Алексей Хапров - Черная повесть
— А отчего она сломалась? — спросил Вишняков. — Сильного ветра, вроде, нет.
Немного помолчав, он приглушенно добавил:
— По-моему, невдалеке кто-то ходит.
— Да никто там не ходит, — возразил Тагеров. — Не говори ерунды.
— Я отчетливо слышал чьи-то шаги, — твердо повторил Сергей.
— Может, сходишь и посмотришь?
— Схожу и посмотрю.
— И не забоишься?
— И не забоюсь.
В темноте раздался шорох. После этого дверь избушки со скрипом приоткрылась, и в дверном проеме возник черный силуэт Вишнякова. Дверь снова закрылась, и снаружи послышались его неспешно удаляющиеся шаги.
— Пусть посмотрит, — снисходительно проговорила Лиля. — Может, он там своего Снежного Человека найдет.
В домике снова установилась тишина. Меня обуяла дрема. И вдруг мой мозг, словно раскаленной иглой, пронзил отчаянный крик.
— А-а-а! А-а-а!
Этот крик выражал безмерный ужас. Мы вскочили.
— Что это? — испуганно спросила Ширшова.
— По-моему, это кричал Сергей, — неуверенно произнесла Патрушева.
— Да, голос был, вроде, его, — согласился я.
Мы прислушались, пытаясь уловить хоть какой-то подозрительный звук. Но подозрительных звуков не было. До нас доносился только шум гулявшего снаружи ветра.
Я поднялся с пола, подошел к окошку и осторожно выглянул наружу. Но кроме смутных очертаний деревьев, едва вырисовывающихся в ночном мраке, больше ничего не увидел.
— Ну, что там? — напряженно спросил Алан.
— Пока ничего не вижу, — ответил я.
Тагеров поднялся на ноги и тоже подошел к окну. Я посторонился. Вслед за ним в окошко поочередно выглянули и все остальные. Но ничего другого, кроме того, что увидел я, никто не заметил. Нами овладело беспокойство.
— Ребята, может с Сергеем случилась беда? — тихо проговорила Юля. — Может на него кто-то напал?
Ответом ей стало гробовое молчание.
— Ребята, ну что же вы? — в сердцах воскликнула она. — Мы должны прийти ему на помощь!
Несмотря на ее эмоциональный призыв, никто не сдвинулся с места. Нами овладел страх. Уж слишком леденил душу этот крик. Беспричинно так не кричат. Вишнякова явно что-то сильно напугало. А это значит, что невдалеке от нас находится некая неведомая нам опасность, встреча с которой не сулит ничего хорошего.
— Ребята, ну как вы так можете? — продолжала уговаривать нас Патрушева. — Он же наш товарищ!
— Юля, помолчи, — тихо, но жестко оборвал ее Алан. — Мчаться сейчас на помощь Вишнякову — это глупо. Вокруг темно. Кроме этого, мы безоружны. Что у нас есть? Топор, лопата, да пара перочинных ножей, только и всего. С таким набором мы его не спасем. Мы лишь себя погубим.
— Мы его из домика не выгоняли, — поддержала Тагерова Лиля. — Он сам решил идти. Почему мы должны из-за него рисковать?
— Вы просто трусы! — отчаянно бросила Патрушева. — Жалкие, ничтожные трусы!
— Может не стоит бросать такие обвинения? — раздраженно заметила Ширшова. — Хочешь его спасти — иди, спасай. Никто не держит.
— Юля, и в самом деле, успокойся, — вмешался я. — Алан прав. Для нас действительно будет разумнее остаться здесь. Нам не стоит себя обнаруживать. Мы ведь не знаем, на кого нарвался Вишняков, и сможем ли мы с этим справиться. Может ему уже и помощь не нужна.
— Как ты можешь такое говорить? — дрожащим голосом воскликнула Патрушева.
— Он все верно говорит, — ледяным тоном изрек Тагеров. — Обрати внимание, криков Вишнякова больше не слышно. Если бы он продолжал звать на помощь, тогда другое дело. А так…
— Ребята, — решительно сказала Юля, — кто готов сейчас, вместе со мной, идти на помощь Сергею? Бросать его на произвол судьбы — это жестоко. Это не просто не по-товарищески, это откровенно по-скотски. Вы потом сами себя за это не простите.
— А он, когда нашел самородок, поступил по-товарищески? — возразила Лиля.
— Самородок — это совсем другое! — воскликнула Патрушева. — Сейчас речь идет о жизни и смерти! Неужели вы этого не понимаете? Итак, кто готов пойти со мной? Алан?
— Никуда я не пойду, — позвучало в темноте.
— Лиля?
— Нет.
— Дима?
— Нет, — твердо ответил я.
— Ваня?
— Да я… Да если бы…
— Все понятно, — отрезала Юля. — Что ж, ладно, я пойду одна.
Она уже вознамерилась открыть дверь, но я, бросившись вперед, преградил ей путь.
— Юля, ты никуда не пойдешь! Если ты отсюда выйдешь, и тебя кто-то увидит, ты навлечешь опасность не только на себя, но и на всех нас. Тебе ясно? Сядь на место!
Патрушева в нерешительности остановилась. Побежденная моими доводами, она не знала, как быть дальше. В темноте раздались ее всхлипывания. У меня в горле вдруг появился слизистый комок. Под ложечкой неприятно засосало. Конечно, я переживал. Конечно, меня не могла не волновать судьба Вишнякова. Но в сложившихся обстоятельствах лезть на рожон было крайне опасно.
— Трусы! Жалкие ничтожные трусы! — едва слышно, сквозь слезы, проговорила Юля. Она отошла в сторону и села у стены. Каким-то шестым чувством я уловил, как больно резанули меня ее невидимые в темноте зрачки.
Это сильно задело меня за живое. Меня вдруг охватило чудовищное чувство вины. Я не мог понять, что со мной происходит. Мне было абсолютно наплевать, что думают обо мне Алан, Ваня и Лиля. Но касательно Юли я такого сказать не мог. Я вдруг ощутил, что мне отнюдь небезразлично, как я выгляжу в ее глазах. Меня тянуло как-то загладить свою резкость, и я, запинаясь, произнес:
— Ну, ты ладно. Мы обязательно сходим туда утром, когда рассветет. Сходим и посмотрим, что там случилось.
Патрушева ничего не ответила. Она продолжала тихо плакать. Ширшова поднялась с места, придвинулась к подруге, села рядом с ней, и крепко ее обняла. Похоже, Юлю это как-то успокоило. Всхлипывания стихли.
А примерно час спустя произошло то, что только подтвердило правильность принятого нами решения…
— 8 —
Наш разговор со следователем прервал осторожный стук. Мы повернули головы. Дверь приоткрылась, и в палату заглянул Виктор Михайлович.
— Кхе-кхе, — откашлялся он. — Прошу прощения. Товарищ майор, к нашему пациенту приехала мать, и рвется сию же минуту увидеть свое сокровище. Я пробовал уговорить ее немного подождать, но она и слышать ничего не хочет. Вам, наверное, придется прервать свой допрос. Надеюсь, чисто по-человечески все понимаете.
Майор немного подумал и согласно кивнул головой.
— Да, конечно, — сказал он.
Николай Иванович взял свою папку, спрятал в нее несколько листков бумаги, содержащих изложение моего рассказа, предварительно попросив меня расписаться на каждом из них, поднялся со стула, ободряюще похлопал меня по плечу, и направился к выходу. На полпути он вдруг остановился, словно вспомнив нечто важное, обернулся, открыл рот, видимо намереваясь что-то спросить, но передумал, махнул рукой и вышел из палаты.
Я не буду подробно описывать свою встречу с матерью. Сцена, конечно, была очень трогательная. В ней были и радость, и слезы, и жаркие объятия. Мать плакала. Казалось, она никак не могла поверить, что я цел и невредим.
Немного успокоившись, она рассказала мне о том, что происходило после крушения вертолета, и почему к нам вовремя не подоспела помощь. Оказывается, разразившаяся в тот день гроза повредила трансформаторную подстанцию геологической экспедиции, в результате чего та осталась без связи. Подстанцию починили только на третий день. Геологи сразу же сообщили об исчезновении вертолета. Еще один день ушел на всевозможные согласования и приготовления. Так что искать нас начали только на четвертые сутки.
— Сынок, — обратилась ко мне мать, — твой врач сказал мне, что ты категорически отказываешься встречаться с родителями остальных ребят. Я их только что видела. На них просто лица нет. Ты даже не представляешь, как это страшно, потерять своего ребенка. Почему ты не хочешь им все рассказать?
— Мам, мне нужно прийти в себя, — ответил я. — Мои нервы изодраны в клочья. Знаешь, как больно все это вспоминать? Я даже не могу спокойно спать. Мне все это снится. Извинись перед ними за меня, ладно? Передай им, что я обязательно им все расскажу. Но только не сейчас, а потом, попозже.
— Хорошо, — вздохнула мать. — Я постараюсь им это объяснить.
— Как идут поиски? — спросил я. — Всех уже нашли?
— Нет, не всех. Пока только двоих. Мальчика, которого Сережей звали, и какую-то девочку. Имя, вот, забыла. Их уже опознали.
У меня закололо в сердце.
Мы еще немного поговорили. Мать, убедившись, что со мной все в порядке, окончательно успокоилась. После этого мы расстались.
Когда она ушла, я лег на кровать и уткнулся головой в подушку. Встреча с матерью сорвала все тормоза, которые удерживали меня от срыва. Я совершенно расклеился. В моей душе возникла жуткая смута. Меня буквально разъедало чувство горечи и боли. В памяти возникали лица моих сокурсников. Веки отяжелели, под ними защипало, спина судорожно задергалась, а из глаз потекли слезы, которые я не смог удержать…
