Джон Гришем (Гришэм) - Округ Форд. Рассказы
— Мы вообще далеки от церкви, — признался Леон.
— Буду молиться за всех вас.
— Реймонд угнал новенькую машину жены помощника шерифа прямо со стоянки возле церкви, — встрял вдруг Бутч. — Он вам об этом упоминал?
— Нет. Последнее время мы с ним часто говорили, и он рассказывал мне много разных историй. Но про это… нет.
— Спасибо вам, сэр, за то, что были так добры к Реймонду, — поблагодарила Инесс.
— Я буду рядом с ним до самого конца.
— Неужели они и вправду сотворят с ним такое? — спросила она.
— Остановить все это может только чудо, — ответил священник.
— Господь, помоги нам! — пробормотала Инесс.
— Давайте помолимся, — сказал отец Лиланд. Он закрыл глаза, сложил ладони и начал: — Отец наш милостивый и всемогущий, прошу, взгляни на нас в сей трудный час и позволь священному духу своему посетить сие место и дать нам мир и покой. Дай силы и мудрости адвокатам и судьям, которые работают сейчас не покладая рук. Дай мужества Реймонду, пока он делает последние приготовления. — Тут отец Лиланд умолк на секунду, приоткрыл левый глаз и увидел: все трое Грейни уставились на него с таким видом, словно он чудище с двумя головами. Потрясенный, он снова закрыл глаз и торопливо забормотал: — И еще, Отец наш и Создатель, всели в души властей и народа Миссисипи милосердие и прощение, ибо они не ведают, что творят. Аминь.
Затем он попрощался и вышел. А еще через несколько минут вернулся Реймонд с гитарой в руках. Уселся на диван, взял несколько аккордов. Потом закрыл глаза, промурлыкал что-то и запел:
Есть ключ у меня от хайвея,
Я должен убраться отсюда скорее,
Не медлить, не ждать, а бежать и бежать,
Убраться отсюда скорее.
— Это на старую мелодию Большого Билла Брунзи, — пояснил он. — Одна из моих любимых.
Поеду до самой границы,
Попасть бы туда поскорей!
Ведь жены не могут придумать умнее, умнее,
Чем выгнать из дома мужей.
Песня совсем не походила на то, что они слышали прежде. Бутч некогда играл на банджо в самодеятельном джазе, исполнявшем мелодии в стиле блуграс,[7] но уже давно забросил это занятие. Да и голоса у него никогда не было. Младший брат пошел по его стопам. Он издавал хрипловатые и немного гнусавые протяжные звуки, пытаясь подражать черным исполнителям блюзов и жалостливым их мотивам.
Луна поднялась над горами,
Тебе посылая привет.
А я по дороге, мелькают лишь ноги, все ноги да ноги,
Пока не наступит рассвет.
Тут слова кончились, но Реймонд продолжил бренчать, и худо-бедно справился с мелодией. Бутч же невольно подумал, что после одиннадцати лет занятий в тюремной камере брат мог бы выучиться играть на гитаре и получше.
— Как славно, — пробормотала Инесс.
— Спасибо, мам. Это одна из песен Роберта Джонсона, возможно, лучшего из всех. Кстати, он родом из Хейзелхёрста; вы что, не знали?
Они не знали. Подобно большинству белого населения глубинки, они ничего не знали о блюзах, да и не слишком ими интересовались.
Лицо Реймонда исказилось, и он еще сильней ударил по струнам:
И вот наконец перекресток,
И я на колени упал.
Стою и заветное шлю пожеланье,
Господь, говорю,
Поимей состраданье,
Ты бедного Рея спаси.
Заранее наше мерси.
Леон взглянул на наручные часы. Уже почти одиннадцать, остался какой-то час. Он вовсе не был уверен, что хочет слушать блюзы так долго, однако сдержался. Пение брата явно нервировало Бутча, но он все же умудрялся сидеть тихо, с закрытыми глазами, точно убаюканный текстом и музыкой.
Стою на развилке
Сигналю машинке — хоть ты-то меня подвези!
Стою и сигналю.
Но знать не желая,
Все мимо и мимо несутся машины,
Хоть ты разорвись, проси, не проси…
Тут Реймонд снова забыл слова, но продолжал что-то мычать. А когда наконец замолчал, сидел с закрытыми глазами с минуту или около того, точно музыка перенесла его в совсем другой мир, в более приятное место, чем это.
— Который час, брат? — спросил он Леона.
— Одиннадцать ровно.
— Надо пойти проверить, как там адвокаты. С минуты на минуту может поступить приказ об отмене приговора.
Реймонд поставил гитару в угол, постучал. Дверь открылась, на него снова надели наручники и увели. А еще через пару минут явилась целая команда столового персонала в сопровождении вооруженных охранников. Они быстро развернули и поставили в центре помещения раскладной карточный столик, затем уставили его блюдами с едой. Еды было полно, запахи тут же заполнили комнату, и Бутча с Леоном даже слегка затошнило от голода. С полудня во рту у них не было ни крошки. Инесс, слишком расстроенная, чтобы думать о еде, все же обозрела стол. Жареный сом, картофель фри, кукурузные клецки, капустный салат под майонезом — все это красовалось посередине стола. Справа — блюдо с большим чизбургером, украшенное колечками лука, и еще одна порция картофеля фри; слева — средних размеров пицца со сладким перцем и горячим пузырящимся сыром. Прямо перед блюдом с рыбой лежал на тарелке огромный кусок чего-то похожего на лимонный пирог, сбоку примостилась десертная тарелка с шоколадным тортом. И даже вазочка с ванильным мороженым.
Все трое Грейни изумленно взирали на эти яства, а один из охранников сказал:
— На последнюю в жизни трапезу человек получает все, что хочет.
— Господи, Господи, — пробормотала Инесс и снова зарыдала.
Бутч с Леоном старались даже не смотреть на еду, стоявшую под самым носом, но ароматы были слишком соблазнительные. Сом был обвалян в муке и поджарен на кукурузном масле. А эти свеженарезанные колечки лука! А перчики! Казалось, воздух в комнате загустел от восхитительных ароматов.
Еды здесь вполне хватало на четверых.
Ровно в 11.15 Реймонд с шумом ворвался в комнату. Он цеплялся за охранников, невнятно бормотал какие-то упреки в адрес адвокатов, однако, усевшись за стол, сразу забыл обо всех своих проблемах, и о семье тоже, и жадно принялся за еду. Ел он преимущественно руками, запихивал в рот картошку с луком и говорил, говорил:
— В Пятом округе нам только что отказали, вот идиоты! А апелляция была составлена просто превосходно, сам писал! Но ничего. Сейчас мы на пути в Вашингтон, в Верховный суд. Там на меня работает целая юридическая фирма, люди готовы атаковать. Вообще все идет прекрасно. — Он умудрялся запихивать в рот огромные куски, жевать и говорить одновременно.
Инесс опустила голову и вытирала слезы. Леон с Бутчем терпеливо слушали, изучая плиточный пол.
— Вы с Талуей виделись? — спросил Реймонд, отпив глоток чаю со льдом.
— Нет, — ответил Леон.
— Вот сучка! Хочет написать книгу о моей жизни. Требует дать ей авторские права. Но этому не бывать, нет. Все авторские права я оставляю вам троим. Ну, как вам такой подарочек?
— Здорово, — ответил Леон.
— Супер, — пробормотал Бутч.
Финальная глава жизни Реймонда подходила к концу. Он уже написал автобиографию — две сотни страниц, и ее успели отвергнуть все американские издательства.
Реймонд продолжал заглатывать куски, устроил на столе полное разорение, хватался то за рыбу, то за гамбургер, то за пиццу. Вилка и пальцы так и сновали над столом, часто в разных направлениях, хватали, прокалывали, подцепляли, отламывали, запихивали еду в рот с невероятной быстротой. Он едва успевал пережевывать и глотать. Даже оголодавший боров устроил бы меньше шума. Инесс никогда не уделяла внимания манерам и поведению за столом, и ее мальчики усвоили все дурные привычки. Но одиннадцать лет за решеткой, проведенные в ожидании исполнения приговора, низвергли Реймонда в этом смысле на самое дно.
А вот третья жена Леона воспитывалась по всем правилам и была обучена манерам. И он наконец не выдержал.
— Неужели обязательно так громко чавкать? — раздраженно спросил он.
— Черт, братишка, — тут же встрял Бутч, — да ты производишь больше шума, чем лошадь, жрущая кукурузные початки!
Реймонд так и застыл. Гневно сверкая глазами, он смотрел на братьев. Прошло несколько напряженных секунд. Ситуация могла перерасти в классический скандал, столь характерный для семейства Грейни, со всякими непотребными выражениями и личными оскорблениями. За годы, что Реймонд сидел в тюрьме, такое случалось не раз — в комнате для посещений разыгрывались самые безобразные сцены, все очень болезненные, все памятные. Но Реймонд, и тут надо отдать ему должное, нашел выход из положения.
— Это же моя последняя трапеза, — сказал он. — А моя семья осыпает меня упреками.
— Я — нет, — сказала Инесс.
— Спасибо и на этом, мама.
