Владимир Кайяк - Чудо Бригиты
«Что за чертовщина! — подумал он. — Это что еще такое? Почему я так плохо отношусь к этому человеку? Недопустимо плохо… Как только увижу его — отвращение… К тому же, рассказ ревнивого мужа… В основном он правдив, да и Стабулниек не отрицает, что получил трепку… С каких это пор мои симпатии принадлежат драчунам? До этой истории было как раз наоборот… Ну, ничего. Труслив сей Ромео Стабулниек сверх всякой меры, а в таких случаях даже полезно разговаривать построже. От таких именно строгостью скорее всего добьешься правды…»
Задумавшись, Берт дошел до конца коридора. Тут его осенила какая-то новая мысль, он вдруг повернул и опять зашел в свой кабинет. Рванул дверь — Стабулниек, который сидел за столом и писал, не вздрогнул, на этот раз, только поднял на него робкий, чуть укоризненный взгляд.
Следователь быстро подошел к Стабулниеку и, пристально глядя в обращенные к нему карие глаза, спросил медленно и значительно:
— Где ключ?
Ожидаемого эффекта не последовало. Витолд казался лишь немного удивленным, слегка пожал плечами и ответил сразу:
— Вы, вероятно, имеете в виду ключ от веранды, который дала мне Бригита? Когда я этим ключом хотел отпереть дверь и войти в дом, появился Нилс Лея и заставил меня пойти с ним в гараж. Ключ остался в дверях веранды. Снаружи.
— Хорошо, продолжайте писать!
Берт вышел разочарованный. Не вышло, а может быть, и не могло выйти… Знает ли Стабулниек, что Бригита Лея умерла? Знает или не знает?
17
Допросив повторно Нилса Лею, которого Берт нашел таким же враждебным и замкнувшимся в себе, каким оставил, Берт отправился к прокурору. После второго разговора с Нилсом следователю не стало ясно, знает ли Нилс, чем завершились вчерашние события в его доме. Тревога Нилса в конце первого допроса, когда Берт не ответил ему, что же случилось, кажется, превратилась в какую-то мрачную уверенность. Больше никаких вопросов, скупые, сухие ответы; отвечая, Нилс Лея не глядел следователю в глаза и, кажется, ненавидел его все больше…
Старый Сом окинул Берта коротким взглядом:
— Ну-у, стоит ли так откровенно носить на лице печать недовольства, Адамсон?
— Необходима ваша помощь.
— В чем дело?
— Один из задержанных — убийца. Один лжет. Лжет убийца. Подозрений больше против Леи, он уже несколько раз грозил, что рассчитается с женой… Не могу, однако, отделаться от ощущения, что лжет именно Стабулниек. Убийца, кто бы он ни был, по-моему, не может быть полностью уверен, что Бригита Лея действительно умерла… Ни от меня, ни от кого-либо другого задержанные пока не узнали об этом. Так и должно быть. Сейчас мне нужно еще несколько часов на выяснение кое-каких вопросов, и задержанные за это время не должны узнать о смерти женщины. Их нельзя выпускать из прокуратуры, пока я не вернусь. Помогите устроить это!
С прошлого лета, когда Берту Адамсону удалось разобраться в запутанных обстоятельствах, при которых погиб директор местной консервной фабрики Зар, прокурор относился к молодому следователю дружески и с доверием.
Старый Сом посмотрел на часы и сказал:
— Двенадцать тридцать пять, гм… До которого же часа надо их здесь продержать?
— По меньшей мере до семнадцати, если у меня все пойдет гладко, и даже дольше, если встретятся непредвиденные препятствия.
— Сделаю. Возьму их на свое попечение. Потолкую с ними сам, затем поручу Озолу. Затянем допрос. Поесть им принесут.
— Спасибо.
— Не за что. Действуйте!
Берт поспешно вышел, разыскал шофера прокуратуры Стрелиса:
— На вокзал, быстро!
По дороге он написал записку, отдал ее Стрелису:
— Поезжайте в Ригу и ждите меня у дома вот по этому адресу! Я поеду скорым поездом, который отходит через двадцать минут, буду в Риге раньше вас.
В поезде Берт зашел в вагон-ресторан, он проголодался. Успел съесть котлету, выпить бутылку пива. Поезд уже приближался к окраине Риги.
Первым выскочив из вагона, Берт сбежал по лестнице и захватил такси раньше, чем у вокзальной стоянки выстроилась очередь.
Еще через десять минут следователь вышел из машины у фотоателье за Даугавой. Вошел, попросил заведующего. Разговор был короткий:
— Работал у вас фотограф Стабулниек?
— Да.
— Почему он от вас ушел? Неприятности по работе?
— Нет, мы были довольны его работой. Наша лаборантка после ухода Стабулниека как-то говорила, что у парня были неприятности дома, но я не припоминаю, в чем там дело, я не люблю копаться в чужом белье.
— Как он сам объяснял свой уход?
— Заявил, что нашел место, где больше платят.
— Благодарю.
Следователь сел в такси и поехал на последнюю квартиру Стабулниека.
18
Стабулниек жил раньше в центре Риги в коммунальной квартире. Следователю отворил пожилой человек.
— Извините за беспокойство. Здесь проживал раньше некий Витолд Стабулниек, фотограф…
— Стабулниек? Как же, как же, проживал. Вам лучше поговорить с Хилдой. Она, кажется, дома, обождите, я посмотрю.
Берт остался стоять в длинном, темноватом коридоре. Старик шаркающими шагами дошел до одной из многочисленных дверей, выходивших в коридор, постучал.
— Хилда, эй, Хилда!
Дверь отворилась, и старик сказал:
— Хорошо, что ты дома, тут гражданин ищет твоего Стабулниека, выйди, поговори с ним.
В дверях показалась молодая блондинка в пестром халатике, с любопытством посмотрела через плечо старика на Берта и воскликнула:
— Заходите!
Блондинка, разбитная, хорошенькая женщина, ввела Адамсона в светлую, уютно обставленную комнату.
— Садитесь, гостем будете! Ищете Стабулниека? А вы…
— Я следователь калниенской прокуратуры.
— Ой-ой-ой! Что же Витолд успел там натворить?!
— Пока не могу ничего сказать. Я должен задать вам несколько вопросов.
— Пожалуйста, задавайте себе на здоровье!
Блондинка села напротив следователя и смотрела на него веселыми, круглыми, любопытными глазами.
— Стабулниек был в этой квартире поднанимателем. Где он жил?
— Где? Да в этой самой комнате. Поднанимателем! Хорош поднаниматель! Это вам Витолд заливает, он моим мужем был… «Гражданским». Вон его сын спит, тоже Витолд. Сыну-то третий год пошел.
Блондинка беспрестанно улыбалась, блистая белыми зубами и ярко-синими глазами. В углу комнаты, за цветастой занавеской, Адамсон разглядел детскую кроватку.
— Почему же вы с ним расстались?
Веселая блондинка махнула рукой.
— Да ну его, надоел хуже горькой редьки. Выгнала, и дело с концом.
— Надоел — отец вашего ребенка? Так просто?
— Просто — не просто, а раз уж у моего ребенка нет порядочного отца, и не надо! Как-нибудь уж сама. А этот… Пока жизнь сплошной праздник, с ним гуляешь, болтаешь да лижешься, все хорошо. А чуть только будни, какие-то заботы… Тут Витолд в кусты. Все-то ему трудно, все не под силу, все-то он недоволен. Воображает о себе невесть что, а у самого пороху не хватает, чтобы чего-то достигнуть.
— Чего же он хотел достигнуть?
— То-то и несчастье, что никому невдомек, чего он хотел. Вряд ли он сам-то знал. Трепался только. То он художником будет, то бутафором, то декоратором… День одно, день другое… Считал, что талант в нем заложен! Ладно, но учиться все равно надо! Как бы не так, станет он учиться! Языком. Языком — да! Языком трепать, это он мастер.
— И потому вы от него отказались?
— Все вам выложить нужно?
— Попрошу вас!
— Ну, коли так… Понимаете, пока я его слушала, уши развесив, пока верила каждому слову, все было хорошо. Я же поначалу верила, жалела его, думала — он и вправду непонятый, нераскрытый талант. А как увидела разницу между Витолдом в жизни и Витолдом в его собственном представлении, поняла, что все это — штучки, пустая болтовня… Тут все вверх тормашками и полетело! Когда я его раскусила, перестала верить на слово, принялась его поддразнивать да подзадоривать, чтобы не болтал зря, делал бы хоть что-нибудь, развивал бы свой этот самый непонятый талант, — тут всему и конец! Да он просто не может жить, если какая-нибудь женщина им не восхищается! А задурить голову он не дурак: как примется жаловаться, что его преследует жестокая судьба, что над ним тяготеет какое-то проклятье, что его душу гнетет непостижимая тайна… А мы, женщины, легко попадаемся на эту удочку, нас-то хлебом не корми, а дай пожалеть какого-нибудь там страдальца, понять непонятого, спасти гонимого, стать кому-то ангелом-хранителем… А если этот, непонятый, страдающий и гонимый — к тому же интересный мужчина… Да что теперь умницу из себя строить! Раньше-то я не то что умом не блистала, круглой дурой была… А когда тебя жизнь вот так проучит разок, поневоле начнешь задумываться… о том, о сем…
— Значит, вы Стабулниеку перестали верить.
