Николай Оганесов - Играем в «Спринт»
Он уверенно распахнул тяжелую дверь с медными поперечными полосами, с висевшей на гвозде трафареткой «Закрыто» и пропустил меня вперед.
В прохладном помещении мягко жужжал вентилятор. День стоял пасмурный, и внутри было сумрачно. Даже темно. Свет горел лишь в противоположном от входа углу. Там, на расположенных позади стойки полках, красовались сигаретные блоки, всевозможные вымпелы, пластинки, портреты эстрадных звезд — короче, целый иконостас для молящихся на подобные культовые причиндалы, а вместо лампадки горел розовый фонарь, освещавший многоярусную батарею разнокалиберных бутылок.
Под Герасем взвизгнуло обтянутое кожей сиденье. На этот звук, раздвинув бамбуковую занавеску, вышел худощавый парень в полосатой майке и широченных, усыпанных звездами подтяжках.
— Как дела, Витек? — приветствовал его Герась.
— О'кэй, — односложно ответил тот, пережевывая жевательную резинку.
— Клиента вот привел — наш кадр. Знакомься…
Витек бросил мимолетный взгляд, и я понял, что с этой секунды моя долговязая фигура, лицо, включая форму носа и разрез глаз, прочно отпечатались в его памяти. Что ж, будем считать, знакомство состоялось — я ведь тоже на память не жалуюсь.
— Мы не опоздали?
Бармен вопросу не удивился — надо полагать, знал, зачем мы пришли и кто нам нужен.
— Придется подождать, — сказал он, жестом приглашая меня сесть на высокий, обитый красной кожей табурет. — Вам кофе?
— Да, покрепче, — сказал Герась. — Чтоб с пенкой.
— И бутерброд с ветчиной, — добавил я, различив в полутьме поднос с едой. — Можно два.
Витек, не переставая двигать челюстями, поколдовал над кофеваркой, поставил перед нами чашечки величиной с наперсток, два стакана с водой и блюдце с бутербродами, после чего удалился, прошелестев бамбуковой занавеской.
— Музыку вруби! — крикнул вдогонку Герась.
Витек не откликнулся, но немного погодя из невидимых колонок заструился высокий медоточивый голос Демиса Русоса. Он, как водится, пел о солнце, о море, о неземной любви к красавице Афродите.
— Годится, — одобрил мой спутник и небрежно кинул на стойку пачку с золотым тиснением. — Кури.
Я отказался.
— Это же «Данхил», чудик! — поднял он брови. — Такие в магазине не купишь.
— Не имеет значения. Бросил. — Я принялся за декорированный петрушкой ломтик ветчины.
— Ну как знаешь… — Он спрятал пачку в нагрудный карман. Отхлебнул из чашки. — А погода сегодня ничтяк, не жарко.
Ох уж эти мне светские разговоры! Я попробовал кофе и запил его глотком холодной воды. Получилось очень недурно.
— Так откуда ты, говоришь, приехал? — спросил Герась.
— Говорю, что издалека. А что?
— Да так, любопытно.
— Про летающие тарелки слышал?
— Ну?
— Так вот я оттуда. Прибыл для налаживания контактов с братьями по разуму.
Он осклабился:
— С тобой не соскучишься.
— Очень этому рад, — сказал я, польщенный.
— Надолго к нам?
— Надолго.
— Дело или так, проветриться?
— Дело. Или так, проветриться. Выбирай, что больше нравится.
— Нет, я серьезно.
— Ах, серьезно. Ну, если серьезно, на работу вот думаю устраиваться.
— На работу? — заинтересовался он. — И куда?
За последние дни приходилось столько врать, что для разнообразия я позволил себе сказать правду:
— В милицию.
Он поперхнулся. По-моему, первым его побуждением было бежать сломя голову, однако встроенный в тесную черепную коробку механизм вновь сработал и выдал шпаргалку. Герась тупо уставился в чашку, потом на мой недоеденный бутерброд и наконец вымолвил:
— Ну шуточки у тебя! Меня аж в пот бросило. — Посидел в раздумье. — Черт с тобой, не хочешь — не говори. Мне лично наплевать.
«А кому не наплевать?» — чуть было не спросил я.
— Давай так, — продолжал он, желая, по-видимому, обрести твердую почву под ногами, — давай по существу. Ты говорил, что у тебя есть валюта?
— Говорил.
— Я нашел покупателя, правильно?
— Пока я его не вижу.
— Он подойдет. — Герась посмотрел на «сейку», скрепленную на запястье необъятным по длине браслетом. — Должен подойти. Обещал. Но наперед нам с тобой надо кое-что обсудить.
— Что именно ты хочешь обсудить?
— Я о своей доле. Сколько ты мне отвалишь?
Да, изящным такой подход не назовешь!
— За что? — спросил я.
— Как за что? — оскорбился он. — Ты что ж, воображаешь, что я за красивые глаза стараюсь?
— А ты стараешься?
— Не морочь голову! Гони монету! Иначе…
— Что иначе? — Я облокотился о стойку. — Ты меня за кого принимаешь? За благотворительный комитет? Я даром деньги не плачу.
— Как это даром?
— А так. Где твой покупатель?
— Я же сказал, придет.
— Вот когда придет, тогда и обсуждать будем. Кстати, на который час вы с ним условились?
— На двенадцать.
— На двенадцать?! — искренне возмутился я. — Ты что, издеваешься? Уже час дня!
— Не час, а без четверти, — поправил он. — А если и час. Сказано ждать, значит, будем ждать.
— И до каких пор?
— Хоть до вечера.
Не зная, пригодится мне это или нет, я решил воспользоваться случаем, чтобы набить себе цену. К тому же опоздание вполне могло быть подстроено специально, как и вчерашняя слежка. Если не самим Герасем, то его хозяином.
— Ну нет, ребята, играйте в эти игры без меня. — Я встал.
— Ты куда? — Он встал тоже.
— Неважно. Так серьезные дела не делаются. Заруби себе это на носу и дружку своему передай. А мне здесь больше делать нечего. Пока. Привет семье.
И с чувством оскорбленного достоинства я направился к выходу из бара. По моим расчетам, Герась должен был не мешкая ринуться следом. Но он этого не сделал, во всяком случае, не торопился. Я успел дойти до угла, прежде чем услышал за спиной его учащенное дыхание.
Знать бы, на что ушли эти минуты! На совещание с барменом? С самим хозяином, который все время находился где-то рядом, за бамбуковой занавеской, и подслушивал наш разговор — недаром в помещении была этакая темень. А может, Витек и есть хозяин и ему не понравился наш спор с Герасем?
«Ну-ну, не сгущай краски, — осадил я себя. — Вспомни Русоса. Если бы вас подслушивали, то наверняка выключили бы музыку. Какое ж подслушивание при таком шуме!»
— Слышь, как тебя, подожди… — Герась догнал меня и дернул за рукав рубашки. Физиономия у него при этом была просительная и вроде как виноватая.
— Ну, что еще?
— Дай передохнуть… — Его грудь вздымалась, усиленно поглощая кислород, а глаза в узких, как бойницы, прорезях были беспокойны и трусоваты. — Сейчас… сейчас мы с тобой на тропу пойдем…
— На какую еще тропу?
— На обыкновенную… Маршрут есть такой. Стас по нему курсирует…
2
— Ох, засекут меня, ох, засекут… — бубнил Герась не переставая.
Он крепко приуныл, мой покровитель, и, думается, не без причины: позволив мне уйти из бара, он таки нарушил данные свыше инструкции. А тут еще гонорар за посредничество уплывал из-под пальцев. Есть от чего прийти в отчаяние.
— Чует мое сердце, влипну, ох, влипну…
Сопровождаемые его негромкими жалобными стенаниями, мы дошли до драматического театра и остановились под аркой у главного входа.
Даже отдаленно не представляя, как выглядит человек, которого караулим, не зная, предстанет ли он перед нами в бескозырке или, скажем, проедет мимо в кресле на колесиках, я тем не менее подверг ревностному осмотру всех, кто находился на площади перед театром. Их было немного на этом голом и пустынном в дневные часы пятачке: ватага мальчишек-велосипедистов, две-три парочки, спутавшие день с ночью и страстно обнимающиеся на виду у впавших в полудрему пенсионеров, да женщина с коляской — в Стасы никто из них явно не годился.
«Неужто снова облапошили? — подумал я, зараженный пессимизмом своего спутника. — Неужто опять, сам того не желая, я лью воду на чужую мельницу?»
— Засекут, как пить дать, засекут, — продолжал тянуть свою грустную арию Герась. — Я ж на учете. Меня в милиции как облупленного знают. А тут иностранцев полно…
— Где ты видишь иностранцев? — не выдержал я.
— Где-где, — передразнил он. — «Интурист» рядом. До «тропы» рукой подать. Мне б за километр обходить, а я суюсь прямо в пекло…
— Ладно, не скули.
— Конечно, тебе-то что, тебя здесь никто не знает. И карточки твоей в милиции нет…
— Нет, так будет. Связался на свою голову. Ну где она, «тропа» твоя хваленая? Идем, что ли?
— Подождем еще немного, а? — предложил он неуверенно и тут же, себе противореча, махнул рукой: — А, была не была, не век же здесь торчать. Пошли… — И двинулся через мощенную брусчаткой площадь.
В рощице, неподалеку от театра, действительно было помноголюдней. И тропа была. Да не одна, а с полдюжины. Тенистые, уложенные дерном, они петляли в душистых зарослях рододендрона, между увешанных мелкой листвой эвкалиптов и вели вдоль берега в лощину, где располагался гостиничный комплекс «Интуриста». Оттуда и валила сюда иностранная публика в поисках тишины и прохлады.
