Николай Еремеев-Высочин - В Париж на выходные
А подавал нам сын Энрике с неподходящим для него именем Серафин. Возможно, он возненавидел меня именно с того завтрака. Хотя, не исключено, что и заочно — с момента, когда его отцу пришла в голову мысль выписать на работу соотечественника. Серафин — у него в 30 лет было уже четверо детей — жил со своей семьей в городе, и мы, к счастью, общались с ним мало.
Сакс казался недалеким: он громко хохотал по малейшему поводу, шлепал по заднице Амалию, страшную, как черт, кривоногую посудомойку, тоже кубинку. Брызжа слюной, рассказывал по-английски анекдоты, из которых я поначалу понимал половину, но смеялся вместе с ним. Однако отношение к нам своего младшего сына — двоих старших ресторанный бизнес не привлекал, и они, получив образование, давно разъехались по стране — Сакс просек сразу. Поэтому, даже когда через две недели после нашего приезда новый ресторан был открыт, он оставил нас у себя. Мы вздохнули с облегчением — Серафин стал управляющим, дел у него прибавилось, и теперь он появлялся у нас редко.
Мы поселились в пристройке, в двух небольших комнатах, в которых в первую ночь были лишь кровати и шкаф. Сакс — он был вдовцом — занимал еще две, такие же маленькие. И ресторан, и пристройка были одноэтажными, что нам с Ритой казалось странным. Мы воображали себе, что цены на землю в одном из крупнейших мегаполисов Штатов должны были быть заоблачными, в крайнем случае, на уровне небоскребов даун-тауна.
Жилой флигель занимал почти половину участка, огороженного проволочной сеткой. Вторая, большая, часть была отведена под лужайку, на которой рос кустарник, цветущий круглый год, стоял стол и перед ним на железных столбах была закреплена садовая качалка. Это явно была зона для барбекю, и мы с Ритой поначалу были уверены, что Карлито и Кончите вход сюда будет запрещен. Как раз наоборот — Сакс сам показал им, где что растет и где лучше прятаться, так что наши дети весь день качались на качалке или играли в индейцев, с криками продираясь сквозь кусты, чтобы напугать нас. Нам — нам всем — повезло, что у нас были двойняшки: они занимали друг друга целый день, и вспоминали про взрослых, только когда хотели есть. Так что взрослые могли спокойно заниматься делом.
Мне эти годы запомнились как время долгих дней. Я начинал работу в половине шестого, хотя вставать по будильнику мне не приходилось. Нас всех будил Карлито. Зимой и летом он просыпался в пять, откидывал одеяло и радостно кричал: «Ночи больше нет!» Мы вставали, крутились до десяти-одиннадцати вечера, потом — дети уже давно спали — тоже закатывались в постель. Засыпали мы совсем поздно — мы всё еще были влюблены друг в друга.
Я работал официантом, а Рита помогала на кухне. Окно кухни выходило как раз на задний двор, так что наши двойняшки играли у нее на виду.
Сакс относился ко мне… Чуть не сказал, как к сыну, что было бы неправдой: Серафина он недолюбливал, а с другими я его не наблюдал. Но на самом деле, когда я чуть не сказал «как к сыну», я имел в виду, в первую очередь, не теплоту, а строгость. Энрике строжил меня, как сына, от которого многого ждет. Теоретически я ему даже годился во внуки: мне было 23. Я тогда часто считал, что он придирается.
— Хотел бы я знать, черт побери! — произносит добрый дядюшка Энрике своим густым, как нижние ноты саксофона, голосом, заполняющим весь ресторан. И это звучит, как «Я знаю, Иисус меня любит!» — Сможет ли кто обслужить… (Пауза — фразы короткие, как строки песнопения.) Это симпатичнейшее терпеливое семейство…
Сакс выглядывает в окно, где припаркована машина симпатичнейшего семейства из двух отвратных молодящихся старух и прыщавого отрока в ярко-зеленой футболке, чья монументальная задница заняла весь диван напротив. Они уселись от силы пять минут назад и только-только оторвали головы от меню в прозрачных пластмассовых стойках.
— Из далекого штата Аризона? — разглядев их номерной знак, допевает свой спиричуэлс Сакс.
Я в мыле собираю грязную посуду со стола компании шоферов. У нас любили перекусывать дальнобойщики — не столько из-за качества пищи, сколько из-за колорита заведения. Пальцы у меня в кетчупе — а я ненавижу, когда у меня липкие руки, — стопка тарелок в неустойчивом равновесии прижата к груди.
— Черт побери, Сакс! — чем хороша Америка: какова бы ни была дистанция между хозяином и работником, вы не обязаны терпеть помыкания. На уровне слов вы на равных, особенно, если хозяин не прав. — Я у вас на глазах с половины шестого. Я что, танцую здесь самбу с клиентами?
Клиенты с интересом ждут продолжения: случайные — с напряженным, постоянные — с оживленным. Услышав мой голос на повышенных тонах, из кухни вылетает Роза — мы всегда были готовы защитить друг друга.
Но добрый дядюшка Энрике подмигивает ей и наклоняется к своему тайнику под прилавком:
— А что, я, может, был бы непрочь… (пауза). Если бы здесь танцевали самбу!
Он достает саксофон и начинает играть, приплясывая. А когда я прохожу мимо со своей грудой тарелок, готовых рухнуть, Сакс шутливо пытается поддеть меня бедром.
Посетители счастливы. А симпатичнейшее семейство из Аризоны, закусив, награждает меня королевскими чаевыми — они считают, что я из-за них пострадал. Нет, Саксу надо было покупать не закусочные, а настоящие рестораны, где вечером пьют и танцуют. Это был — и есть, хотя ему уже под восемьдесят, — мастер по созданию настроения.
Я не сразу разобрался, сколько в таких сценах было желания вышколить нового работника и сколько — игры, в первую очередь, на публику. Рита — я всё-таки думаю о ней как о Рите, хотя все эти годы она была Розой, — поняла это раньше. Они с Саксом вообще очень быстро спелись. В частности, они были двумя умудренными жизнью наставниками, на попечении которых оказался молодой строптивец.
Сейчас я знаю, что именно Сакс научил меня работать и, возможно, именно благодаря этому я выжил. Но в те времена мне иногда казалось, что он пережимал. У нас даже возникла условная фраза. Я говорил:
— Карамба, Сакс!
И он знал, что я считаю, что он перешел черту. Это случалось не часто — раз в два-три месяца. Сакс извиняющимся жестом выставлял между нами светлую, как у всех черных и мулатов, ладошку — это был его белый флаг. Потом, как правило, он накладывал две вазочки мороженого и сам относил его Кончите и Карлито. Вот их он точно любил, как своих внуков.
Так прошло три с лишним года.
11
Когда я вспоминаю это время, я думаю, как бы повернулась моя жизнь, не только в связи с тем 27 января. Нет, что бы было с нами, если бы к тому же мы действительно были кубинскими эмигрантами, перебравшимися в Штаты?
Я всегда думал, что мог бы прожить любую, ну почти любую жизнь почти любого встреченного мною человека — не важно, в какой стране, молодого или старого, богатого или бедного. И, наверное, я мог бы так еще несколько лет работать в ресторанчике у Сакса, помогая ему в конторе, в зале или на кухне, смотря по надобности, постепенно отложить деньги, чтобы закончить учебу и начать преподавать американскую или испанскую литературу (я любил читать), снять квартиру или перебраться в отдельный дом и по воскресеньям приезжать навестить со всем семейством доброго дядюшку Энрике. Более того, я думаю, что я был бы вполне счастлив в своей семье, со своими книгами и всем миром, открытым перед нами. Я серьезно говорю: не случись то, что случилось, и не будь за мной Конторы — а эти два обстоятельства вступили в трагическую связь, — я прожил бы эту, вторую по счету, но, как оказалось, не последнюю, жизнь, ни о чем не сожалея и ни к чему другому не стремясь.
Но судьба постучалась в дверь в форме почтового служащего — черные брюки и черная же рубашка с короткими рукавами, хотя в то утро в солнечной Калифорнии шел снег и было чуть больше нуля.
— Пако! — крикнул Сакс. — Тебе письмо.
Я в тот момент работал за стойкой. Почтальон попросил показать мои права — я уже получил их, хотя машину мы еще не купили, — попросил расписаться в журнале и вручил мне конверт. Я вскрыл его, замирая в душе: вдруг это привет от Конторы? Я не ошибся.
Привет назывался наследство.
Их тоже можно понять. Вы засылаете сотрудника на оседание, то есть на постоянное жительство в чужой стране. Он там — абсолютный ноль: ни должности, ни связей, ни особых перспектив. Сколько лет должно пройти, пока безвестного кубинского эмигранта примут на работу, где он может получить доступ к интересующей Контору информации? Поколение! Да-да, на самом деле, интерес может представлять сын сотрудника. Если, конечно, он не будет считать своей родиной Соединенные Штаты Америки и не заложит отца со всеми его шпионскими связями.
Второй вариант — связной. Вам передают на связь уже завербованного агента, который в состоянии добывать нужную информацию, но не доставлять ее по назначению. Нужно передаточное звено, не вызывающее подозрений в среде обитания агента и, с другой стороны, вполне способное совершать поездки в города, где есть советские представительства. Большинство из нас к такой работе и готовились.
