Владимир Кайяк - Чудо Бригиты
— Значит, вы Стабулниеку перестали верить.
— Перестала. И сразу ему разонравилась. Да он же не выносит, когда им не восхищаются. Сразу хвост трубой — и на поиски новой дурехи, которая будет и верить, и восхищаться!
Блондинка опять развеселилась и продолжала, посмеиваясь:
— Ну, и конечно, в скором времени нашел. И вся эта опера началась сначала.
— Как — сначала?
— Так ведь для той, для новой крали, он завел ту же шарманку — мол, ты не знаешь, какой я непонятый, разнесчастный, злой судьбой гонимый, какие тайны меня гнетут… Да это же у него, как на магнитофонной ленте, заранее все записано. Запустит, а сам смотрит — подействовало или нет? И действует! Безотказно! Уверяю вас!
— Простите, но как вы можете это утверждать?
— Ха-ха-ха, в том-то и штука, что могу! Послушайте: когда я «перестала понимать» бедняжку Витолда, он бросился искать сочувствия и понимания к некой Илге, а та, как на грех, оказалась женщиной не только красивой, но и умной, да еще и с высшим образованием. Вначале я просто дивилась, что это мой непонятый все чаще убегает из дома, все чаще и надольше… Потом решила — дай-ка я за ним послежу! Увидела его вместе с Илгой, все поняла, когда они распрощались, пошла за ней. Догнала — так и так, мол, хочу с вами поговорить. Сперва было ох как неудобно — она со мной этак холодно, надменно… А мне-то уже вроде нечего было терять, ха-ха-ха… Собралась с духом да и выложила ей все. Так и так, говорю, я живу с Витолдом, у нас есть ребенок, сообщил ли он вам об этом? Нет, говорит, только намекал, что его душу гнетет роковая тайна. Я дальше рассказываю — как наш роман начался, что он мне говорил, как клялся, на что жаловался… Илга сперва не хотела слушать, чуть не сбежала от меня, но мало-помалу заинтересовалась. Стала сама спрашивать — что Витолд рассказывал мне о себе?.. И что вы думаете — ведь он своему новому предмету, этой самой Илге, рассказывал точь в точь те же байки да теми же словами, что и мне! Точь в точь! Обеих нас называл святыми, единственными, перед обеими становился на колени, обеим говорил о своей тайне, обеих уверял, что его рано поседевшие виски свидетельствуют о каких-то ужасных муках да переживаниях… Беседовали, беседовали мы с ней — и всплакнули, и посмеялись… Под конец больше смеялись, хоть и стыдно было, что мы, две дуры, попались так глупо… Уж не знаю, что Илга потом наговорила Витолду, только однажды вечером он возвращается домой убитый и — бух опять передо мной на колени!.. Давай в грехах каяться! Он, говорит, преступник передо мной, дал себя завлечь некой ужасной женщине, обманщице, презренной, коварной соблазнительнице… О, как он разочарован, как глубоко раскаивается! Теперь, мол, осознал, что все-таки я одна его понимаю, умоляет, чтобы я разрешила ему остаться со мной и с ребенком, он искупит свою вину… Ха-ха-ха… Теперь-то я смеюсь, а тогда все-таки дала еще раз себя околпачить, поверила… Правда, зашла к Илге — узнать, говорила ли она Витолду о нашей с ней встрече и что именно говорила. Илга оказалась женщиной честной и умницей, не выдала меня ни словечком — на тот случай, если я помирюсь с ним, хотя бы ради ребенка. Но разбитого стакана уже не склеишь, это точно. Я-то уже не могла ни любить его, ни уважать, тем более восхищаться. Не прошло и полгода, как мой непонятый снова стал исчезать из дома — третью, значит, овечку нашел… Только на этот раз комедия кончилась еще быстрее и похуже для него. У третьей симпатии был то ли другой поклонник, то ли жених, и он, видно, разок погладил Витолда против шерсти… В очередной раз каясь передо мной и прося прощенья, Витолд ругал свою последнюю избранницу еще почище, чем Илгу…
— И, наконец, его прогнали и вы?
— По-вашему, не стоило прогонять? А по-моему, стоило! Не досталось на мою долю приличного человека, ну что же, а такое барахло кому нужно? Уж лучше одной жить! Выгнала, и дело с концом. Работаю в парикмахерской, получаю не ахти сколько, но ребенок не голодает. А от него… Нет, лишь бы его не видеть и не слышать!
Следователь уже давно заметил, что веселость синеглазой Хилды была немного наигранной. Но он понимал ее. «Человек устраивается как умеет, — думал Берт, — пусть немножко играет, если это помогает жить! Хуже, когда беда зажала тебя, как зажимает капкан волчью лапу: только и остается выть, зная, что уже не высвободишься никогда».
19
На улице у дома, где жила Хилда, следователя ждала машина калниенской прокуратуры.
— Домой на высшей дозволенной скорости! — сказал шоферу Берт, опускаясь на заднее сиденье.
Пока машина выбиралась из Риги, они ехали сравнительно медленно, но на шоссе стрелка спидометра дрожала между цифрами 100 и 120.
В Калниене Берт вернулся в семнадцать часов тридцать шесть минут. По пути он детально продумал план дальнейших действий.
Прежде всего следователь зашел к Нилсу Лее.
Похоже, что Нилс Лея, несмотря на внешнюю медлительность, был вспыльчивым человеком. С той минуты, как следователь не ответил ему на вопрос, Лея, очевидно, раз и навсегда настроился к нему враждебно — на вошедшего Берта он глядел с презрительным прищуром глаз, не выражая уже ни малейшего любопытства или тревоги. Так смотрят только на человека, от которого заведомо не ждут ничего хорошего.
— Важный вопрос, Лея, — быстро заговорил Берт, — попробуйте хорошенько вспомнить, что делал вчера Стабулниек у двери веранды, когда вы его там увидели?
— Ну, отпереть хотел.
— Вы видели ключ у него в руках?
— Видел.
— Куда делся потом ключ? Остался у него? В дверях?
— Откуда я знаю.
— Вы у него не отобрали? Не потребовали отдать?
— Нет.
— Почему?
— Не до таких пустяков мне было.
— Может быть, он потом отдал ключ вашей жене?
— Откуда я знаю.
— Подождите, сейчас я вернусь!
— Дело ваше.
Берт ушел в свой кабинет, где его ждал Стабулниек. Там же сидел Друва и мирно беседовал с фотографом. При виде Адамсона, влетевшего в кабинет с разъяренным видом, в глазах Старого Сома мелькнуло насмешливое удивление.
— Написали? — прикрикнул Берт на Стабулниека.
— Да, пожалуйста, — слегка обиженно отозвался тот и пододвинул следователю исписанные листы.
— Не уходите! — сказал Берт прокурору, который хотел было освободить ему его место за письменным столом.
Берт сел на стул у окна и заговорил с горячностью и злостью:
— Сейчас я вам расскажу, товарищ прокурор, какое жуткое происшествие задержало меня сегодня, так что я не смог даже вернуться вовремя. Вот послушайте: какой-то мерзавец вскружил голову женщине. Чего он ей только ни наплел — изображал несчастного страдальца, непонятого гения, пасынка судьбы под гнетом роковой тайны… Льстил ей почем зря, называл эту женщину святой, уверял, что она единственная понимает его… И вдруг — представьте себе! — после какой-то ссоры он пытался убить ее, удушить газом! Но негодяй просчитался: женщину удалось спасти. Она жива… и говорит!
Следователь и прокурор посмотрели на Стабулниека. Лицо его посерело.
Царила тишина, прошла минута, никто не шевельнулся и не произнес ни слова. Потом Стабулниек, раза два качнувшись вперед и назад, откинулся на спинку стула.
Берт отвернулся и спросил, перекладывая исписанные листы на столе:
— Значит, вы написали здесь правду о том, что вчера происходило в доме Бригиты и Нилса Леи?
Хриплый вздох. Потом — на том же вздохе:
— Я не хотел… не хотел ее убивать! Я не хотел!
— Говорите!
— Я не хотел… Я не знал… Честное слово! Я был, как в горячке… я обезумел… От тоски, от ревности…
Нет. То есть… я хотел, но… Я позвал, но… она спала так крепко… Я не знал, что открою газ, я не знал, я еще не хотел… В голове все кружилось, как в бреду…
— Лжете! В голове все кружилось, а по дому ходили вы в носках, чтобы не было следов, нигде не оставили отпечатков пальцев! Не хотели убивать? Лжете! Хотели убить, хотели взвалить подозрения на Нилса Лею! Заперли дверь веранды изнутри. Продолжайте!
— О, боже мой! Но я не мог без нее, я не мог оставить ее… другому…
— Довольно! Как вы отвернули краны? Не оставив отпечатков?
— У меня был платок… Я взял его в руку…
— Потом вышли из кухни, распахнув дверь пошире? Взяли ключ от двери во двор, висевший на гвоздике, вышли и заперли дверь, да?
— Я… Да. Какое счастье, что она жива!
— Куда вы дели этот ключ?
— Бросил в канаву.
— Покажете где! Я сейчас вернусь…
Берт зашел к Нилсу. Теперь все ясно — надо было сказать и ему, сказать напрямик, кратко. Надо было. Надо было, да. Но…
— Товарищ Лея… — начал Берт и умолк.
— Я знаю, — сказал Нилс, — она что-то сделала над собой. Я знаю… Умерла?
— Да… Но… Не так…
Нилс сидел, как окаменелый. Адамсон не мог выдавить из себя ни одного слова ободрения или сочувствия, все слова казались пустыми, надуманными, непригодными. Он молча положил руку Нилсу на плечо… И пошел к выходу. За спиной Нилс спросил:
