Елена Арсеньева - Мужчины Мадлен
Конечно, она была юна и невероятно красива. Красота вообще причина очень многих подлостей…
N остановил ее, схватил за руку и сказал: «Я – N. Вместе мы – вы и я – совершим великие дела!»
Она была совсем дурочка лет семнадцати и не имела представления о том, кто такой N, однако пошла за ним. И с тех пор мы с моим мужем стали чужими людьми.
Не стану перечислять те жестокости и оскорбления, которые мне пришлось перенести. Скажу лишь, что они усугубили мое желание жить своей жизнью. И все же расставаться с N мне не хотелось. Если бы он поделился со мной состоянием, которое умудрился сделать на своих картинах… Не знаю, каким идиотом надо быть, чтобы покупать такую мазню, однако ее покупали, причем платили бешеные деньги, и я считала себя в полном праве иметь половину этих денег, ведь вдохновение N было оплачено моей любовью, моими страданиями, моими слезами. Муж называл меня злобной вымогательницей, жадной стервой, потому что я не хотела дать ему развод даром, говорил, что я измеряю его любовь деньгами. Но если его любовь к Мари была столь велика, значит, ничего не должно было быть жалко для нее. А он жалел деньги!
Вот так мы и жили. Ему было совершенно наплевать на меня, и он совершенно не интересовался, где я провожу свободное время. А между тем у меня появилась тайна – я стала заниматься живописью.
То, что я видела тогда ночью на площади Мадлен, по-прежнему не давало мне покоя. Однако уходить из дому ночами я не рисковала. Я боялась, что N приставил ко мне соглядатаев, желая поймать на фривольном поведении. Может быть, это была паранойя, но я решила быть осторожной. Днем я была свободна и спокойна, поэтому могла улучить два-три часа, чтобы, прихватив этюдник и одевшись попроще, уйти на мою любимую площадь и немного поработать.
Меня интересовала только сама Мадлен. Я писала ее в любую погоду и в разных ракурсах. Я была влюблена в нее, как в живое существо. Странно ли то, что я решила взять псевдоним «Мадлен» и с тех пор подписывала свои картины этим инициалом, соединяя его с инициалами своего настоящего имени? Того имени, каким оно было раньше, пока я еще не стала madame N.
Конечно, больше всего на свете мне хотелось написать те сцены, которые я наблюдала той судьбоносной ночью. Но я боялась… боялась, что буду обвинена в развращенности, и это даст в руки N козырь против меня. К тому же на площади постоянно сновали люди, с любопытством заглядывали мне через плечо, а я вдруг стала бы рисовать сцены греха… Нет, опасно, меня могли забрать в комиссариат. И я таилась как могла. Те мгновения продолжали жить в моем воображении, а на полотне снова и снова возникала снисходительная к людским слабостям Мадлен… но из прошлых времен. Когда мне приходила фантазия украсить полотно человеческой фигурой, я рисовала что-нибудь совсем уж безобидное, например, одну из многочисленных цветочниц, которые приходили на рынок со своими ведрами, тазами и тележками. О, их цветы я рисовала с восторгом. Они были совершенно живыми, ослепительными. Как в жизни. Каждым цветком, нарисованным мной, я мстила N за те унижения, которым подвергалась по его милости. Каждый мой букет был реалистичней и прекрасней его мазни! Но цветочниц я рисовала не в нелепых коротких платьях, а в таких нарядах, которые они носили в прошлом веке. Я никогда не изображала автомобилей. Моя пляс Мадлен смотрела из XIX века, который французские литераторы называли золотым веком шлюх и борделей. Это был век обожествления проституции…
Я знала, что каждая из нарисованных мною цветочниц приходит на площадь и днем, и ночью. Днем – чтобы торговать цветами. Ночью – чтобы торговать собой. Воплощение дня – их скромные наряды. Воплощение ночи – бесстыдные букеты на их тележках.
Мои персонажи были ночными цветами. Ночные цветы закрываются днем, а ночью…
Ночной цветок сильнее пахнет.
Сильнее неизвестность манит.
Алёна ждала звонка в субботу до самого вечера. Как назло, ее назойливый мобильник молчал ну просто-таки убито! С другой стороны, это было совсем неплохо, потому что писательнице нужно было работу работать. И под любимую танго-музыку, под оркестр Эдгардо Донато, наша героиня уперто сидела за компьютером, выдумывая приключения своей героини. А совсем уже в позднюю поздноту, когда и глаза начали слипаться, и пальцы не столь резво сновали по клаве, и вообще Алёна стала думать не только и не столько о сюжете, сколько о том, чтобы отправиться на боковую, телефончик вдруг запел.
Алёна скинула плед (из приоткрытого, как всегда, окна – она не выносила духоты – отчетливо тянуло по ногам) и перегнулась через весь стол к дивану, на котором с утра отдыхал от трудов праведных мобильник. Взглянула на дисплей – номер совершенно незнакомый. Не Шуры Короткова номер.
В голове одномоментно выстроился сюжет: сейчас какой-нибудь наймит Короткова будет гнусным голосом нести всякую угрожающую чушь. А может, и сам должник станет ее нести своим собственным голосом, но в целях предосторожности измененным до гнусности. Однако в ответ на настороженное «Алло?» Алёны раздался женский голос, причем он звучал вовсе не гнусно, это раз, а во-вторых, показался ей знакомым.
– Привет, как жизнь? – спросила обладательница голоса весьма жизнерадостно, и Алёне почудилось, что она видит широчайшую, невыносимо оптимистичную улыбку. Такую улыбку в просторечии называют «сушить зубы».
– Да ничего вроде бы. А вы… как поживаете? – нерешительно проговорила Алёна. И про себя подумала: «Кто же это, никак не пойму?!»
– Алёна, да у вас что, мой номер не определился? – раздраженно вопросила женщина.
В то же мгновение Алёна ее узнала. Жанна! Ну да, Жанна, ее бывшая подруга, хореограф и шоу, с позволения сказать, вумен… Жанна, из-за которой Алёна рассталась с Игорем, вернее, Игорь расстался с Алёной… Жанна, из-за которой кончилась ее безумная, воистину безумная любовь, связанная с таким количеством прекрасных и опасных приключений, что наша практичная Дева все их использовала для своих романчиков, затем что нестерпимо больно душе любовное молчанье, как говорят люди понимающие, а именно – поэты. Сколько уж времени прошло, наверное, два или три года, как они с Жанной не перезванивались, не встречались, разве только мельком, мимоходом здоровались, увидевшись на улице, и пробегали друг мимо друга, ни словцом не обмолвившись. А Игоря Алёна с тех пор вообще ни разу не видела, ничего не знала о нем. Интересно, они все еще вместе? Нет, ей это неинтересно, совершенно неинтересно!
А Жанна в своем репертуаре, такая же безумно самоуверенная. Номер, видите ли, ее почему-то не определился! Было бы странно, если бы он определился, вот что. Жанне даже в голову не пришло, что Алёна могла просто-напросто стереть его в своем мобильнике. А она именно стерла – и ее номер, и Игоря. Померла так померла!
И вот, нате вам, объявилась. Здрасьте, я ваша тетя, я буду у вас жить…
– Добрый день, Жанна, – сдержанно отозвалась Алёна. – Как дела, как здоровье?
– Как здоровье? – засмеялась собеседница. – Не дождетесь!
Жанна всегда так отвечала на вопрос о здоровье. А если, например, слышала, будто ей что-то из одежды идет, заявляла: «Подлецу все к лицу!» Ну и всякую такую прочую штампованную чушь порола почем зря.
– Алёна, вы как-то через губу говорите, – хохотнула Жанна. – Неужели до сих пор на меня за Гогу сердитесь?
Ну да, она Игоря так называла – Гогой. Или еще Гошкой. И то хорошо, и это неплохо… Ладно хоть не Жорой, а то с Жанны вполне сталось бы!
– Да бросьте! – пылко воскликнула Жанна. – Обе мы с вами теперь брошенки. Он давным-давно променял меня, старушку, на девочку какую-то, а ее еще на какую-то… ну и так далее. И вообще, мы с ним сто лет не виделись.
– Вы разве больше не работаете вместе? – сухо спросила Алёна, отогнав как нечто несущественное и призрак прежней боли, и ревность, и обиду…
Все в прошлом! Не вспоминать!
Игорь… Наверное, он все так же красив. И его глаза, эти черные солнца, как их когда-то называла Алёна, светят по-прежнему, и черный пламень изливается из них, обжигая и сжигая всех, кто в них заглянет.
Госссспидя (опять же, как говорит Жанна)… Сколько всякой чепухи выдумала писательница Дмитриева, пока была до безумия влюблена в этого мальчишку! Подумаешь, глаза. Ну, красивые глаза. Ну, необыкновенно красивые глаза. Но чтоб черные солнца…
Алёна вздохнула. Именно такими они и были, глаза Игоря. А сейчас какие?
– Работаем, но больше грыземся, – пояснила между тем Жанна. – Когда надо, конечно, я на него студию оставляю, но вообще-то Гошка ненадежный человек. Непременно что-нибудь забудет, перепутает… Я вот из Москвы только что вернулась, так даже не хочу ему звонить, непременно меня какой-нибудь сюрприз неприятный ждет. Да ну его в сад! Я, собственно, чего звоню… Завтра есть какая-нибудь милонга или нет?
– Ну да, – озадаченно пробормотала Алё– на. – Ну да, завтра милонга студии «Аргентина» в ресторане «Онегин». А что? Вы решили пойти на милонгу? Вы разве занялись аргентинским танго?
