Роберт Дугони - Возмещение ущерба
Дана прошла в кухню словно бы за чем-то определенным, но, войдя, почувствовала растерянность. Кругом было море разливанное спиртного и закуски а-ля фуршет — вдвое больше против того, что требовалось, но не спорить же с матерью. Ее постоянно останавливали, кто-нибудь преграждал ей путь, чтобы выразить соболезнования, сказать, как опечален этой смертью или как хорошо говорила она над гробом.
Кухня была ее убежищем, местом, где можно передохнуть и собраться с мыслями. Пробыв в ней минутку, она вышла во двор. Цепочка гостей тянулась туда, где были расставлены закуски, — люди накладывали себе на тарелки различную снедь: нарезки, куски дымящейся лазаньи, фаршированную лососину, салаты и пирожки. Погода смилостивилась. Седое небо прояснилось голубыми просветами. Дана обогнула бассейн, направившись туда, где Грант беседовал с совладельцем «Диллона и Блока», бывшей фирмы отца. Ветви дерева, на котором до сих пор еще сохранился их с братом шалаш, скрывали лицо мужа, но голос его слышался ясно. Муж громко расписывал подробности дела Нельсона и внушительную сумму, которую дело это должно принести. Грант никогда не упускал случая создать себе рекламу.
Рядом с бебиситтер Марией на складном стульчике сидела Молли; в темно-синем платье с кружевным воротничком, лаковых туфельках и белых гольфах, девочка походила на фарфоровую куклу.
Подходя, Дана услышала, как совладелец «Диллона и Блока» спросил:
— Разве против Билла Нельсона не завели дело, обвинив его в отмывании денег?
— Обвинения сняты, — ощетинился Грант. — Это все конкурент Нельсона затеял, надавил на районного прокурора.
Собеседник нахмурился:
— Мне казалось, что все не так просто, ему вменялись в вину махинации со страховкой.
— Все сфабриковано! — энергично замотал головой Грант. — И совершенно беспочвенно.
Дана уже собиралась прервать эту беседу, когда почувствовала на своем плече чью-то руку.
— Дана? — По-видимому, выражение лица выдало ее неспособность извлечь из кладовой памяти фамилию этого лысеющего мужчины. Но прежде чем она успела выдать свое замешательство, мужчина сам пришел ей на помощь: — Я Брайен! Брайен Гриффин, с вашей улицы!
Мысленно она дополнила волосами его макушку, сбрила аккуратную бородку и удалила с лица очки в тонкой оправе.
— Брайен, ну конечно, Брайен, — сказала она, сконфуженная, что позабыла имя товарища своих детских игр, с которым они с Джеймсом в свое время проводили чуть ли не все дни напролет.
Гриффин, улыбнувшись, потер макушку:
— Наверное, с тринадцати лет я немного изменился.
— Нет, — промямлила она. — Ну да, впрочем, все мы изменились.
— Только не ты, Дана. Ты все такая же.
— Неправда. Прости, Брайен. — Она стиснула его плечи. — Я не сразу признала тебя.
— Ну да, раньше волос на голове у меня было побольше, а на подбородке — поменьше. Я решил, что такую толстую ряшку следует чем-то обрамить.
Она коснулась его бороды:
— Мне нравится. Тебе идет.
Он слабо улыбнулся. Глаза его увлажнились.
— Мне так жалко Джеймса, Дана. Так жалко!
Она опять обняла его за плечи.
— Спасибо, что пришел, Брайен.
— Мне будет не хватать его. Казалось, я только-только вновь обрел его. Наши все в шоке.
Отступив на шаг, Дана увидела, что рядом с Гриффином стоят люди из университета.
— Ты преподаешь юриспруденцию? — не совсем уверенно предположила она.
— Налоговое законодательство преподаю, в универе Сиэтла.
— И это ты убедил Джеймса стать преподавателем?
Гриффин кивнул:
— Убедить его труда не составило. Джеймс был готов изменить свою жизнь и рвался это сделать.
— Джеймс упомянул приятеля, но не сказал, кто это был.
— Я уже четырнадцать лет как преподаю. Корпоративная жизнь — не для меня, я это всегда чувствовал. С Джеймсом мы разговорились на семинаре по размещению капитала, а там слово за слово…
— Размещение капитала, налоговое законодательство — ты всегда был рисковый парень, Брайен.
— Когда открылась вакансия преподавателя по ведению следствия, я вспомнил наш с Джеймсом разговор и позвонил. Джеймс оказался прекрасным преподавателем, просто прирожденным педагогом. Студенты его обожали. Вот почему многие из них посчитали своим долгом прийти сюда. Надеюсь, это ничего?
— Конечно, — сказала она, оглядывая стоявшую рядом молодежь.
— В ведении следствия главное — это опыт, и Джеймс как никто умел делиться этим опытом. — Гриффин задумчиво поглядел на бассейн: — Господи, сколько дней я провел в этом дворе, каждое лето, год за годом! Лет двадцать, как я здесь не бывал… Куда летит время, Дана? — Его глаза опять увлажнились. Он отпил пива из бокала. — Ну… не буду тебя задерживать. День не слишком подходящий для воспоминаний. Может быть, встретимся когда-нибудь?
Дана обняла его.
— С удовольствием, — сказала она. — И спасибо, что пришел.
Повернувшись к Гранту, она заметила группу студенток. Насупленность их не могла скрыть веселых морщинок вокруг глаз, узкобедрые, стройные, с фигурами не расползшимися, не тронутыми родами.
— Брайен?
Гриффин отошел от группы, приблизился.
— Есть еще одно дело.
— Конечно, Дана, конечно. Все, что угодно.
— Ну… поскольку Джеймс так круто изменил свою жизнь… Не знаешь, у Джеймса была женщина? — Вопрос прозвучал натянуто.
Гриффин улыбнулся:
— Не знаю, могу ли я помочь тебе в этом смысле. Твой брат о некоторых вещах не распространялся. И это — одна из них.
— Правда? Думаешь, у него кто-то мог быть?
— Точно не знаю, Дана, но Джеймс часто ускользал в неизвестном направлении, намекая, что спешит на свидание. Ничего определенного он не говорил, а я не чувствовал себя вправе лезть не в свое дело, считал, что, когда захочет, скажет мне сам. А почему ты спрашиваешь?
— Просто из любопытства. Может, есть кто-то, кто это знает?
Гриффин тронул ее за плечо:
— Дана, твой брат больше всех на свете любил тебя, если не считать, может быть, одной маленькой девочки, что сидит вон там на стуле. Если ты этого не знаешь, то я абсолютно уверен, что не знает и никто другой.
Она кивнула. Гриффин был прав. И тотчас же в голове возник другой вопрос:
— А осложнения? Не упоминал ли Джеймс в последнее время о каких-либо осложнениях?
— Осложнениях?
— Джеймс позвонил мне накануне убийства. Сказал, что у него осложнения, которые он хотел бы обсудить со мной, но не по телефону.
Гриффин покачал головой:
— Не припоминаю. Он очень помог мне с разводом. Боюсь, что я висел на нем и обременял его своими проблемами больше, чем следовало бы, но… Нет, ни разу не слышал от него о каких-то его осложнениях.
Дана еще раз обняла Гриффина:
— Большое тебе спасибо, Брайен. А насчет того, чтоб пообедать, я тебе позвоню.
Когда она повернулась к Гранту, тот приканчивал виски с содовой и вытирал рот салфеткой. Совладелец «Диллона и Блока» исчез. Кивком Грант указал на Гриффина:
— Кто это?
— Приятель. Мы вместе росли.
— Ему надо сменить куртку. — Он передал ей чистую тарелку и бокал. — Мне пора в аэропорт. Мой рейс через два часа. Остановлюсь в отеле «Мариотт» в центре Чикаго. Номер телефона, если захочешь позвонить, — на холодильнике, но я почти все время буду в суде и сотовый тоже отключу. Оставляй сообщения портье. В конце дня я буду их забирать. Прости, что приходится уезжать в такое время, Дана. Выдержишь?
— Я все понимаю.
— Пожелаешь мне счастливого пути?
— Счастливого пути, — сказала она.
Он торопливо поцеловал ее в губы.
— Позвоню, как только смогу. Ты уверена, что выдержишь?
Она кивнула. На то она и Дана, чтобы выдерживать. Похоже, это ее жизненное предначертание. Он обнял ее за плечи. Потом вышел через заднюю калитку, и она услышала, как калитка за ним захлопнулась.
Дана вытерла рабочий стол в кухне и ополоснула под краном губку. И стол, и плита были безупречно чистыми. Служащие фирмы по обслуживанию банкетов забрали и мебель, и оставшуюся провизию. После четырех суматошных дней внезапно наступили тишина и абсолютное безделье. Она бросила губку в раковину и вспомнила точно такой же момент после отцовских поминок. Друзья и родные вернулись тогда к своим каждодневным делам, предоставив матери и им с Джеймсом одним справляться с утратой.
Она выключила свет и стала подниматься по лестнице под звуки материнского голоса — мать пела что-то похожее на ирландскую балладу, впрочем, в точности Дана не была в этом уверена.
Детка, детка, не грусти,
Потому что я в пути.
Утром солнышко взойдет,
Вместе встретим мы восход,
Улыбнешься ты мне на рассвете,
И счастливы, и легки потекут тогда деньки,
Станем петь и танцевать
И гостей в наш дом сзывать…
Поднявшись на верхнюю площадку, Дана заглянула в щель двери в ее бывшую комнату. Лампа под розовым абажуром отбрасывала блики на полог кровати; мать сидела, привалившись к изголовью и держа на коленях Молли. На цветных простынях валялась книжка, а девочка сонно клевала носом, веки ее вздрагивали от каждого прикосновения головной щетки, которой мать проводила по ее волосам. Мать переделала все комнаты в доме, кроме комнат Даны и Джеймса. В книжном шкафу хранились детские книжки, а в старом сундуке было полным-полно мягких плюшевых зверей. Комната по-прежнему оставалась идеальной спальней маленькой девочки, хотя, подрастая, Дана и взбунтовалась против кружева на пологе. Ей хотелось проводить время с Джеймсом и его приятелями. Играть с ними было куда интереснее. Когда по окончании колледжа она заявила отцу, что хочет поступить в юридическую школу, он поглядел на нее как на умалишенную:
