноте, прислушиваясь.
Наконец он так же бесшумно, чуть пригнувшись, прошел в зал и подошел к стенду. Я немного подождал, услышал тихий звук, шелест и включил свет.
Он резко обернулся. Я бы не узнал его, если бы в первую секунду, когда он, обернувшись, увидел меня, его лицо не приняло на мгновение наивно-придурковатого выражения. Он был одет в ватник и сапоги, под ватником - толстый свитер, на голове - плоская кепчонка. В руке Выпивки была зажата фотография. Он скомкал ее, медленно засунул в карман.
- Руки вверх! - твердо сказал я и опустил руку в карман куртки. Вверх! Или буду стрелять.
Выпивка ухмыльнулся, будто оскалился. Я был поражен его мгновенным преображением. В правой руке у него появился длинный трехгранный штык. "Когда он успел его снять?" - мелькнула мысль. Этот штык тоже был на стенде - подпольщики пользовались им для заземления рации.
Выпивка, пригнувшись, медленно пошел на меня. Вот так же он, наверное, шел на Самохина. Я, не отрывая от него глаз, нащупал рукой спинку стула, приподнял его и прижался к стене.
Его совершенно круглые, остановившиеся глаза, не видящие ничего, кроме человека, узнавшего его страшную тайну, медленно сужались, пока почти не сомкнулись ресницы, сквозь которые злым огоньком сверкал звериный взгляд. Лицо Выпивки резко исказилось, в нем не оставалось уже ничего человеческого. Он отвел руку назад.
- Спокойно, Сережа, - негромко сказал Саша. - Оставь-ка его мне. - Он стоял на пороге со шпагой в руке.
Выпивка замер.
Саша поправил перчатку и подтянул рукава рубашки. Мне показалось, что он сейчас поднимет руку и, щелкнув застежкой, изящным движением отбросит длинный голубой плащ с белым крестом на левом плече. Саша несколько раз резко взмахнул шпагой - ее лезвие, холодно блеснув, хищно свистнуло в воздухе - и стал в классическую позу фехтовальщика, подняв вверх левую руку с растопыренными пальцами, будто бережно держа в них тонкий, почти невидимый бокал с драгоценным вином, ни капельки которого нельзя пролить.
Выпивка рванул ворот ватника и бросился на Сашу. Мне стало страшно за него: Выпивка размахивал штыком, колол и бил наотмашь. Но боялся я напрасно: Саша был великолепен! Его гибкая фигура разве что не завязывалась в узлы, шпага сверкала молнией. Отражая удары, он успевал плашмя ударять Выпивку по заднему месту, по руке, в которой был зажат ржавый штык, - явно злил его, быстро, умело накаливал.
Выпивка злобно шипел, получая удары, бессильно скалился зверея. Но у него было одно серьезное преимущество: он хотел и мог убить Сашу. А Саша только защищался.
Но не так уж он был беззащитен, этот юный мушкетер.
Мне казалось, что я вижу все это во сне, что в этом темном старинном зале сам князь Оболенский со шпагой в руке сражался за свою честь, за непреклонную справедливость возмездия. Звенели шпаги, метались тени дерущихся насмерть людей. Я видел то злобное, жестокое лицо Выпивки, то Сашино - с застывшей улыбкой на худом мальчишеском лице. Вмешаться я никак не мог: боялся отвлечь внимание Саши, помешать ему.
