Николай Оганесов - Играем в «Спринт»
— Это кто? — Я показал на фотографию, стоявшую на книжной полке. — Брат?
Нина отрицательно покачала головой.
— Знакомый?
— Нет, это муж.
Или у меня начисто пропал слух, или она говорила слишком тихо. Так тихо, что я скорей догадался, чем услышал ответ.
— А где он?
— Погиб.
— Погиб?
— Да, несчастный случай.
Мы помолчали. Паузу заполнил пронзительный стрекот цикад. Сдается, со вчерашнего дня их стало еще больше и с каждым часом все прибывало.
— Это случилось две недели назад? — спросил я.
— Кто вам сказал?
— Никто. Просто спрашиваю.
Она потеребила оборку халата, разгладила на коленях складки.
— Да, две недели назад.
— Тогда я, пожалуй, знаю, как это произошло… Не удивляйтесь, фамилия ваша на почтовом ящике написана, а о муже я во вчерашней газете прочел, в разделе происшествий. Фамилии сходятся, инициалы, по-моему, тоже. Сначала думал: случайность… Кузнецов С. В. — правильно? Он, кажется, заплыл дальше, чем положено?
Я увидел, как медленно наполняются влагой ее глаза. В них вдруг отразилось и одиночество, и боль, и тревога, и страх. Я непроизвольно накрыл ладонью лежавшие на коленях руки.
Несколько мгновений она сидела неподвижно. Потом встала.
— Спокойной ночи.
— Я не хотел вас огорчать, поверьте…
— Спокойной ночи, — повторила она и вышла в соседнюю комнату.
Глава 3
1
Говорят, будто голодному человеку мерещатся сплошь изысканные яства, будто в его фантазии рождаются рецепты самых диковинных блюд, о которых не упоминается даже в толстых кулинарных книгах. Может, оно и так, не знаю, только первое, о чем я, проснувшись, подумал — это об обыкновенной горбушке и хорошо прожаренном куске мяса. Главное, рассуждал я, сбрасывая с себя одеяло, чтобы и того и другого было побольше.
С таким настроением одна дорога — на кухню.
Отбивной я там не нашел. Зато обнаружил хлеб, масло, два сваренных вкрутую яйца, колбасу и стакан остывшего чая. На десерт отдельно, в блюдечке, лежали приготовленные для меня таблетки. Целых три штуки.
Первым делом я выбросил таблетки, они были без надобности. Если не считать мучительно сосущую пустоту в желудке, чувствовал я себя превосходно. А вот остальное пришлось как нельзя кстати: мои деньги вместе с вещами лежали в камере хранения, и теперь я вряд ли наскреб бы на приличный завтрак. Разве что на булочку и стакан газировки. К тому же время завтрака давно минуло — мой самозаводящийся пылевлагонепроницаемый хронометр показывал половину двенадцатого.
Я наскоро умылся, обновив вчерашнее свое приобретение, затем поставил на плиту чайник и приступил к трапезе.
Четкой программы на предстоящий день не было. Я сознательно не строил никаких планов, поскольку со вчерашнего дня каждый мой шаг скорее всего контролировался Герасем. Верней, не обязательно им персонально, а теми, кого он прикрывал во время обыска. Для них я — темная лошадка, заезжий коммерсант, подыскивающий партнера для сделки. Следовательно, и вести себя нужно соответственно. Поболтаюсь по городу, наведаюсь на толчок, потрусь у комиссионок. Там видно будет, что и как.
Вскоре от яиц осталась одна скорлупа. В ход пошел третий бутерброд с маслом и последний кружок колбасы. Когда с ним было покончено и я собрался было почаевничать, в дверь постучали.
Я придвинул сахарницу. Повторялась вчерашняя история, но на этот раз у меня не было ни малейшего желания соревноваться в скорости с непрошеным визитером. С какой стати? Захочет — войдет, не захочет — пусть уходит, скатертью дорога. Не силком же его в дом тащить!
Стук повторился.
— Войдите! — крикнул я на всякий случай и высыпал в стакан пятую ложку.
Дверь, как ни странно, отворилась — должно быть, игра в прятки наскучила не одному мне.
— Проходите, — я намеренно громко зазвенел ложкой, наводя пришельца на цель.
Гость поскрипел половицами и направился к кухне. Еще шаг, и он вырос на пороге, заслонив собой весь дверной проем. Мать честная: Герась собственной персоной — прошу любить и жаловать! Воистину легок на помине!
— Салют, — сказал он, шныряя по сторонам заплывшими жиром глазками.
— Салют, — сказал я.
— Как жизнь?
— Течет, как видишь, — ответил я уклончиво. — Зачем пожаловал?
Он покрутил своей усеченной башкой. Спросил, показывая через плечо:
— Ты один?
— Нет, опер под столом прячется. С магнитофоном.
— Чего мелешь?! — недоверчиво покосился он, но не поленился и, присев на корточки, заглянул под стол.
— Ну ладно, хватит! — Я не забыл прием, который он оказал мне в день нашего знакомства, но с тех пор кое-что изменилось. Мы поменялись ролями, и я не отказал себе в удовольствии подчеркнуть это. Конечно, в доступной форме. — Выкладывай, чего надо. И покороче, у меня время не казенное.
Пустая затея: Герась обладал толстой кожей — булавочные уколы на него не действовали. Он втиснул свои пудовые кулаки в карманы шортов, прошелся, обживая пространство, отчего в кухне сразу стало и тесно и неуютно.
— А ты времени зря не терял. — Он показал на оставшуюся неубранной постель. — Неплохо устроился, а?
Меня так и подмывало поставить его на место, но я не мешал ему высказаться, ибо не сомневался, что немного погодя обо всем увиденном и примерно в тех же выражениях он доложит тому, по чьей указке здесь находился.
— Она девочка что надо, аппетитная. Не гляди, что худенькая. — Последовал игривый жест и кивок в мой адрес. — Везет же некоторым…
— Меньше суй нос в чужие постели — повезет и тебе.
Нарывчики на его лице предательски побагровели. Не иначе как я ненароком задел больное место.
— Ты по делу или как?
— Да вот шел мимо, вспомнил про тебя. Дай, думаю, загляну. Ты ж говорил, что у Кузи остановишься.
— Ну заглянул. Дальше что?
Герась пропустил мою реплику мимо ушей.
— Чаи гоняешь?
— А ты против?
— Да нет… Может, угостишь?
— Перебьешься.
Мне не было жалко чая. Да и ему он был ни к чему. Просто шло взаимное прощупывание: он хотел убедиться, что я по-прежнему нуждаюсь в его услугах, а я намеревался внушить, что стремление к контакту с моей стороны не столь уж велико.
— Перебьешься, — повторил я.
— Что-то ты сегодня больно суровый, — насторожился он. — К чему бы это?
— Все к тому же. Давай ближе к делу. А нет — проваливай. Нечего из себя козырного туза корчить.
В компании мальчиков, которыми верховодил на толчке, Герась, понятное дело, привык к более почтительному обращению и теперь, обескураженный холодным приемом, перебирал в уме инструкции, полученные от хозяина. То, что он всего лишь марионетка, действиями которой управляют на расстоянии, уже не вызывало у меня сомнений. Доказательством тому был вчерашний обыск.
— Слушай, — выдавил он после глубокого раздумья, — да ты никак нашел, что искал?
— Не твоя забота. — Важно было не перегнуть палку, она и без того угрожающе потрескивала. — С вами найдешь, только языками трепать умеете.
У него внутри что-то сработало, точно кассовый аппарат выдал чек на покупку, и он малость приободрился:
— Не нашел?
— Я этого не говорил.
Однако Герась предпочитал обходиться без дипломатических тонкостей:
— Не финти, отвечай прямо: нужен тебе покупатель или нет?
— Ну, допустим, нужен.
— А без «допустим»?
— Нужен.
— Тогда собирайся, — тоном, не допускающим возражений, сказал он. — Да поживей. Там разберемся.
* * *
— Одну минуточку, молодые люди! — Давешняя старушка, дремавшая у медицинских весов, завидев нас, встрепенулась и помахала зажатыми в кулачке лотерейными билетами. — Не желаете приобрести? Через неделю тираж!
Герась на ходу выудил из кармана горсть мелочи и остановился, отсчитывая монеты:
— Давай, бабка, авось у тебя рука легкая.
— Легкая, легкая, — согласно закивала старушка, протягивая сложенные веером билеты.
Герась, зажмурившись, вытянул наугад три штуки.
— А ты ж чего, сынок? — спросила она и посмотрела поверх допотопных очков молодыми не по возрасту глазами. — Бери. Или снова торопишься?
— Тороплюсь, бабушка, — сказал я. — В другой раз непременно возьму.
— Пошли, пошли, кончай трепаться. — Герась спрятал билеты в карман. — Опаздываем.
Мы в темпе отмахали три квартала и свернули в безлюдный переулок, полого спускающийся к набережной. Он был нешироким, почти лишенным растительности. В просвете между крайними домами виднелась пепельно-серая полоска моря.
— Далеко еще? — спросил я.
— Уже пришли, — сказал Герась и направился к бару «Страус», вывеска которого висела поперек тротуара.
Он уверенно распахнул тяжелую дверь с медными поперечными полосами, с висевшей на гвозде трафареткой «Закрыто» и пропустил меня вперед.
